Не сразу, ой, как не сразу понял Рюрик эту странную для любого викинга истину. Однако он шел к ней не один. В одиночку внук Ингьяльда никогда бы до нее не добрался. У него был наставник. Поводырь. Человек, выведший его из кровожадной тьмы мечтаний о славе и богатстве морского разбойника на светлую стезю защитника и радетеля. Сколько шрамов и увечий получил конунг на этом пути он уже и запамятовал. Да и надобно ли их пересчитывать?
Главное, что теперь он был свободен от страхов. Всех, кроме одного. Лишь одна мысль продолжала холодить его умудренное годами сердце. Ужас охватывал степенного конунга, когда мнилось ему, что из его жизни уйдет Варг Кнутнёве, наставник и советник. Исчезнет, так и не раскрыв до конца свою тайну, загадку, которой он ошеломил Рюрика в начале его жизненного лана.[64]
А Варг не торопился эту тайну излагать. Но не потому, что хотел унести ее с собой в могилу, дай ему Мокошь[65] многие лета! Просто Кнутнев считал, что все в жизни должно происходить само собой, без надсадных усилий и галдежа.
Во уже пятнадцать лет Рюрик знал Кнутнёва, и все это время тот оставался для него самым непонятным человеком на свете. Волкан, например, никогда ни на кого не гневался. Что бы ни случилось, в глубине его глаз неизменно приплясывали искорка спокойного любопытства. Если не знать, кто перед тобой, то можно подумать, что это не величайший из труворов, когда-либо живших под сенью Иггдрассиля, а балагур и баюн.
Он никогда не повышал голоса. Да и говорил-то он редко. Но как бы ни шумели, ни спорили княжеские дружинники, стоило ему открыть рот, как смолкали самые неистовые крики и брань. Даже государю иной раз приходилось стучать, чем попало, по столу, чтобы утихомирить своих ратарей, а стоило Варглобу кашлянуть, прочищая горло, как в стольной палате наступала такая тишина, что даже мухи переставали зудеть над снедью.
Он никогда никого не судил. Даже когда вина иного вора была многократно доказана и словом, и делом, он не принимал ничьей стороны, снисходительно глядя и на виновного, и на обвинителя.
– Пойми, княже, – говорил он Рюрику в ответ на его настойчивые требования высказаться за или против приговора: – Руку вору надо рубить в тот момент, когда она к покраже тянется. А после уже незачем.
– Как так – незачем? – удивлялся князь.
– Да так. После того, как человек преступил черту и в вора оборотился, исправить его может только он сам. Ну, либо Мара. Если ты хочешь, чтобы я судил человека, который есть внутри тати[66], то нет у меня такого права. Мокошь его ведет по жизни, и не мне распутывать узлы и барашки его стези. Ну, а ежели ты хочешь, чтобы я судил тать в человеке, то и это бесцельно. Вор точно дасуня[67] вселяется в человека и делает его рабом. Ты бы стал судить альва[68], конунг? Нет? А раба?
Что мог сказать на это синеус трувор Рюрик?
Вот он и молчал, в бесчисленный раз стараясь постичь непростые истины, которые с улыбкой преподавал ему дядька. Почитай, почти всю свою взрослую жизнь пытался он постичь такую простую и такую сложную Явь, что излагал ему Волкан Годинович. Явь, в которой асы[69] и ваны[70], небо и земля, Хель и Валхала были заключены в человеческом сердце. Яви, где сила была не внутри сильного, а снаружи его. Яви, где самое большое счастье – это быть свободным…
Много задушевных бесед мог вспомнить князь. Но чем больше ответов получал он от Волкана, тем больше новых вопросов рождалось в голове владыки…
Рюрик окинул пирующих взглядом и в на мгновение ощутил холод в загривке: Кнутнева за столом не было. С опозданием пришло воспоминание о том, что Варг третьего дня отпросился в Ладонь проведать сродников. И сразу полегчало, потеплело в сердце…
– За Кнутнева! – поднял князь свою золотую чашу.
– За Кнутнева! За Дядьку! За его науку! – понеслись над столом здравицы. Загремели куда громче и дружнее, чем прежде кричали за князя. Рюрик мог бы ощутить горькую изжогу зависти, если бы он сам не славил дядьку во весь зык своего горла…
