Конан сам вызвался идти лазутчиком в город. Оруз не стал возражать. Положа руку на сердце, он мог без обиняков сказать, что Конан самый рассудительный среди окружавших его в этом походе казаков. Кому как не ему поручить столь важное и опасное дело?
Но он уже должен был вернуться. День туда, день обратно. А пару дней на месте должно было хватить за глаза. Город богат, по слухам, очень богат, но не велик. Всего-то и требовалось Конану, что разузнать, силен ли гарнизон, насколько хорошо обучены его воины и действительно ли город богат. Ну, и еще что приметить, если важное. Особенно насчет всяких заразных болезней, о которых большинство казаков понятия не имело, и любую болезнь почитало за разновидность насморка — поболит, само пройдет.
Юлма, молодой сильный казак, большой задира, недолюбливавший Конана за то, что тот обыграл его в нескольких воинских состязания приблизился к Орузу с обеспокоенным лицом.
Другие казаки, смекнув, что предстоит важный разговор, разом утихли.
— Что-то долго нет твоего Конана. Если завтра утром он не появится, мы сами туда пойдем, — сказал Юлма. Потом воскликнул: — Зачем нам лазутчик, парни? Мы что, боимся каких-то неженок, засевших в городе?
— Не боимся! — возмущенно завопили вокруг.
— И все же, Юлма, будь бдительнее, — сказа Оруз. — Поверь мне, я много городов перевидал, много мужчин зарубил, много девочек сделал женщинами, горы золота и изумрудов потратил, озера вина и пива выпил, но много и товарищей потерял. Город городу рознь. Осторожность не помешает.
— Ха! — возмутился Юлма. — Да разве это город? Ты же помнишь, что рассказывал купец Раджниш из Гулистана. Одна маленькая крепость в середине, да и то бабская обитель.
Казаки громко заржали. Юлма стоял, уперев руки в бока, широко расставив ноги, и ржа громче всех.
Оруз вдруг помрачнел. Тяжелые думы были у него на сердце, тяжелые воспоминания придавили вольную душу словно камнем.
Перед его мысленным взором предстало лицо Шанкора. Бледное, худое, с черными пятнами. И бескровные губы его, прошептавшие последнее прости. Он слишком поздно понял, что зря ослушался отца. Не надо было идти в незнакомый город, не послав туда лазутчика. Не стоило сразу же там пьянствовать и портить девок. Потому что в городе, как чуть позже выяснилось, свирепствовала черная смерть. И поэтому никто не оказал жестоким казакам сопротивления, а не потому что в городе не было настоящих мужчин, способных держать оружие, как посчитал беспечный Шанкор.
Шанкор, сын мой единственный, прости и ты меня, что не уберег, не отговорил, не достаточно ясно изложил свои подозрения! Так в который уже раз говорил себе Оруз, погрузившись думами в прошлое.
Прости и за то, что позволил тебе умереть в мучениях, полностью пройти ад черной болезни! А не умертвил крепкой отцовской рукой! Ибо казаку пристало умирать от железа, а не от гнили, разъедающей тело!
— Что задумался, атаман? — прервал его мрачные мысли Юлма. — Думаешь, не предал ли нас Конан?
Оруз вскинулся и хлестнул нагайкой, метя злоязыкому казаку в лицо. Юлма уклонился, ухмыляясь.
— Да ты что, Юл! — загомонили вокруг казаки. — Это ты брось! От жары язык заплетается?!
Оруз взялся за рукоять меча, помрачнев как зимнее небо Асгарда.
— Говори, а не болтай попусту языком! — загремел он.
Юлма перестал ухмыляться.
— Помнишь, атаман, деревеньку, где жили грязные обезьяны, пропахшие рыбой? — спроси Юлма.
— Еще бы! — завопил Оруз. — Вместо того чтобы приветить нас, они вышли против нас трезубцами! Нам пришлось поучить их уму-разуму. А зато мы славно размяли косточки! Поджарили их сучек вместе со щенятами! — Оруз стал еще краснее и затрясся всем телом в могучем смехе, мотая усами и хлопая себя по животу.
Он вспомнил женщин, вопящих в зажженных казаками домах, детей, которые путались под ногами и которых казаки с помощью пик возвращали в дома, пусть погреются под боком у мамки. Жалко их не было — они мало чем отличались о рыб, которых ловили в мутных водах Стикса, разве что у них было по две руки и ноги, да кричали они гораздо громче!
Смех атамана подхватили и другие казаки, некоторые стали изображать корчащихся в муках грязных рыбаков, приводя соратников в еще более веселое неистовство.
— Мы-то, да, — сказал Юлма, едва сдерживаясь, чтобы самому не расхохотаться. — А ты видел, Оруз, чтобы Конан убил хоть одну грязную обезьяну, хоть одного щенка бросил прожарить к его мамке?
Оруз смолк. Смолкли и другие. Южное солнце прилипло к горизонту. Быстро смеркалось.
— Хм, Юлма, а ведь ты, может, и прав, — сказал Оруз. — А что если Конан и этих городских слизней пожалеет? Слабодушный он, хоть и крепок телом. Нет в нем казачьей твердости.
Между днем и ночью в Стигии расстояние небольшое, и бродя вдоль внешних городских стен, удивляясь отсутствию трущоб и нищих, этих непременных спутников больших городов, Конан и не заметил, что спустилась ночь. И уставилась на киммерийца кошачьими глазами из теней и звездами с неба.
Не спрашивая дорогу, поскольку спрашивать уже было не у кого, ни одного прохожего Конан не встретил, он добрался до таверны, которую приметил еще днем. Тяжелая дверь была открыта, изнутри вырывались запахи съестного, приглушенные голоса и колеблющийся свет очага. Конан почувствовал вдруг, как зверски проголодался, да и промочить горло добрым вином не помешало бы.
Он остановился на пороге, осматриваясь в поисках удобного места, когда возле него буквально из ниоткуда возник потный толстяк, обнаженный по пояс.
— Чего изволите? — спросил он, улыбаясь, как лопнувшая тыква.
— Хороший ужин и ночлег, — ответил Конан, бросая толстяку полновесный серебряный шекель.
Рука с жирными пальцами оказалась куда ловчее в действии, чем на вид, и шекель исчез где-то в складках просторной одежды.
— У нас лучшая еда в городе, смею вас уверить, как хозяин этого угодного богам заведения, — заявил толстяк. — Конечно, не считая дворца защитницы.
— Верю, — сказал Конан. — Но не на слово. Поторопись, толстяк, а то я умираю от жажды.
Не обращая больше внимания на хозяина, киммериец уселся за свободный чистый стол, уставился на очаг, над которым готовился онагр приличных размеров.
С туши в огонь с шипением падал жир. Конан почувствовал в животе пустоту, которая истошно вопила, что ее немедленно надо чем-нибудь заполнить, иначе она проглотит самого Конана. Жажда на самом деле оказалась не единственной проблемой.
