Не приходится сомневаться, что эта увертюра, разыгранная гвардейскими барабанами по нотам, автором которых был Меншиков со своей компанией, произвела сильное впечатление на колеблющихся, как и присутствие в зале наряду с сенаторами и генералами гвардейских офицеров, выполнявших роль восторженного хора сторонников Екатерины.
Если к этому прибавить ставшие известными позже факты: удвоение караулов, патрулирование улиц гвардейцами и солдатами, задержка почты, запрещение выезда из города, — то станет очевидно — перед нами типичный военный переворот.
Когда почтенное общество собралось, к нему вышла Екатерина, которая, преодолев рыдания, сказала все. что нужно в данной ситуации: о том, что она будет, как и покойный супруг, который «разделил» с ней трон, заботиться о благе монархии, что сделает все возможное, чтобы подготовить стране достойного наследника в лице великого князя.
Первым взял слово Меншиков и заметил, что дело весьма серьезное и его нужно обсудить без императрицы. Это был довольно рискованный шаг, позволявший ошарашенным появлением гвардейцев оппозиционерам прийти в себя и перехватить инициативу. Но шаг этот был необходим для беспристрастного по форме обсуждения, «дабы, — как сказал светлейший, — все, что будет сделано, осталось безукоризненным в глазах нации и потомства».
Чтобы не выставлять Екатерину за дверь, все перешли в другую «салу», и там Меншиков открыл собрание вопросом к Макарову: не оставил ли Петр какое-либо письменное распоряжение о наследнике?
Макаров отвечал, что действительно завещание было, но незадолго до своего последнего путешествия в Москву весной 1724 года государь его уничтожил, а новое не написал, хотя несколько раз говорил о своем намерении таковое составить. Макаров объяснял отсутствие завещания тем, что Петр опасался, как бы его последняя воля не подверглась оскорблению со стороны неблагодарных подданных. И если, закончил Макаров, якобы передавая слова Петра, «этот народ чувствует, чем обязан ему за его труды, то будет сообразовываться с его намерениями, выраженными с такою торжественностью, какой нельзя было бы придать письменному акту» 16.
Мы, помня совещание Екатерины, Меншикова, Макарова и Бассевича, понимаем, что и вопрос, и ответ были готовы заранее; Макаров, выступая в роли беспристрастного передатчика воли Петра, наводил слушателей на следующую мысль: Петр уничтожил старое завещание накануне поездки в Москву для коронации жены не случайно, и, хотя он не написал нового, намерения его, «выраженные с такою торжественностью» (намек на торжественную коронацию Екатерины), для всех должны быть очевидны: они не требуют какого-то особого письменного подтверждения, ибо Петр рассчитывал на верноподданнические чувства «народа».
Все, что сказал Макаров, звучит не слишком убедительно и логично, но все же крупицы правдивой информации в его словах, скорее всего, есть. Они позволяют немного пофантазировать, отталкиваясь от известного.
Из ответа Макарова с ясностью следует, что до весны 1724 года, когда Петр отправился на коронацию Екатерины в Москву, завещание существовало, и, если Петр уничтожил его перед коронацией, следовательно, в нем в качестве наследника престола был упомянут другой человек, не Екатерина. Какой же смысл было уничтожать завещание с именем Екатерины накануне ее коронации, которая воспринималась многими как официальное объявление ее преемницей? Кто был этот другой преемник, нам теперь не узнать, и без машины времени тут явно не обойтись…
Вернемся на шесть лет назад — в 1719 год, когда проблема наследника, давно мучившая Петра (ведь он считал, что старший, «непотребный», сын недостоин престола), окончательно зашла в тупик — умер, как уже было сказано, любимый, долгожданный сын Петра и Екатерины, официальный наследник престола Петр Петрович и, следовательно, все взоры обратились на его ровесника, сына покойного царевича Алексея, великого князя Петра, которому еще не исполнилось четырех лет. Иностранные дипломаты сообщают, что Петр Алексеевич и сестра его Наталья были перевезены в Зимний дворец, им выделены апартаменты и штат прислуги. Французский дипломат Лани 25 июля 1719 года извещал свое правительство, что это сделано из опасения, как бы недовольные режимом не похитили мальчика в отсутствие государя в стране и не провозгласили его царем17.
Новая волна слухов вокруг болезненного для царя вопроса о престолонаследии поднялась в 1721 году. Толчок ей дал приезд в Петербург австрийского дипломата графа С. В. Кинского, который от имени Карла VI начал хлопотать о правах великого князя — племянника австрийского императора — на русский престол. Кинский якобы сказал царю, что эту проблему все равно придется решать, и непременно в пользу великого князя — единственного законного наследника, так же думают многие в России, и «эту мысль не искоренят в них никакие распоряжения царя».
Затем Кинский уверял, что выходом из тупика может стать лишь примирение интересов первой и второй семьи Петра посредством… брака великого князя с одной из цесаревен. Отец невесты как глава церкви может, полагал дипломат, разрешить этот брак, вполне допустимый по тогдашним европейским династическим нравам18. Возьмем на заметку это немыслимое с точки зрения церкви предложение о браке тетки и племянника — оно еще всплывет позже.
