На ней была знакомая одежда — шерстяное платье цвета охры, которое молодой солдат — ткач, лишенный наследства, — подарил ей в обмен на ее благосклонность. Битва унесла и ткача, и его талант, но мать Януэля до сих пор вспоминала его нежность и то, что он отдал должное ее красоте. Платье приоткрывало ее хрупкие плечи, изящно облегая грудь. Оно сужалось на бедрах, подчеркивая плоский живот, и расширялось к щиколоткам, ниспадая тщательно уложенными складками. Со временем ткань поблекла, но платье по-прежнему «воспевало» гармонию тела, созданного Волнами. Ребенком Януэль всегда удивлялся изяществу матери, ее стремительной, струящейся походке. Теперь он понимал, что она почти всегда шагала по исчезнувшим водам, что ноги ее скользили по памяти Волн, вылепивших поверхность Миропотока.
То же воспоминание играло в ее волосах. В ее вьющихся ониксовых прядях как волны проскальзывали бирюзовые отблески. Красная бархатная лента обхватывала голову, обрамляя ее лицо, черты которого начали припоминаться Януэлю. Он забыл его округлость, тонкий, слегка вздернутый нос, ее фарфоровые скулы и четко очерченный рот, который он ребенком сравнивал с полумесяцем. Его мать всегда смеялась, когда он волновался в полнолуние, умоляя ее не смотреть на небо из опасения, как бы ее рот не увеличился, чтобы походить на луну.
И только в глазах матери юноша мог прочесть всю правду об обстоятельствах своего рождения. Она никогда ранее не рассказывала сыну об этой тайне. На какое-то время он забыл о поляне и о возможной опасности, которой угрожало появление Зименца. Он видел только ее зрачки, словно перечеркнутые вертикальной сетью рисунка, похожего на тот, что проступает на речном иле. Внутри текла чистая голубая вода, почти прозрачная, пересекавшая радужную оболочку сверху вниз. Очарованный Януэль заметил легкую рябь на поверхности Волны и догадался, что сила течения должна соответствовать волнению его матери.
— Я здесь, — прошептала она, словно угадав направление его мыслей.
Она понимала недоверие своего сына. Она оставляла ему время, чтобы свыкнуться с ее присутствием, давая ему право разглядеть возможный обман, с тем чтобы он мог доверять ей, не будучи к этому принужденным.
— Где мы? — просто спросил он.
— В тебе.
Он покачал головой.
— Но молния? Куда она меня ведет?
— Сюда. Пока что на эту поляну.
Януэль нахмурился. Приподнявшись на одном локте, он настойчиво повторил:
— Куда мы направляемся, мать? Я должен добраться до Каладрии. Ты должна мне помочь. Зименц держит меня пленником.
— Я знаю.
Она вздохнула, и воды ее глаз завертелись в водовороте. Она сняла руку с его лба и добавила:
— Я должна поговорить с тобой.
Януэль выпрямился и прижал колени к груди. Он прислонился к стволу и пристально посмотрел на мать.
— Ты не воспоминание. Мне кажется, что я тебя на самом деле вижу… что ты здесь, со мной, что ты знаешь, что произошло. Как будто ты была жива.
— Я живу в тебе с самого начала.
— Нет, в тот вечер, когда пришли харонцы, они убили тебя. Ты отдала за меня свою жизнь.
— Я не могу умереть, я — Волна.
— Но тогда почему ты не такая, как Фарель? Почему твое тело не прозрачно, как его?
— Мы находимся в твоем сознании, Януэль. Здесь я принимаю тот облик, который мне подходит.
— Я так не думаю. Ты не могла бы показать мне свои глаза. Какой смысл обманывать меня в остальном?
Она отвернулась и поправила складку на своем платье.
— Я Мать Волн, этого достаточно.
Януэль понял, что настаивать бесполезно. По крайней мере сейчас.
— Тогда объясни мне. Почему ты рядом со мной? Почему Зименц не осмеливается показаться? Это он руководит тобой? Может, он говорит твоими устами…
— Нет. Ни он, ни кто-либо другой. Лишь я.
— Во имя чего я должен тебе верить?
— Не важно, веришь ли ты мне. Это ничего не меняет.
— Тогда почему ты появилась именно сейчас?
— Ты рассержен?
— Да, — сказал он, обняв руками колени. — Да, я думаю, что рассержен. Ты утверждаешь, что живешь во мне. Почему ты ждала так долго, прежде чем заговорить со мной?
Она лишь неясно улыбнулась и указала на дубовую рощу.
— Тебе знакомо это место?
— Нет, — ответил он более сухо, чем хотел.
— Я люблю иногда возвращаться сюда. Здесь все так спокойно.
— Однако там собирается гроза.
Она отвергла его возражение жестом руки.
— Это потому, что мы путешествуем в молнии. В это самое мгновение. Твое сознание не может от этого отвлечься.
— Ты избегаешь говорить прямо. Ответь мне, почему ты вернулась только сейчас?
— Ты изменился, твои слова резки. Ты слишком долго жил среди мужчин.
— Перестань. Не упрекай меня в том, что я вырос.
— Я ни в чем тебя не упрекаю. Ты сыграл ту роль, что я тебе предназначила.
— Сыграл? — воскликнул фениксиец.
Она проигнорировала его протест и огляделась вокруг.
— Знаешь, я здесь родилась. Под покровом этого леса, к северу от Берега Пегасов. Мне хотелось показать его тебе, разделить его с тобой.
Януэль окинул поляну неприязненным взглядом.
— Волны стеклись сюда, — продолжала она, — проникли на эту поляну, образовали круг и создали меня, чтобы слиться во мне воедино.
— Я знаю.
Тень недовольства скользнула по лицу его матери.
— Нет, — сказала она с улыбкой, — ты ничего не знаешь. Ты видел лишь поверхность вещей. Как и у моря, у Волн есть бездны. И я хочу рассказать тебе о своей, — на одном дыхании произнесла она.
Гроза приближалась. Вспышка, более яркая, чем все предыдущие, залила поляну белым тревожным светом.
— Мы приближаемся, — сказала она, подняв глаза к небу.
— Не скажешь ли, к чему?
Ее зрачки сузились, и оживлявшее их течение ускорилось.
— Имей терпение, я…
— Да перестань же, черт возьми! — вскричал он.
Движимый гневом, он встал; его щеки пылали.
— Я твой сын, — провозгласил он, указывая пальцем на грудь. — Януэль, сын Волны. Я люблю тебя, я тысячи раз мечтал об этом мгновении и…
— Сядь, — сказала она твердым голосом. — Ты разочарован, это можно понять, но ты должен научиться слушать.
— Я только этим и занимался в течение многих лет, — возразил он, все еще стоя. — Я слушал наставников, с которыми ты спала в твоем фургончике, слушал мэтров фениксийцев, слушал Феникса…
Лицо его матери исказилось:
— С которыми я спала? — резко бросила она. — Никогда больше не произноси это слово, когда говоришь обо мне. Даже не пытайся узнать, что я испытала. И тем более не пытайся понять, как я страдала при каждом объятии. Может быть, ты думаешь, что если я Волна, то я ничего не чувствовала, когда эти свиньи проникали в меня и забавлялись с моим телом? Ты полагаешь, что я отдавалась с удовольствием, так?
В ее глазах Волна ревела шумными потоками. Она схватила его за руку и заставила его сесть.
— Мое тело соглашалось, но моя душа выла. Я отдала себя миссии, которая завладела мной, но я существую, Януэль, понимаешь ли ты это? Я существую по ту сторону создавших меня Волн. Здесь нет места сказкам или волшебству, которое смогло бы стереть воспоминание об этих телах, наваливавшихся на мое. Я не забыла ни единого лица, ни единого запаха, не забыла смеха, раздававшегося вокруг костра, когда они рассказывали о своих подвигах и о моем (мнимом) аппетите. Лишь некоторые из них не позволили мне отступиться, было несколько встреч, спасших мою душу и убедивших меня в том, что подобному страданию стоило посвятить себя. Но мне пришлось спать со всеми этими солдатами. В течение многих лет меня брали силой, и я вынуждена была каждую ночь делать вид, что мне это нравится. Не говори мне о любви, Януэль. Никогда больше. Я уже давно перестала любить мужчин.
Януэль, глубоко потрясенный, молчал. Насколько он помнил, его мать казалась счастливой, хотя иногда и начинала рыдать без видимой причины. Она права, он никогда не думал, что она могла страдать.
Поток в ее глазах успокоился. Она отвела прядь, спадавшую ей на щеку, и положила руку на его колено.
— Ты один из тех немногих, кого я научилась любить. И ты тоже не должен забывать об этом.
В тот момент Януэль не нашелся что ответить. Несмотря на то что он начинал осознавать, какую жертву принесла Мать Волн, он также понимал, что это признание сблизило их, так как она вновь перевоплощалась, она вновь становилась той женщиной, которую затмили откровения капитана.
— Ты поможешь мне достичь Каладрии? — спросил он наконец.
— Ты этого хочешь?
— Ну конечно!
— Почему?
Януэль пришел в замешательство. Тон, которым это было сказано, был очень странным. Ему вновь пришла в голову мысль, что все это лишь инсценировка Зименца.
— Это странный вопрос, мать… Когда меня одолевали сомнения, я думал о тебе, о твоей силе. Я тебя люблю, и для меня важно, чтобы ты была рядом со мной, вот и все.
— Но почему ты хочешь ехать в Каладрию?
— Белые монахи должны завершить мое образование.
— Ты считаешь, что это необходимо?
— Да, — убежденно сказал он. — Меня никто не учил, как возродить Фениксов, окруживших Харонию.
— Ты действительно этого желаешь?
— Разрушить Харонию?
— Да. Это в самом деле то, что ты хочешь?
— Разумеется!
— Но ты чувствуешь, что еще не готов, не так ли?
— Нет, конечно нет.
— А если каладрийцы ничего для тебя не смогут сделать, ты все равно пойдешь в Харонию?
— Полагаю, что да, — у меня нет выбора.
— Ты ошибаешься, выбор за тобой.
Лицо фениксийца помрачнело.
— Выбор? Если я сейчас отступлюсь, я обреку Миропоток на гибель.
— Другие могут окончить то, что ты начал.
— На что ты намекаешь? Что я не способен дойти до конца?
— Я на это не намекаю, я в этом уверена.
Его черты исказились. Мать Януэля сделала вид, что ничего не заметила, и смахнула несуществующую пылинку с подола платья. Затем она пристально на него посмотрела.
— Ты был зачат на этой поляне. В тот день было жарко, шел дождь. Это был моросящий дождь, как будто сама природа оказывала нам доверие и освежала нас. Я помню его, его большие худые кисти рук. Они гладили меня, как руки жаждущего, склонившегося к воде на берегу озера. Наше единение было столь сильным, что иногда его руки проникали в мою плоть, словно я была сделана из глины. Он должен был владеть мной, чтобы почтить память Волн и дать мне сына. Он был одержим этим долгом. Иногда рвение заставляло его забыть о ласках. Он забывал о своей нежности, становясь неловким, почти жестоким. Мы оба долгие годы ждали этой единственной встречи. Она была задумана Волнами и согласована с многочисленными деталями: циклом приливов и отливов, эхом Истоков, шелестящим в кронах деревьев, настроением Пегасов, питающим ветер. Хрупкое, но необходимое соединение, чтобы огонь его рук и Волна моей крови пришли к согласию в моем чреве. Солнце еще не взошло, как я уже почувствовала тебя. Ты еще не существовал, но уже бился в мыслях моего сердца.
Она наклонилась и оперлась подбородком о колено своего сына. Их лица почти соприкасались. Она улыбнулась и опустила веки.
— Ты рос в моем чреве. Ты наполнял меня, как вторая кожа, ты захватывал меня… Харония преследовала меня, и я пряталась, ослабевая, так как ты с каждым днем все больше насыщался из Волны моего тела. Мы делили мою кровь, слезы, страхи. Я носила тебя четыре месяца, прежде чем однажды утром родила тебя в окрестностях Лиденьеля. Ты родился в ледяном ручье, тело твое было покрыто странной оболочкой, нежной как шелк. Когда ты издал первый крик, я была слишком слаба, чтобы взять тебя на руки, я отрезала соединявшую нас пуповину и отпила из этого источника. Это была чистая, прозрачная вода. Она дала мне силы, чтобы ходить и укрываться от погони. Я помню белые улицы, помню падавший хлопьями снег. Я завернула тебя в толстое шерстяное покрывало. Я, как сейчас, вижу твое лицо, выглядывающее из складок ткани, твою гладкую кожу и глазки, которые в первый раз видели Миропоток и иногда останавливали на мне свой взгляд. Как я тебя любила… Ты был воплощением надежды и первой победы над смертью.
Она открыла глаза.
— Испив из соединявшей нас пуповины, я подписала соглашение, перевернувшее всю мою жизнь. Волны открыли мне правду. Ничто не было оставлено на волю случая. Ни мое рождение, ни твое… Два года я пряталась в Лиденьеле, а затем стала шлюхой на дорогах войны, чтобы избежать преследований Харонии, спрятавшись там, где она черпала свои силы, где ей никогда не пришло бы в голову меня искать. Волны общались через меня, чтобы позволить мне проявить тебя. Они говорили со мной, когда я оплакивала свою жизнь. В точности так же, как вода потоков придает форму скалам, Волны высекали свои послания на моих слезах. Я собирала их, чтобы при свете свечи прочесть, что мне следовало делать. Волны давали мне советы относительно каждого из твоих наставников, предупреждали, когда Темная Тропа оказывалась слишком близко к нам. Это был внутренний диалог между мной и теми, что растворились в моем теле. Я была их горнилом, они — моей совестью, опорой для моей измученной души.
