— В укрытие! — крикнул Седой. — Всем в расщелину…
Старенький одномоторный моноплан-парасоль прошел так низко, что Седой увидел пилота. Тот смеялся. И все же он сбросил гранату. Она взорвалась на том месте, где было начертано слово «Лука». Летчик, конечно, прочитал его.
— Мы сами демаскировали себя, — сказал Седой и усмехнулся, — а может быть, это и к лучшему.
Лука с овцами мелькал за гребешками скал и скоро исчез совсем.
И тогда Долгинцов спросил:
— Что, Гайда?
Серб присел на корточки рядом.
— Командир… Это не пастух и не серб.
— Ну да! — искренне вскинулся Седой.
— Он не пахнет сербом, он пахнет старым дорогим одеколоном, а может быть, и опытной немецкой овчаркой. И одежда подобрана случайная. Шляпа горца, а чувяки жителя долин. И ходит, сгорбившись понарошку, у этого человека с трудом гнется спина — значит, солдат.
Седой изумленно смотрел на Гайду. Да, этот человек схватил все или почти все, что успел заметить он сам. «Однако талант», — с уважением подумал Долгинцов. И старый запах немецкого одеколона уловил. И то, что глухонемой оделся для них, не учитывая словенца и серба в группе русских. Как же это, абвер — и такая небрежность. Да, прав, наверное, Веретенников — не те нынче немцы.
— Спасибо, товарищ Гайда, — сказал Седой, — я тоже думаю, что он враг…
Седой ощущал, как течет время. Оно мчалось по изломанной кривой. Во всяком случае, на карте это было так. Группа обшарила десяток пещер, и все напрасно. Бензовозы везли к фронту горючку. Никогда еще за все время войны Седой не испытывал такой беспомощности, как после неудачи с Черной пещерой. Он стал раздражителен, и разведчики с удивлением посматривали на него. Арабаджев сказал:
— Нетерпеливость — плохой советчик, Андрюша…
Долгинцов и сам понимал, что не прав, но у него не было четкого плана поиска. Наблюдение за дорогами ничего не дало. Машин было много, маршруты их предугадать было невозможно, и Седой понимал, что попал в эту круговерть не по своей воле. Кажущаяся неразбериха была организована. Бензовозы проделывали огромную, казалось бы, ненужную работу, они кружили по проселкам и днем и ночью.
Встреча с «пастухом» еще раз убедила капитана, что склад где-то рядом. Он не совсем понял намерение немцев — ведь они знали о существовании группы. Агент, конечно, их всех «сфотографировал» и пересчитал, знает, чем вооружены. Но он не знает двоих — Щеколду и Арабаджева. А это уже хорошо — неопознанный резерв.
В который раз Седой рассматривал карту. «Рай». Немцы не очень любят символику, кому может прийти мысль назвать «Раем» хранилище десятков тысяч тонн бензина. Здесь что-то другое. Привязка к местности? Может быть. Долгинцов достал лупу и снова стал читать названия югославских деревушек. Он считал немца-шифровальщика оригиналом и поэтому надеялся на удачу.
Седой стал произносить названия вслух. Потом он выписал все названия в одну колонку. И вдруг… Радкаличи… Село, начинающееся на «ра». Капитан отодвинул листок, боясь поверить случайности. У него уже мелькало название деревни, начинающееся на «й». Он уже знал, что оно есть, это название. «Йовица». Вот и все. Между этими двумя селами расположено хранилище.
— Веретенников… — позвал Седой. Сержант проворно спрыгнул со скалы.
— «Рай» на карте. Найди.
— Найдем, — сразу согласился Феникс. Он остро взглянул на капитана, успел заметить листок с выписанными названиями, которые Седой запоздало прикрыл рукой, и беззаботно рассмеялся. И все же он повозился целый час, пока и ему открылось кодовое название.
— Там должна быть пещера, — уверенно сказал он, — в квадрате сел Радкаличи и Йовица.
— Светлая твоя голова, Сережа. Работать бы тебе в Генштабе фронта, а ты тут пыль глотаешь.
— Кому-то надо и пыль глотать, — смиренно согласился Веретенников.
— Иди, скажи ребятам, чтобы собирались.
— Есть собираться, товарищ капитан.
Сильно пересеченная местность позволяла двигаться скрытно, но медленно. Наконец села, обозначенные на карте как Радкаличи и Йовица, остались позади, и взору открылась каменистая взъерошенная долина с козырьками ущелий.
— Всем отдыхать, — приказал Седой, видя, как измотаны долгим переходом люди.
Они выбрали затишок и над обрывом под скальным козырьком большого камня соорудили нечто вроде шалаша-палатки. И рухнули на теплое каменистое ложе. Заснули мгновенно.
— Феникс, — приказал капитан, — смотри тут…
И, откинувшись на вещмешок, впал в сон-забытье.
Веретенников лег у края холодного камня навзничь, расслабив все тело, и стал думать о жизни. Короткая она пока была. Всего и прожил-то Сергей Николаевич Веретенников двадцать два года, три из них проработал слесарем на заводе, два отслужил в армии. Спортом не занимался, потому что был ловок и силен от природы. Любил баловаться с деревом. Деревяшки под его рукой оживали, становились собаками, лошадьми и другой живностью, а то резал он лики великих героев, и самым любимым был Степан Разин. Вообще героическим прошлым страны Веретенников интересовался. Книги собирал только о героях и сам иногда мечтал совершить что-нибудь достойное внимания граждан своего родного Майкопа. На фронте любовь к героическому привела его в разведку.
