Я смял последнее письмо и швырнул его в мусорную корзину через комнату. Промахнулся. Пока я упаковывался в предмет 8234, на улице хлестал дождь.
Предмет подходил мне идеально.
Единственная ниточка, связывавшая меня с моей несостоявшейся карьерой.
Вернуть его? Да пусть застрелятся.
Кленси из Роскоммона, мой бывший коллега, сильно вырос по службе. Я стоял у полицейского участка и думал, будет ли он рад мне.
Глубоко вздохнул и вошел. Полицейский, лет двадцати от роду, спросил:
— Да, сэр?
«Господи, как же я постарел», — подумал я.
— Я бы хотел повидать мистера Кленси. Не знаю, в каком он сейчас звании.
Глаза мальчишки вылезли из орбит.
— Старшего полицейского инспектора? — спросил он.
— Наверное.
Он посмотрел на меня с подозрением:
— Вам назначено?
— Скажи ему, Джек Тейлор пришел.
Он подумал и заявил:
— Я проверю. Ждите здесь.
Я послушался.
Почитайте доску объявлений. Может показаться, что полиция — этакое теплое местечко. Я-то знал, что это не так
Сопляк вернулся:
— Старший инспектор примет вас в комнате для допросов. Я вас провожу.
Что он и сделал.
Комната была окрашена в ярко-желтый цвет. Единственный стол, два стула. Я сел на тот, где обычно сидит подозреваемый. Подумал, не снять ли пальто, но решил, что тогда они отнимут его. Не стал раздеваться.
Открылась дверь, и вошел Кленси. Совсем не тот зверюга, как я его помнил. Он, как говорится, набрал вес. Правильнее будет сказать, растолстел. Что, вне сомнения, больше к лицу старшему инспектору. Лицо красное, щеки обвисли.
— Это надо же! — удивился он.
Я встал и сказал:
— Старший инспектор.
Ему понравилось. Он предложил мне сесть.
Я сел.
Мы не торопились, приглядывались, оценивали друг друга. Обоим не понравилось то, что мы видели.
Он спросил:
— Чем могу тебе помочь, парень?
— Всего лишь капелькой информации.
— Вот как…
Я рассказал ему о девушке, о просьбе матери.
Он сообщил:
— До меня дошло, что ты стал кем-то вроде частного сыщика.
Я не стал отвечать, лишь кивнул.
— Я ожидал от тебя большего, Джек.
— Больше чего?
— Больше, чем обирать убитую горем женщину.
Слышать это было больно — уж слишком похоже на правду. Он пожал плечами и добавил:
— Я помню дело. Самоубийство.
Я рассказал о телефонном звонке.
Он с отвращением вздохнул:
— Может, ты сам и позвонил?..
Я сделал последнюю попытку:
— Могу я посмотреть досье?
— Ты что, совсем спятил?.. Пойди протрезвей…
— Это означает «нет»?
Он встал, открыл дверь, и я попытался придумать какую-нибудь блестящую реплику на выход. Ничего не придумалось. Пока я ждал, что меня выведут, он сказал:
— И не мешайся под ногами, Джек.
— Уже не мешаюсь.
Я направился в пивную «У Грогана». Утешал себя тем, что пальто не отобрали. Шон стоял за стойкой.
— Кто съел твой пирожок? — спросил он.
— Да пошел ты…
Я ринулся к своему обычному столику и плюхнулся на стул. Немного погодя Шон принес мне виски.
— Судя по всему, ты все еще пьешь, — заметил он.
— Я работал… Понял?
— По тому делу?
— По какому же еще?
— Да поможет Бог этой бедной женщине.
Потом, когда я уже набрал скорость в смысле выпивки, я сказал Шону:
— Извини, я сегодня слегка расчувствовался.
— Слегка?
— Давление. Не переношу, когда на меня давят.
Он перекрестился:
— Слава богу. И больше ничего?
Когда частному детективу удается раскрыть преступление?
Никогда!
Некоторые люди живут так, будто вся их жизнь — сплошное кино. Саттон жил так, будто его жизнь — плохое кино.
Говорят, разница между одним другом и отсутствием друзей — бесконечность. Я с этим согласен. И с тем, что нельзя назвать неудачником человека, у которого есть друг. Вынужден с этим согласиться.
Саттон — мой друг. Когда я еще только начинал служить в полиции, меня послали на границу. Нудное задание, бесконечные дожди. Мечтаешь о хорошей выпивке. Но тебе дают только холодные сосиски и чипсы в какой-то хижине.
Отдохнуть можно было только в пивной.
Я пил в заведении, названном «На границе» человеком, у которого было богатое воображение. Когда я там впервые появился, бармен сказал:
— Ты легавый.
Я громко расхохотался и холодно поглядел на него.
— Я — Саттон, — сказал он.
Он походил на Алекса Фергюсона. Не на молодого, а на громогласного шоумена на закате славы.
— Почему ты в полиции? — спросил он.
— Чтобы позлить отца.
— А, ненавидишь старика?
— Нет, я его люблю.
— Ты просто запутался, да?
— Хотел проверить, станет он меня останавливать или нет.
— Стал?
— Нет.
— Ну тогда можешь собирать вещички.
— Да теперь мне вроде понравилось.
Несколько месяцев, пока я служил на границе, я пил в обществе Саттона. Однажды мы поехали на танцы в Южную Арму, и я его спросил:
— Что мне там понадобится?
— Армалитка.
Я ехал на танцы в предмете 8234, и Саттон спросил:
— Слушай, а ты на танцах пальто снимешь?
— Может быть.
— И еще. Молчи.
— Почему?
— Тут бандитов навалом. Из-за твоего произношения мы можем попасть в передрягу.
— Так как я приглашу девушку? Суну записку?
— Господи, Тейлор, это же танцы. Мы будем пить.
— Я могу показать им свою дубинку.
Вечер превратился в сущий кошмар.
Танцплощадка была забита парами. Ни одной одинокой дамы в пределах видимости.
— Они тут все по парам, — сказал я Саттону.
— Естественно, это же север, здесь не перебдишь.
— Лучше бы мы просто пошли в пивнушку.
— И лишились бы общества.
Оркестр сохранился еще с доджазовых времен. Девять мужиков в синих блейзерах и белых штанах. Труб — больше, чем в армии.
Любой армии.
Их репертуар простирался от Хаклбака до крещендо «Бич бойз», захватывая по пути евроазиатские хиты.
Вам не узнать, что такое ад, если вы не стояли во влажном танцевальном зале в Южной Арме в толпе, подпевающей «Серфинг сафари».
На обратном пути, пока Саттон осторожно двигался по опасной дороге, я заметил фары в зеркале заднего обзора и сказал:
— Ну и дела.
Машина несколько раз пыталась нас обогнать, но с Саттоном шутки плохи. Правда, оторваться от них нам удалось только у границы.
Я спросил:
— Как ты думаешь, что это было?
— Ничего хорошего.
— Значит…
— Что хорошего ждать от людей, которые преследуют тебя в четыре утра?
То, что остается, не всегда лучше того, что потеряно.
Саттон переехал в Голуэй.
Я спросил:
— Ты меня преследуешь?
— А как же!
Он решил, что станет художником.
— Какой из такого засранца художник, — сказал я.
Но у него был талант. Не знаю, что больше — ревновал я или завидовал. Скорее всего — и то и другое, причем одно чувство питало другое, чисто по-ирландски. Его холсты начали продаваться, и он решил жить как художник. Купил себе коттедж в Клифдене. Если честно, я думал, что он станет полным засранцем.
О чем ему и сообщил.
Он засмеялся:
— Это только видимость; как и счастье, долго не продлится.
Так и вышло.
Через несколько месяцев он снова стал таким же, каким был. Дожди Голуэя могут разрушить все ваши мечты.
Саттон в своем худшем варианте был все равно лучше, чем большинство людей в их лучшем.
После встречи с Кленси я позвонил Саттону и попросил:
— Помоги.
— Что случилось, чувак?
— Полиция!
— А, эти гады… И что они?
— Не хотят мне помочь.
— Тогда плюхнись на колени и возблагодари Господа.
Мы договорились встретиться «У Грогана». Когда я пришел, он оживленно беседовал с Шоном.
— Эй, ребята! — крикнул я.
Шон выпрямился. Настоящий подвиг. Его кости даже скрипнули от усилия.
— Тебе нужно принимать теплые ванны, — посочувствовал я.
— Мне не помешало бы чудо, будь оно все проклято.
Затем они оба уставились на меня.
— Что? — спросил я.
Они сказали в унисон:
— Что-нибудь новенькое заметил?
Я огляделся. Та же старая пивнушка, шеренга печальных, потрепанных алкашей у стойки, привязанных к своим кружкам мечтами, которые давно уже не имели значения. Я пожал плечами. Что не так-то легко для сорокапятилетнего человека.
Шон сказал:
— Слепой придурок, смотри туда, где были клюшки.
Картина Саттона. Я подошел поближе. Изображена молодая блондинка на пустынной улице. С тем же успехом это могла быть бухта Голуэя. Кто-то из мужиков сказал:
— Мне клюшки больше нравились.
— Способный, правда? — восхитился Шон.
Он отошел, чтобы сделать нам кофе
с коньяком
и
без коньяка.
— У меня выставка в галерее Кенни. Эту оценили в пятьсот гиней.
— Гиней?!
— Ну да. Классно, да? Тебе нравится?
— Это бухта?
— Это «Блондинка за углом».
— А…
— У Дэвида Гудиса есть такой детектив, он его написал в 1954 году.
Я поднял руки:
— Давай семинар проведем попозже.
Он ухмыльнулся:
— Вечно ты все изгадишь.
Я рассказал ему о своем новом деле.
Он сказал:
— Сейчас многие ирландские подростки кончают жизнь самоубийством.
— Знаю-знаю, но в этом звонке матери есть что-то…
— Еще один больной урод.
— Может, ты и прав.
Потом мы спустились по Шоп-стрит. У входа в магазин какая-то румынка дула в оловянный свисток. Во всяком случае, делала это время от времени. Я подошел и сунул ей несколько бумажек
Саттон воскликнул:
— Господи, да нельзя их поощрять!
— Я заплатил, чтобы она перестала.
Она не перестала.
Какой-то мужик жонглировал горящими факелами. Один он уронил, но ничуть не смутился. К нам шел полицейский. Саттон кивнул ему, он отдал нам честь.
— Надо же!
Саттон с любопытством взглянул на меня:
— Ты скучаешь?
Я знал, о чем он, но все же сказал:
— По чему скучаю?
— По полиции.
Я не знал и так и ответил:
— Не знаю.
Мы вошли в здание галереи как раз в тот момент, когда неудачник воришка засовывал книгу Патрика Кавана в брюки. Дес, хозяин галереи, проходя мимо, заметил это и рявкнул:
— Положь на место!
Воришка послушался.
Мы прошли через первый этаж и вышли к галерее. Выставлены были две картины Саттона, на обеих — наклейки «Продано».
Том Кенни сказал:
— Ты становишься известностью.
Высота, которой соответствует цена картин.
Я сказал Саттону:
— Можешь бросить дневную работу.
— Какую работу?
Трудно сказать, кому из нас больше понравился его ответ.
Несколько следующих дней мы занимались расследованием. Пытались найти свидетелей «самоубийства». Таковых не оказалось. Поговорили с учительницей девушки, ее школьными друзьями и почти ничего не выяснили. Если Кэти Б. ничего не раскопает, дело можно считать законченным.
Вечер пятницы я решил провести спокойно. Пиво и чипсы принести домой. Увы, пиво я до дома не донес. Только чипсы. Купил еще кусок рыбы. Какой-никакой ужин.
Нет ничего более успокаивающего, чем пропитанные уксусом чипсы. Пахнут детством, которого у тебя никогда не было. Я приближался к своему дому в довольно хорошем настроении. Первый удар я получил, когда свернул к своей двери. По шее. Затем удар по почкам. Странно, но я почему-то не выпускал из рук чипсы. Два мужика. Здоровых. Они отделали меня очень профессионально. Череда пинков и ударов в точном ритме. Без злобы, но с любовью к делу. Я почувствовал, что мне сломали нос. Честное слово, я слышал хруст. Один из них сказал:
— Возьми его руку и расправь пальцы.
Я попытался сопротивляться.
Затем растопыренные пальцы лежали на мостовой. Она казалась холодной и мокрой. На них дважды опустился ботинок. Я заорал во все горло.
На этом побои закончились.
Другой сказал:
— Не сможет какое-то время играть с собой.
Затем голос у самого моего уха:
— Не суй свой нос в чужие дела.
Мне хотелось закричать: «Позовите полицию!»
Когда они уходили, я попытался сказать: «Могли бы сами купить себе чипсы», — но рот был полон крови.
Эти мгновения перед концом…
Четыре дня я провалялся в лихорадке в больнице университета Голуэя — местные все еще называют ее районной. Если вы там побывали, значит, вас поимели. Но если вы там, считайте, что вам повезло.
Какая-то женщина из старого предместья сказала:
— Когда-то у нас были желудки, только есть было нечего. Теперь есть еда, а желудков нет.
Или:
— Лапочка, негде просохнуть. Когда было — где, у нас не было одежды.
Попробуй поспорь.
Я пришел в себя и увидел, что доктор-египтянин просматривает мою историю болезни.
— Из Каира?
Он сухо улыбнулся:
— Снова к нам, мистер Тейлор?!
— Не по своей воле.
До меня доносились звуки больничного радио. Габриель пела «Восстань».
Я бы спел с ней и ее оркестром «Стучусь в дверь рая», но губы сильно распухли. Я читал, что, когда она снова вернулась в музыку, голову отца ее бойфренда нашли на свалке в Бриксоне.
Я рассказал бы об этом врачу, но он уже ушел. Появилась сестра и сразу же стала взбивать мою подушку. Они начинают это делать, когда только им кажется, что вам удобно.
Левая рука забинтована.
— Сколько сломано? — спросил я.
— Три пальца.
— А нос?
Она кивнула и сказала:
— К вам пришли. Пустить?
— Конечно.
Я ожидал увидеть Саттона или Шона. Но это оказалась Энн Хендерсон. Она ахнула, увидев меня.
— Видели бы вы другого парня, — сказал я.
Она не улыбнулась. Подошла поближе:
— Это из-за меня?
— Что?
— Это из-за Сары?
— Нет… нет, конечно нет.
Она поставила пакет на тумбочку:
— Я принесла вам виноград.
— А виски случайно не найдется?
— Виски вам сейчас нужно меньше всего.
В дверях возник Шон и пробормотал, скрываясь:
— Боже милостивый!
Энн Хендерсон наклонилась, поцеловала меня в щеку и прошептала:
— Не пейте. — И ушла.
Шон пошатываясь приблизился ко мне:
— Видать, ты кому-то здорово нагадил.
— Именно.
— Кто-нибудь вызвал полицию?
— Это и были полицейские.
— Брешешь.
— Я ботинки видел, гораздо ближе, чем мне хотелось бы. Они точно из полиции.
— Господи! — Он сел — выглядел он хуже, чем я себя чувствовал, — потом поставил на кровать большой пакет и объяснил: — Здесь то, что тебе может понадобиться.
— А выпить?
Я чувствовал себя так, будто я сумасшедший священник из «Отца Теда». Пошуровал в пакете:
шесть апельсинов
плитка шоколада
коробка печенья
дезодорант
пижама
четки.
Я вынул четки и спросил:
— Чего тебе наговорили про мое состояние?
Он сунул руку в карман и вытащил четвертинку виски.
— Да благословит тебя Господь! — сказал я.
Я отпил прямо из бутылки, почувствовал, как шевельнулся мой разбитый нос. Виски дошло до сердца и растеклось по саднящим ребрам.
— Крепко.
Шон кивнул и вроде задремал.
— Эй! — закричал я.
Он аж подскочил. Казался потерянным, нет, еще хуже, старым. Сказал:
— Жара… Господи… почему есть такие места, где жарко, как в печке?
Наверное, подействовали болеутоляющие уколы, но я был совсем без сил. Спросил:
— Где Саттон?
Шон отвернулся, и я насторожился:
— В чем дело? Давай выкладывай.
Он повесил голову и что-то пробормотал.
— Говори внятно… Ненавижу, когда ты бормочешь.
— Был пожар.
— Боже!
— С ним все в порядке, но дом сгорел. Со всеми картинами.
— Когда?
— Тогда же. В ту ночь, когда тебя избили.
Я покачал головой. Это я плохо придумал. Виски плескалось у меня за веками.
— Что, черт возьми, происходит? — воскликнул я.
Снова появился врач и сказал:
— Мистер Тейлор, вам нужно больше отдыхать.
Шон встал, положил руку мне на плечо:
— Я еще приду сегодня.
— Меня здесь не будет. — Я спустил ноги с кровати.
Врач забеспокоился:
— Мистер Тейлор, я настаиваю, чтобы вы легли.
— Я ухожу… ВСВ, так это у вас называется?
— ВСВ?
— Вопреки совету врача. Бог мой, вы что, не смотрите «Скорую помощь»?
У меня на мгновение закружилась голова, но виски придало уверенности. Все мое существо вопило от нетерпения — так хотелось выпить пива. Много-много.
На лице Шона отразились все страдания мира, когда он сказал:
— Джек, будь разумным.
— Разумным? Это не по моей части.
Я неохотно согласился взять такси. Когда меня катили на коляске к выходу, медсестра сказала:
— Ты настоящий придурок.
Шик-блеск
Монахиня читала Патрицию Корнуэлл. Увидев, что я взглянул на обложку, сказала:
— Я предпочитаю Кэти Рейхе.
Ну что на это скажешь? Вежливого ответа уж точно не найдешь. Я спросил:
— Я приехал слишком рано?
Она неохотно отложила книгу:
— Еще полчаса. Можете пока погулять.
Что я и сделал.
Монастырь Бедной Клары стоит в самом центре города. Здесь каждое воскресенье в половине шестого утра бывает месса. Такое впечатление, что переносишься лет на пятьдесят назад.
Или вообще в Средневековье.
Сам обряд, запах ладана, латинские интонации погружали в благодать, описать которую невозможно.
Я не знал, почему прихожу сюда. Спросите меня, во что я верю, и я потянусь к газете, где есть расписание скачек. Как-то я, не подумав, рассказал об этом Кэти Б. С тех пор она меня все время дразнит.
— В чем дело? Можно подумать, ты язычница.
— Я буддистка.
— Ну видишь, о чем я? С чего бы тебе сюда приходить?
— Это как в телесериале «Возвращение в Брайдсхед».
— Что?
— В Англии католицизм исповедуют немногие избранные. Ивлин Во, Грэм Грин и так далее.
Она меня утомила. Сейчас я смотрел, как она приближается к монастырю. Я ее предупредил:
— Оденься соответствующе. Не на гулянку собралась.
На ней было длинное платье. Вполне годится для бала в «Банке Ирландии», но для мессы? Затем я заметил ботинки, те самые, и сказал:
— Ботинки!
— Я их почистила.
— Но они синие.
— Монахиням нравится синий цвет.
— Откуда ты знаешь?
— Я видела «Агнцы Божьи».
Тут она заметила мой нос, пальцы в гипсе и подняла брови. Я все рассказал. Она восхитилась:
— Вот здорово.
— У тебя что, крыша поехала?
— Как ты думаешь, они за мной придут?
— Нет никаких «они»… просто совпадение.
— Ну да… как же.
Зазвонил колокол. Кэти спросила:
— Откуда я узнаю, что надо делать?
— Делай то же, что и я.
— Тогда нас обоих выставят.
Внутри маленькой церкви было тепло и уютно. Кэти схватила листок со словами гимнов и взвизгнула:
— Они тут поют!
— Это не для тебя.
Но я ошибся.
Прихожане пели гимны хором. Кэти — громче всех. Когда месса закончилась, к нам подошла монахиня и поздравила ее, сказав:
— Хотите как-нибудь еще спеть в воскресенье?
Я тут же вмешался:
— Она не наша.
Кэти и монахиня посмотрели на меня с глубоким презрением. Я отошел в сторону.
Прибыл отец Малачи. Не успел слезть с велосипеда, как закурил сигарету.
Я сказал:
— Ты опоздал.
Он улыбнулся:
— Куда опоздал?
Малачи был очень похож на Шона О'Коннери минус
загар
гольф.
Я не назвал бы его другом. У священников другие привязанности. Я знал его с детства. Он оглядел мои раны и сделал вывод:
— Все пьешь?
— Это тут ни при чем.
Он вынул сигареты. Хорошие. Бело-зеленая пачка. Крепкие, как пинок мула, и настолько же смертельные.
Я заметил:
— Ты все куришь.
— Я и Бет Дэвис.
— Она умерла, между прочим.
— Я это и имею в виду.
Он проследил за двумя монахинями и заметил:
— Шик-блеск
— Что?
— Аккуратистки. Тут им нет равных.
Я огляделся.
— Как сейчас церковь относится к самоубийству?
— Собрался покинуть нас?
— Я серьезно. Все еще не разрешают хоронить самоубийц около церкви?
— Ну ты здорово отстал от жизни, Джек
— Это ответ?
— Нет, это печальный факт.
Факты
Мы с Кэти Б. перекусывали на природе. Под Испанской аркой. Ели китайскую еду и смотрели на воду. Она сказала:
— Я сделала отчет.
— Давай сначала поедим.
— Ладно.
Я кинул несколько кусков курицы лебедям. Похоже, им не очень понравилась китайская кухня.
Подошел пьянчуга и попросил:
— Дай пятерку.
— Я дам тебе фунт.
— Ладно, только евро не давай.
Он загляделся на еду, я предложил ему мою порцию. Он неохотно взял и поинтересовался:
— Иностранная?
— Китайская.
— Через час снова есть захочется.
— Но у тебя ведь есть мой фунт.
— И мое здоровье.
Он зашаркал прочь и начал приставать к каким-то немцам. Они его сфотографировали.
Кэти сказала:
— Можно я тебе кое-что расскажу, прежде чем делать отчет?
— Валяй, я люблю слушать.
Она заговорила:
— Мой отец был посредственным бухгалтером. Он почти до пятидесяти лет проработал, и его ни разу не повысили. Мать непрерывно грызла его. Лучше всего помню, что у него было десять костюмов. Все совершенно одинаковые. Мать их ненавидела. Ирландцы про таких, как она, говорят: «ужас Господний». Он всегда был ко мне добрым и щедрым. Мне было девять, когда его выгнали с работы из-за пьянства. А мать выгнала его из дому. Он забрал свои десять костюмов и ушел жить на вокзал Ватерлоо. Он жил там, в тоннеле. Надевал чистый костюм и выбрасывал его, когда он становился грязным. В своем последнем костюме он шагнул под поезд, который выходил из Саутхэмптона в 9:05.
— Экспресс.
— Из-за матери я его ненавидела. Но когда я сообразила, что она такое, я начала его понимать. Я где-то прочла, что мать Хемингуэя послала ему ружье, из которого застрелился его отец. После смерти матери я разбирала ее вещи и нашла расписание вокзала Ватерлоо. Похоже, она рассчитывала на такой финал.
Она плакала, слезы катились по лицу и падали в вермишель, стекали, как дождь по стеклу. Я открыл одинокую бутылку вина и протянул ей.
Она отмахнулась:
— Я в порядке. Ты по-прежнему ничего не смыслишь в технике?
— Да.
— Тогда постараюсь объяснить попроще. Я ввела в компьютер кое-какие данные насчет самоубийств среди подростков и два раза попала в точку. Когда-нибудь слышал о Плантере?
— Который делает арахисовое масло?
— Нет, у него огромный магазин «Сделай сам» на задах площади Короля Эдуарда.
— Там, где сейчас новый «Даннес»?
— Да.
— Черт, площадь Короля Эдуарда! Слушай, это же самый центр города. Как это по-ирландски!
Она смерила меня взглядом:
— Из трех самоубийств среди подростков три девушки работали там хотя бы не полный рабочий день.
— И что?
— А то, что странно это. Хозяин, Бартоломео Плантер, — переселившийся шотландец. Денег навалом.
— Это неубедительно, Кэти.
— Еще не все.
— Давай дальше.
— Догадайся, кто охраняет магазин?
— Не знаю.
— Зеленая гвардия.
— И?
— Они пользуются услугами Ирландской земельной лиги.[1]
— Вот как?!
— Именно. — Она взяла бутылку и отпила глоток. — Что теперь, красавчик?
— Думаю, мне стоит повидать мистера Плантера.
— Мистера Форда.
— Форда?
— Он там менеджером.
— Ладно, пойду к нему.
Она посмотрела на воду, потом сказала:
— Хочешь трахнуться?
— Что?
— Ты меня слышал.
— Господи, да тебе же… Сколько? Девятнадцать?
— Ты собираешься расплачиваться со мной за работу?
— Да… скоро.
— Тогда хотя бы переспи со мной.
Я встал:
— Что-нибудь еще?
— Конечно.
— Слушаю.
— Мистер Плантер любит играть в гольф.
— Вряд ли это можно назвать подозрительным поведением.
— Можно, если знать, с кем он играет.
— С кем же?
— Со старшим инспектором Кленси, вот с кем.
Я пошел прочь.
«Сделай сам»
Чуть было не сказал, что надел свой лучший костюм, но на самом деле он у меня всего один. Купил его в Оксфэме два года назад. Темно-синий, с узкими лацканами. Придает мне солидности. Помните видео с Филом Коллинзом (Phil Collins), где он сразу в трех экземплярах? Вот такой и у меня костюм. Оставалось только надеяться, что я не похож на Фила Коллинза.
У меня была белая рубашка, которую я, к несчастью, постирал вместе с синей футболкой. Приходилось довольствоваться тем, что есть. Слегка распущенный галстук, чтобы добиться эффекта «Мистер, положил я на все это с прибором». Прочные коричневые ботинки, По обуви можно судить о человеке. Поплевал на них и тер, пока они не засверкали, как зеркало.
Взглянул на себя в зеркало. Спросил сам себя: «Ты купил бы у этого человека машину?»
Нет.
Потом позвонил Саттону на мобильный. Пообщался с автоответчиком и оставил послание. Пошел в город, стараясь ощущать себя гражданином. Не очень получалось. Проходил мимо аббатства, зашел и поставил свечу святому Антонию, который находит потерянные вещи. Мне пришло в голову, что стоит попросить его найти меня самого, но это показалось мне слишком театральным. Люди шли на исповедь, и как бы мне хотелось также легко получить очищение.
У аббатства монах-францисканец пожелал мне доброго утра. Он так и светился здоровьем. Моего возраста, но ни одной морщины на лице.
Я спросил:
— Вам нравится ваша работа?
— Это работа во славу Господа.
Так мне и надо, нечего спрашивать. Я пошел дальше, к площади Короля Эдуарда. Прошел через «Даннес», где увидел шесть рубашек. Мне такие не по карману. Двинулся дальше — в магазин Плантера. Огромный. Он занимал всю бывшую парковку. В приемной спросил мистера Форда.
