Следуя приказу, он с рассветом покинул Кингз-колледж, втиснувшись на место пассажира в стареньком спортивном автомобиле Этвуда. Блетчли оказался маленьким пристанционным городишкой эпохи королевы Виктории милях в пятидесяти к западу от Кембриджа. Любивший пустить пыль в глаза Этвуд настоял на том, чтобы убрать крышу, и пока они тряслись по узким улочкам, у Джерихо запечатлелись в памяти дым и копоть, маленькие уродливые стандартные домишки, черные трубы печей для обжига кирпича. Проехав под железнодорожным мостом, попали на узкую улочку и, мимо давших знак проезжать двух часовых, въехали в высокие ворота. Справа оказалась стриженая лужайка, спускавшаяся к обрамленному большими деревьями озеру. Слева находился большой особняк — длинное низкое уродливое, в поздневикторианском стиле, сооружение из красного кирпича и желтого камня, напомнившее Джерихо о госпитале для ветеранов, в котором умер отец. Он оглянулся, почти ожидая увидеть сестер в монашеских головных уборах, катающих в креслах несчастных пациентов.
— Видел такое безобразие, а? — взвизгнул от восторга Этвуд. — Построил один еврей. Биржевой маклер. Один из друзей Ллойд Джорджа.
С каждой фразой его голос повышался, вроде бы означая ужас, возраставший в зависимости от социальной ступени персонажей. Сделав безумно крутой разворот, Этвуд резко затормозил, разбрасывая гравий и чуть не сбив сапера, разматывавшего большой барабан электрокабеля.
Внутри, в обшитой панелью гостиной окнами на озеро, стоя пили кофе шестнадцать человек. Неожиданно для себя Джерихо узнал многих из них, смущенно и в то же время с приятным удивлением поглядывавших друг на друга. Значит, и тебя достали — было написано на лицах. Этвуд невозмутимо расхаживал между ними, здороваясь и отпуская остроты, на которые все считали себя обязанными улыбаться.
— Я не против повоевать с немцами. Да вот только неохота идти на войну из-за этих противных полячишек, — обратился он к красивому, натянуто державшемуся молодому человеку с большим широким лбом и густыми волосами. — А вас как зовут?
— Паковский, — ответил молодой человек на безупречном английском. — Я и есть один из этих противных полячишек.
Тьюринг, поймав взгляд Джерихо, подмигнул.
Во второй половине дня шифроаналитиков разбили на группы. Тьюрингу было поручено работать с Паковским над переделкой бомбочки, гигантского декодирующего устройства, созданного в 1938 году в Польском шифровальном бюро великим мастером Марианом Режевским для борьбы с Энигмой. Джерихо послали в конюшню позади особняка анализировать шифрованные немецкие радиосообщения.
Какими необычными были эти первые девять месяцев войны, какими оторванными от действительности, какими — нелепо говорить так теперь — мирными! Шифроаналитики каждый день съезжались на велосипедах из своих нор в разбросанных вокруг города сельских гостиницах и на постоялых дворах. Обедали и ужинали вместе в особняке. По вечерам, прежде чем разъехаться по домам спать, играли в шахматы или прогуливались по территории. Было даже где потеряться — в оставшемся с викторианских времен лабиринте тисовых живых изгородей. Примерно каждые десять дней к ним присоединялся какой-нибудь новичок: знаток классических языков, математик, хранитель музея, букинист — за каждого новобранца хлопотал уже работавший в Блетчли приятель.
На смену сухой туманной осени, кружащимся в небе черным как головешки грачам пришла словно сошедшая с рождественских открыток зима. Озеро замерзло. Под тяжестью снега поникли вязы. За окном конюшни клевал хлебные крошки дрозд.
Работа у Джерихо была приятной и носила чисто теоретический характер. Три-четыре раза в день во двор позади большого дома с грохотом въезжал на мотоцикле посыльный с сумкой перехваченных немецких шифровок. Джерихо сортировал их по частотам и позывным и помечал на картах цветными мелками: красным — шифровки люфтваффе, зеленым — немецкой армии, пока постепенно из общей мешанины не вырисовывались очертания. Отмеченные на стене конюшни радиостанции одной сети, которые переговаривались между собой, образовывали внутри круга узор из пересекающихся линий. Сети, в которых существовала лишь двусторонняя связь между центром и периферийными станциями, напоминали звезды. Круговые сети и звездные сети. KreisundStern.
Эта идиллия длилась восемь месяцев, до германского наступления в мае 1940 года. До той поры у шифроаналитиков едва набиралось материала, чтобы всерьез начать наступление на Энигму. Но когда вермахт пронесся по Голландии, Бельгии и Франции, легкая болтовня по радио превратилась в рев. Объем доставляемых посыльными радиоперехватов возрос с трех-четырех сумок до тридцати-сорока, а потом до сотни, до двух сотен.
Однажды утром, через неделю после того как это началось, кто-то тронул Джерихо за локоть. Обернувшись, он увидел улыбающегося Тьюринга.
— Хочу тебя кое с кем познакомить, Том.
— Откровенно говоря, Алан, я сейчас довольно занят.
— Ее зовут Агнес. Убежден, что тебе нужно с ней познакомиться.
Джерихо чуть было не отказался. Через год он бы отказался, но в то время он все еще слишком благоговел перед Тьюрингом, чтобы его не слушать. Сняв со спинки стула пиджак, накинул на плечи и вышел на майское солнце.
К этому времени Парк уже начал изменяться. Большинство деревьев на берегу озера пришлось вырубить, чтобы расчистить место для нескольких больших деревянных бараков. Лабиринт из живых изгородей выкорчевали и на его месте поставили низкое кирпичное здание. Возле него собралась сейчас небольшая толпа шифроаналитиков. Изнутри раздавался шум, какого Джерихо никогда раньше не слышал: жужжание и стук, нечто среднее между работой ткацкого станка и печатной машины. Он вошел в дверь следом за Тьюрингом. В помещении, отдаваясь от побеленных стен и потолка из гофрированного железа, стоял оглушительный грохот. Вдоль стен, не сводя глаз с огромной машины, набитой вращающимися барабанами, стояли бригадир, коммодор ВВС, двое мужчин в спецовках и испуганно затыкавшая уши сотрудница из женского корпуса. По верху машины бегали голубые змейки электрических разрядов. Шипение, запах горячего масла и нагретого металла.
