Обычное ре-минорное утро…
Я решаюсь на вылазку за пивом и курицей-гриль.
Дворники скребут метлами серую шкуру асфальта, матерятся и стремают возвращающихся с ночных прогулок котов. Пинают картонные коробки из-под холодильников заспанные бродяги, они будто страшные тролли. Откуда-то тянет дымом. Проморгались жалюзи хозяйственных магазинов…
У торгового павильона играет на баяне женщина.
Около нее коляска, в которой грудной младенец. Рядом крутится девочка лет семи, иногда она не в такт лупит по ручке коляски маленьким зеленым бубном. Прохожие швыряют мелочь в коробку.
Женщина поет:
Виновата ли я,
Виновата ли я,
Виновата ли я, что люблю…
Я тороплюсь обратно. Врубаю комп, завожу проигрыватель, предварительно добавив в playlist корновский «Untitled», три альбома «Rage Against The Machine» и все альбомы «Radiohead».
У меня фуфайка с капюшоном, в точности как у Тома Йорка.
Приканчиваю пиво, съедаю половинку курицы, разгибаю подряд пятнадцать канцелярских скрепок, проигрываю разок программе в шахматы и, наконец, открываю текстовый редактор. О чем написать?
Прохаживаюсь по комнате.
А в комнате — бардак! Шмотки сплелись змеиным клубком на стуле, на полу застыло липким пятном пролитое позавчера вино. На тумбочке вчерашняя газета в жирных пятнах, недоеденный бутерброд с колбасой и пакетик вяленой рыбы.
Маленький дракон Брюс Ли с укором взирает с плаката.
Может, о востоке?
Выставку «Возвращение Будды», которая проходила в Музее изобразительных искусств, я посещал в будний день. Красные ковровые дорожки, электрические свечи, широкие лестницы и белые стены — я тоже был не прочь войти в историю! Шепотом спросил у тети с веером: «Скажите, пожалуйста, где Будды?» Она объяснила. Ловя на себе неодобрительные взгляды редких в послеобеденный час посетителей, направился в буддистский зал. Смотрительницы музея имели загадочный вид. Они, как тени, перемещались следом за мной. Наблюдали. У каждой в руках — солидная книжка на иностранном языке. Я ходил от экспоната к экспонату, читал сопроводительные подписи и старался делать умное лицо. Но поймав свое отражение в зеркальном шкафу, уяснил, что впечатление интеллигентного человека не буду производить никогда…
Очень понравилась картина: «Поедание волшебных грибов»…
Как оказалось, у многих Будд и его друзей Бодхисаттв не хватало рук. У некоторых — отсутствовали головы.
Потом я увидел это. Свастику на груди сидящего Гаутамы.
— Откуда и что значит? — спросил я у смотрительницы.
— Ой, это не мой зал, — ответила она. — Но я вам с уверенностью могу сказать: знак хороший! Вы в выходные приходите. По выходным — экскурсия. Специалист расскажет!
Я склоняюсь над клавой, набиваю заголовок: «А был ли Будда нацистом?».
— Не в масть, — говорит Аркадий Юрьевич, высокий и лысый главред нашего журнала. — Да и характер статьи — слишком вызывающий! Неприкрытая ирония над служащими музея, — куда это вставить? Это не формат. Был ли Будда нацистом! Тут ведь культурное мероприятие… и вообще, Шпунский делает материал о выставке!
Первое правило журналистики: редактор всегда прав!
— Не разочаровывай меня, — добавляет он.
— Постараюсь. А деньги когда можно будет…
— На следующей неделе… А пока у меня для тебя есть просто хорошая новость.
У Довлатова в «Соло на ундервуде» отличный анекдот: «Рассказ напечатали?» — «Напечатали» — «Деньги получил?» — «Получил» — «Хорошие?» — «Хорошие. Но мало».
— Я умру с голоду.
— Не дадим! — сурово говорит Аркадий Юрьевич.
— Гонорар или умереть с голоду?
— Женщины, напоите гениального автора кофе с печеньем!
Женская часть коллектива дружно кивает. Настя уходит за водой.
— Так что за новость?
— Твой материал за прошлый номер был одобрен членом местного отделения союза писателей Захаровым. Выделен в тройке лучших!
— Офигеть! А кто это… Захаров?
— А по печени?
— Били уже.
Второе правило журналистики: редактор всегда прав!
— …Короче, пиши про андерграунд! Но не больше, чем на три полосы! Времени, кстати, у тебя не так много. Что у нас?
— Пятница.
— Неплохо бы, чтобы ты предоставил свой опус к понедельнику.
— Угу.
— План ясен? Флэшку у Насти заберешь. Чего ты морщишься?
— Зуб болит.
— Вырви… и к понедельнику чтоб материал был!
Я киваю.
— Иди пей кофе.
— Он же горячий! Зуб болит…
— Подуй.
Железная логика…
Третье правило журналистики: если ты журналист, ты обязан писать, причем много! но при этом помнить первые два правила…
На душе неспокойно. Я уже верю утверждению, что в среде журналистов выживают только отъявленные графоманы…
Выйдя из редакции, направляюсь в парк.
Я всегда возвращаюсь из редакции через парк. Руки мерзнут без перчаток. Засовываю их в карманы куртки. Пальцы левой руки нащупывают толстую стальную цепочку. В «Ковчеге» она бы мне здорово пригодилась…
У моего пса, черного водолаза по кличке Лобо, была неизлечимая собачья болезнь, и предки умертвили его по-тихому. Отвезли к ветеринару. Тот взял деньги, набрал шприц и усыпил Лобо. Навсегда. Мы похоронили его в рощице за заводом по производству шоколадок. В этой рощице осенью дофига мухоморов.
Отмучился пес.
Я не плакал. Мне скоро двадцать, я же взрослый, умудренный жизненным опытом мужчина, который разучился плакать.
Мы с Лобо гуляли вон по той аллее. Он приносил палки, ветки и полосатые резиновые мячики. Было, что сгрыз кости неизвестного мне существа в кустах и даже, нечаянно, сожрал чьи-то какашки.
Парк, как лысая зубная щетка. Дети носятся, играют. Взрослые бегут на службу, их обеденный перерыв завершен. У некоторых женщин очень глупые шляпы, а у мужчин — длинные шарфы, глистами болтающиеся на кадыкастых шеях. Лица у взрослых несчастные. Это моя target group?
Ни собаки у меня, ни подружки.
На игровой площадке качели и горки. В шесть лет я спрыгнул с этих качелей и сломал правую руку. Когда сняли гипс, лихо прокатился с горки — и опять поломался; травма совпала один в один. Доктор был козел, ему потом впаяли срок за незаконную торговлю лекарствами. Все мои приятели стали первоклассниками, а я не стал. Вынужденное сидение дома привело к тому, что стал много читать. Вначале от безысходности таскал книги из шкафа. Позже, сознательно, записался в библиотеку. Поперло.
По аллее идет девушка в моем вкусе. Сажусь на скамейку.
Лет ей приблизительно восемнадцать-двадцать. Среднего роста. Очки в тонкой оправе. Короткое серое пальто в «рубчик», короткая юбка, сапоги-чулки. Волосы ярко-рыжие, такую прическу я видел у киберпанка Энтони Берджесса на обложке «Заводного апельсина». Она все ближе. В левом ухе серьга с непонятным иероглифом, в правом — обыкновенное серебряное колечко…
— Окрашена.
— Чего?
— Скамейка окрашена. Видел предупреждение?
— Конечно, — вру я.
— Зачем тогда сидишь?
— Это у меня что-то типа хобби. Я неравнодушен к свежеокрашенным скамейкам в парке. Как увижу — обязательно подойду и сяду. Разве ты никогда так не поступаешь?
— Нет.
— У тебя что, нет хобби?
— Я хомячков дрессирую.
— А что они умеют?
— Есть, спать и крутить колесо.
— Покажешь?!
— Покажу.
… Понятно, что я все придумал. Она даже не обратила на меня внимания. А я потерял дар речи. И скамейки в марте не красят… жаль!
Я встаю и шагаю дальше.
А вдруг знакомство с ней изменило бы всю мою жизнь?
Я останавливаюсь у афиши. Оказывается, в пятницу вечером в Stereo-баре выступает группа «Кристофер Робин». Ну, и другие группы там будут…
В общем, теперь я знаю куда сходить и о чем написать…
Концерт назначен на 21:00. В зачине некие «Ацкий насМОРГ» и «Дитя гнева»! Думаю, что торопиться не стоит.
Еду, еду. У кондукторши на куртке надпись: «Crazy girl». На спинке сиденья впереди выведено корявым почерком: «Даша. Я секси (следует номер), я супер-детка. Звони». Троллейбус еле тащится, лица у пассажиров обреченные.
Наконец, моя остановка.
Я выскакиваю из троллейбуса, перебегаю дорогу. Автомобили гудят. Снег на обочине грязный, как мысли маньяка. У продуктового магазина фигура коровы, огороженная решеткой. А ведь было две, причем абсолютно свободных буренки!
Первая сбежала, и администрация приняла меры, чтобы вторая не последовала ее примеру? Поворачиваю направо.
В нашем городе ограниченное число заведений, где можно послушать живую музыку. Мертвой навалом, а вот живой — почти нет.
Stereo-бар на углу, возле Афганского рынка.
С басистом трио «Кристофер Робин» я познакомился года полтора назад.
Антона все зовут по фамилии: Цой. Личность в определенных кругах известная. По основной профессии врач-дерматовенеролог. Выпускник нашего института. Корейский блондин непомерного роста, играющий фанк, тащится на Фли из RHCP и выступает в потертой кожаной жилетке на голое тело. У меня мурашки по хребту бегут, как он втыкает на инструменте. Цепает.
Обстановка в музыкальном баре уютная. Она была бы еще уютнее, если бы не «Ацкий насМОРГ» и «Дитя гнева»…
Я беру пиво. Жду.
Эти яйцетазые трахтодонты гремят!
Рассматриваю виниловые пласты над стойкой, ударную установку и посетителей. Вот пригламуренные панки: закрепленные гелем хаерки, побрякушки из отдела атрибутики. Слово гламур изначально переводилось, как маскировка. Быть плохим мальчиком модно. Здесь каждый в душе Сид Вишес…
