— Уважаемые леди и джентльмены, всего за один пенс вы можете выразить ваше отношение к великому фюреру.
Люди подходили, посмеивались, разглядывали мастерски сделанную карикатуру, шаркали по изображению Гитлера ногами, бросали в шляпу художника монетки.
Антошка наблюдала, как под быстрой рукой художника возникали безобразные маски тучного Геринга, тощего и злобного Гиммлера, орущего Геббельса.
Художник закончил работу, распрямил плечи, вытер платком лысину и, увидев девчонку, заинтересованно рассматривающую его рисунки, обратился к ней:
— Маленькая мисс, всего за один пенс вы можете плюнуть в лицо Гитлеру.
Антошка умоляюще оглянулась на мать.
Елизавета Карповна поняла. Порылась в кошельке, протянула дочери монету.
Антошка наступила ногой на лицо Геринга, пошмыгала подошвами по изображению Гиммлера, растоптала и оплевала Гитлера. Делала она это с какой-то яростью, исступлением. Плевала, топтала и приговаривала:
— Вот тебе за Харьков, за Ленинград, за все, за все.
Топтала, пока ее не окликнула мать, и какая-то женщина сказала:
— Видно, Гитлер очень насолил тебе в жизни, девочка.
Антошка бросила в шляпу монету и побежала.
Художник закричал ей вслед:
— Мисс, с вас еще три пенса, вы плюнули по крайней мере четыре раза.
Мама с укоризной посмотрела на дочь и выдала ей еще несколько монет.
Художник поклонился, окунул в ведро швабру и принялся смывать остатки своей работы, чтобы начать все сызнова.
…В управлении военно-воздушного флота они долго ходили из одного помещения в другое, пока, наконец, не попали к нужному человеку.
В кабинете висела большая карта, которую при их появлении офицер поспешно задернул темной шторой.
— Чем могу быть полезен?
Елизавета Карповна объяснила, что им надо немедленно лететь в Москву, и протянула лейтенанту письмо английского военного атташе в Швеции.
Антошка осматривала кабинет. Над картой, задернутой шторой, висел большой портрет Черчилля, и рядом с ним в такой же раме и такой же величины портрет… бульдога. И премьер-министр, и свирепый боксер держали в зубах по толстой сигаре. Оба очень походили друг на друга.
Лейтенант долго вертел в руках бумаги.
— В нашем консульстве мне сказали, что на днях в Архангельск должна лететь «Каталина», — сказала Елизавета Карповна.
Офицер собрал губы трубочкой и свистнул:
— Но «Каталина» — военная летающая лодка.
— И в ней нет мест для пассажиров? — спросила Елизавета Карповна, предчувствуя отказ.
— Места есть, но, к сожалению, не для женщин, миссис. Командир корабля не возьмет на военный самолет женщину, да еще двух, — перевел лейтенант взгляд на Антошку.
— К сожалению, мы не можем превратиться в мужчин, — вздохнула Елизавета Карповна.
— А военная летающая лодка не может превратиться в гражданскую, — парировал офицер.
— Что же нам делать? — в отчаянии воскликнула Елизавета Карповна. — Может быть, мне самой попытаться уговорить командира.
— Не поможет. Даже если его величество король Георг Шестой прикажет командиру корабля взять на борт женщину, он, я уверен, ослушается его величества. Женщина на военном корабле приносит несчастье.
Антошке показалось, что он, этот молодой лейтенант, шутит, и громко рассмеялась.
Офицер метнул на дерзкую девчонку сердитый взгляд, и она почувствовала себя виноватой.
— Извините, — тихо произнесла она.
Офицер смягчился и сочувственно посмотрел на упавшую духом женщину.
— Я советую вам обратиться к военно-морским властям. Возможно, в Россию пойдет конвой, хотя нам об этом не известно. И я прошу вас, миссис, забыть о том, что «Каталина» летит в Россию. Может быть, она и вовсе не полетит. Во всяком случае, об этом никто не должен знать. — И офицер молча показал на плакат: «Молчи, тебя слушает враг!»
— Я понимаю, — кивнула головой Елизавета Карповна.
— Очень важно, чтобы это усвоила и маленькая мисс.
Антошка готова была сказать этому самонадеянному молодому офицеру, что она знает, что такое военная тайна, но что глупо в такое время считаться с предрассудками, что мама военный врач и должна быть на фронте и, если бы этот офицер вдруг был ранен и мама оказала бы ему помощь, он, наверно, не попрекал бы ее за то, что она женщина. Но мама предупреждающе крепко сжала ее руку, и Антошка смолчала.
Елизавета Карповна записала адрес.
— Я советую ехать в метро. У вас будет всего три пересадки, и станция метро совсем рядом, — сказал офицер на прощание.
Спускались в метро, как и в Москве, по эскалатору. Тускло светили лампы. Мимо мелькали рекламы, в большинстве старые, довоенные. Они предлагали сыры и стиральные машины, подвесные моторы и сигареты, собачьи ошейники и мыло, виски и французские духи, баварское пиво и венгерскую гусиную печенку. Но эти влажные, со слезой, бруски сыра, кружки пива с горкой пены наверху, мыло в ярких обертках, тончайшие чулки на неправдоподобно длинных ногах красавиц — все, что назойливо предлагала реклама, в стране давно уже исчезло или выдавалось по карточкам в мизерных дозах.
Когда сбежали с лестницы, стремительно умчавшейся из-под ног куда-то внутрь, мать с дочерью остановились пораженные.
— Как в МХАТе «На дне», — прошептала наконец Антошка
— Нет, страшнее, — отозвалась Елизавета Карповна.
Вдоль всей платформы тянулись в три яруса нары, сбитые из необструганных досок. Для пассажиров оставалась длинная узкая полоса по краю платформы. На нарах лежали, сидели, спали, читали и играли в карты люди. Много женщин с маленькими детьми. На одной нижней наре спал старик, выставив голые ноги с растрескавшимися пятками. Он был прикрыт одеялом, сшитым из газет «Таймс». Струя воздуха из вентилятора шевелила грязные куски бумаги.
Почему люди спят здесь? Ведь те страшные бомбардировки были два года назад, почему станция метро превращена в ночлежный дом?
Елизавета Карповна подошла к женщине, кормящей грудного ребенка.
— Вы здесь живете?
— Да, миссис. — И, увидев в глазах иностранки живое участие, а не простое любопытство, пояснила: — Наши дома разбомбили, и муниципалитет разрешил жить в метро, пока не построят новые. Сейчас это даже к лучшему. Стали налетать «Фау-2», а здесь хорошо: тепло и безопасно. Правда, неудобно с ребенком, но бог милостив. Кончится война, и нам построят новый дом. Наш папа вернется — может быть, уцелеет. Все должно кончиться хорошо, миссис, бог милостив.
Антошка стояла и издали хмуро наблюдала. «Бог милостив» — стало быть, так и должно быть?
— Мама, почему такая покорность? — спросила она подошедшую мать.
— Нет, Антошка, это не покорность, это мужество. Фашисты сумели уничтожить миллионы домов, но они не уничтожили дух этого народа, не поставили его на колени.
На всех станциях метро была такая же картина. Пассажиры входили, выходили, словно не замечая этих нар, не слышали плачущих детей, и это не было безразличием, равнодушием к судьбе потерявших очаг людей. Это было пониманием, и пассажиры метро старались создать как бы перегородку между воющими и скрежещущими поездами и спящими на нарах людьми. Пассажиры метро — это трудовые люди; многие из них сами ехали ночевать на какую-то станцию. Богатые, равнодушные не пользуются метрополитеном: они ездят в собственных машинах…
В ведомстве военно-морского флота пожимали плечами, разводили руками, отсылали из комнаты в комнату. Идя по коридору, Елизавета Карповна с Антошкой услышали русскую речь. Навстречу им шли двое мужчин в штатском. Одного из них Елизавета Карповна где-то встречала. Подойдя к ним вплотную, она наконец вспомнила — старший из них, с седым ежиком на голове, был дипкурьер Алексей Антонович.
— Здравствуйте, Алексей Антонович! — обратилась к нему Елизавета Карповна.
Мужчины остановились. Алексей Антонович зорко посмотрел на женщину, стараясь вспомнить, где он мог с ней встречаться.
— Я жена бывшего работника Торгпредства в Швеции Васильева.
— А-а, — вспомнил и Алексей Антонович, — вы были врачом посольства и даже как-то лечили меня от гриппа. Вы работаете теперь в Лондоне?
— Нет, мы едем домой… Вы не скажете, к кому нам надо обратиться, чтобы получить место на корабле, который уходит с конвоем в Мурманск?
Алексей Антонович представил своего помощника — Василия Сергеевича, молодого человека с фигурой атлета.
— Ну что ж, Вася, пойдем похлопочем. Может, что и выйдет.
Зашагали по длинным коридорам, постучали в одну из многочисленных дверей.
— Мистер Паррот, — обратился Алексей Антонович к капитану третьего ранга, — мы очень просили бы вас взять еще двух пассажиров. Это наши соотечественники, жена советского офицера миссис Васильева и ее дочь.
Мистер Паррот, холеный, чисто выбритый, при виде женщин встал и предложил им сесть.
— К сожалению, это совершенно невозможно. Я не имею права взять женщин на миноносец.
— Но, мистер Паррот, ведь сейчас военное время, а миссис Васильева врач, почти мужчина, а ее дочь еще ребенок.
— Если бы я и согласился взять, команда корабля поднимет бунт.
— Но вы объясните им, что миссис Васильева не просто врач, а военный врач, она едет на фронт.
— О, я преклоняюсь перед женщинами, которые разделяют с нами, солдатами, военные тяготы. Но я не могу нарушать традиции. Для того чтобы вступить на борт военного корабля, женщина должна быть по меньшей мере королевой.
«Даже если король Георг Шестой…» — шептала про себя Антошка.
Алексей Антонович решил не уступать, он был настойчив:
— Мистер Паррот, тогда придумайте что-нибудь, чтобы наших женщин взяли на транспорт.
— Это другое дело, — облегченно вздохнул офицер. — Капитан парохода тоже не будет в восторге, но транспорт — это гражданский корабль, и он, я думаю, не откажет, если только у него найдется свободная каюта.
— В крайнем случае, посыплет следы наших женщин солью, — сказал Алексей Антонович, — говорят, это помогает.
Мистер Паррот набрал номер телефона.
— Хэлло, мистер Макдоннел, у вас есть свободная каюта?.. Да? Отлично. Большая просьба к вам взять двух пассажиров, русского военного врача с дочкой. Да… Нет, врач тоже женщина. Да, да, я понимаю, но очень просят за них из Советского посольства, и у них есть письмо от нашего военного атташе в Стокгольме… Олл райт! Благодарю. Они прибудут к вам.
