Уж на этот раз он кое-кого «проверит» на дистанции.
Уж на этот раз…
Просто-напросто он раньше психовал.
Прошел курс психотерапии. Профессор сказал: здоров, без изъяна. Профессор! Ученый. Это и есть для него, Кости Слезкина, психотерапия.
Все в порядке. Теперь, когда пойдет двадцать первый километр, он и в голове не станет держать: вот сейчас начнется, сейчас появится, сейчас…
Профессор сказал: здоров…
На этот раз все будет иначе. Он выиграет эти соревнования. Он обойдет всех — легко, изящно. И снова станет перспективным, и снова — чудом природы.
Сейчас он не перспективный. На него махнули рукой. Для всех Костя Слезкин — вундеркинд, который вырос и стал посредственностью. И поэтому его можно было подставить под удар. Ах, тактики, ах, стратеги! Надули! Составили ему график бега. А потом выяснилось: подставили под удар. Чтобы он, Костя Слезкин, на своем горбу втащил в рай Кипарисова.
И ведь втащил, втащил ведь!
Ах, тактики!..
Или они думали, что Костя Слезкин для этого каждодневно изнурительно тренировался — все по два часа, он — четыре? пять, шесть? И — режим. Нет, режим не то слово. Самоистязание. Сам себя на дыбу вздернул. Чуть свет на ногах: зарядка, бег. После работы — бег, бег, бег. Засмеркалось — спать. Крепко, вмертвую, без сновидений. У всех праздники, вечера, свадьбы, дни рождения. У Слезкина — ничего. Спать. Чтоб не тратить силы ни на что — марафон, сорок два километра… Форма, черт ее задери!
Сначала держал себя в узде, потом и вовсе перестал чего-либо хотеть. Ел, спал, бегал, работал. Все. Режим. Форма.
А ради чего? Ради того, чтобы тактики, стратеги подставили его под удар, чтобы он, Костя Слезкин, вывел вперед Кипарисова.
Хоть бы заранее сказали, предупредили, уговорили. Какое там!
И только потом, когда Костя припер их к стене, сказали: «Товарищ должен помогать товарищу ради коллективного интереса». — «Но почему я — Кипарисову, а не наоборот?» — «Ну, знаешь ли…»
«А в каком, простите, смысле?» — «В обыкновенном: все равно ты на двадцать первом километре скисаешь, так хоть помоги товарищу на первых двадцати, напугай соперников темпом, сбей их с толку, отбрось их. Напугал, сбил, отбросил. Молодец, герой и все такое. Главное — результат. Финиш. А на финише первыми были мы. Наши. Ясень».
«Плевать я хотел на ваш Ясень!»
«Ах, Слезкин, Слезкин, возьми себя в руки, старик».
Но когда он бежит по лесу, все забывается, он на седьмом небе, он наливается уверенностью, он почти счастлив.
Он бежит, наматывает километры. Притормаживая, спускается в лощину — раз!.. — как по ксилофону, шумно проскакивает бревенчатый раздрызганный мостик через желтую, с илистым берегом речушку, поднимается в гору, головой вперед ныряет в чащу, пробегает полянку, охваченную хороводом березок, и снова выходит на тропинку — обычный маршрут.
Бежит.
— Алло!
Костя хватается за тонкий ствол рябины и, крутнувшись, останавливается.
— Алло!
В стороне от тропинки, на пеньке, широко расставив ноги, сидит мужчина. Грубоватое, дочерна загорелое лицо аскета с прямым тонким жестким ртом. Великий стайер, заслуженный мастер спорта, чемпион Европы и Олимпийских игр. Иван Пожилков.
Все еще держась за ствол рябины, Костя сказал:
— Здравствуйте, вы меня?
— Как дела?
— Хорошо.
— Поди-ка.
Подошел. Разговорились.
— И давно ты бегаешь марафон?
— Всю жизнь.
— А по-серьезному?
— Два года.
— Молод для длинных дистанций.
— Да, но я надеюсь на свою силу, я знаю, я марафонец, и не хочу терять время на другое.
— Знаешь, знаешь, — проговорил Пожилков, — откуда?
— Знаю.
— А все-таки?
— Знаю.
— Ну, а все-таки, черт возьми?
— Знаю.
Он и верно стал бегать с самого детства. И все на дальность. И никто в школе не мог с ним сравниться в выносливости, даже старшеклассники. В чем, в чем, а в беге на дальность — тут он был всегда на высоте, всегда первый. И он уверовал в себя, в свою спортивную звезду. И когда умерла мать и он остался один, переехал из Раменского в Ясень, к тетке, подрос, тут-то его и заметили. Не могли не заметить. В Ясене каждый третий легкоатлет или лыжник. Это полувековая традиция. Маленький Ясень, сползающий с холма домиками, садами, оседая у самой воды канала краснокирпичными корпусами, казармами, как их называли встарь, краснокирпичными постройками ткацкой фабрики и белостенной хлебопекарней, дал легкой атлетике шестерых мастеров и двух заслуженных мастеров спорта, из которых великий стайер Иван Пожилков — самая большая гордость, герой, своего рода фетиш.
Великий стайер жил в Москве, в Ясене бывал редко и заходил к своим сверстникам, с которыми начинал жизнь, посещал соревнования на правах почетного гостя. Молодые, в сущности, знали его лишь в лицо да по легендам, а он молодых из Ясеня и вовсе не знал — не до них. Но они бредили его славой и его подвигами на дистанции, подражали ему во всем. И даже характерными пожилковскими фразами, как-то: «Возьми себя в руки, старик!» — бросались все, к месту и не к месту.
Но Косте был безразличен Пожилков. У него был один фетиш — марафон.
Своими марафонцами издавна был знаменит Ясень. Поэтому Костю Слезкина заметили.
Однажды, когда первенство страны проводилось в Ясене, Костя Слезкин под смех и улюлюканье зрителей увязался за стартующими марафонцами и не отставал от них километров пятнадцать.
Вот тогда на него и обратили внимание. Заметили. Те самые стратеги и тактики, которые теперь его не замечают.
Они-то не знают, чего ему стоит добежать до финиша, не сдаться. И они его, не задумываясь, подставили под удар. Ах, тактики!
Но теперь Костя сам по себе. Приват-марафонец. И тренируется в одиночку и график бега сам себе составит. Обойдется он без помощников. Как-нибудь. Сам.
Помолчав, Пожилков сказал:
— Ты действительно силен, парень, — он снизу вверх окинул Костину фигуру, охваченную солнцем, точно огненной лентой. — Ты как борец-полутяжеловес. Но кажется, и резв тоже. — И усмехнулся одними губами так, что Костя и не понял: всерьез он это или подтрунивает?
Костя насторожился и все-таки решил спросить: откуда, мол, Пожилков знает, какой он, Костя Слезкин, есть на самом деле? Но тот небрежно бросил:
— Видел тебя на последних соревнованиях — здорово бежал, ей-богу!
— Ах, вот оно что…
— А что?
— А ничего: просто меня подставили под удар тактики и стратеги. Не приметили?
— Бедняжка борец-полутяжеловес, — сказал Пожилков.
— Я ведь с вами серьезно. Мне ведь…
— И я, — перебил Пожилков, — никогда в жизни не был так серьезен, — сказал Пожилков. — Так что возьми себя в руки, старик.
— Значит, мне показалось, — сказал Костя.
— Показалось.
Они замолчали. Молчание становилось неловким.
— Вы что-то говорили, что… — начал было Костя.
— Я говорил, — сказал Пожилков, — что здорово ты бежал.
— А-а, — Костя поднял с земли ветку и переломил ее пополам, — Зато потом скис.
— Это ничего. Это со временем пройдет. Это бывает даже у борцов-полутяжеловесов.
Костя быстро глянул на Пожилкова, но на лице великого стайера — неподвижном, точно слепок, — ничего нельзя было прочесть.
— Что «это»? — спросил Костя.
— Не дури мне голову, — сказал Пожилков. — Дури кому другому, только не мне. Вот что. Довольно. Я тебе сейчас скажу, почему ты проиграл свои последние соревнования, парень (я ведь ехал с кинооператорами телевидения на их машине и все видел), я скажу, почему ты всегда скисаешь на полпути к финишу, скажу, хочешь?
