Ничего, кроме теней и страха.
Ужас сжал ее горло. Что-то непонятное и ужасное протягивало к ней лапы, затемняя ее рассудок. Боже, сколько еще она выдержит?
Дрожащими пальцами она запахнула плащ, сражаясь с ветром. И снова пустилась бежать, как будто все силы ада гнались за ней.
Так оно и было на самом деле.
Более пятидесяти экипажей выстроились перед освещенным газовыми фонарями подъездом аукциона на Рассел-стрит этим вечером. По три в ряд, они полностью перекрыли узкую улочку, заполонив обычно спокойные окрестности наиболее известного помещения для аукционов в Лондоне.
Поскольку сегодня вечером ожидалось беспрецедентное событие в этих красновато-коричневых стенах – стенах, отзывающихся эхом на вздохи и смех коронованных особ, членов королевской семьи и наиболее могущественных представителей европейской знати.
Сегодня вечером сюда были допущены только немногие избранные – богатейшие члены высшего общества Англии. Люди, заполнившие пять рядов кресел, напряженно ждали появления сверкающего драгоценного камня, державшего в напряжении всю Англию, начиная с момента его появления в этой стране месяцем раньше. Ходили слухи, что даже королева собиралась предложить свою цену, конечно, через посредников.
Да, сегодня вечером под лучами хрустальной люстры в зале аукциона должен был появиться «Глаз Шивы» – драгоценный камень, достойный королей. Торг обещал быть напряженным и беспощадным.
И где-то здесь, в шикарном зале, сидел убийца, готовый рискнуть всем, чтобы обладать этим загадочным рубином, который уже стал причиной кровопролития.
Зрелище было великолепным. Черный плащ Баррет бился под порывами ветра. На мгновение темная вуаль откинулась, показывая безупречные фарфорово-гладкие щеки и гордый благородный рот. Ее яркое и необычное лицо странно не соответствовало тусклой поношенной одежде.
Пойманная ветром прядь черных волос вырвалась из-под гребенок, охватывающих ее виски. Но Баррет не замечала ни ветра, ни холода; ее тревожные темные серо-голубые глаза были прикованы к огромному драгоценному камню, видному сквозь огромное освещенное окно.
Продолговатый, красиво ограненный камень вспыхивал под лучами газового света. Ее дыхание почти остановилось, как только его грани поймали лучи люстры и отбросили их назад, десятикратно усилив, сделав похожими на тысячи крошечных красных солнц.
Красота была сверхъестественной, она притягивала. А Баррет никогда не могла сопротивляться красоте, даже когда была еще совсем маленькой. Приходя домой из лугов, окружавших их дом в Циннамон-Хилле, она всегда приносила с собой охапку полевых цветов. Ее дед никогда не понимал ее. Он только морщил брови и принимался читать ей лекцию о законах распространения и преломления света, а она стояла, притихнув, гладя мягкие цветочные лепестки в ребяческом удивлении. Для нее цветок был чем-то не поддающимся описанию. Для нее радуга была одновременно и чудом и обещанием. А для ее деда радуга была просто иллюзией, результатом рефракции и влажности.
Но Баррет любила его, даже когда он читал нотации и его седые волосы были дико всклокочены, а очки криво сидели на носу. И она старательно пыталась быть рассудительной и не досаждать ему все эти годы после смерти ее родителей в дорожной аварии.
Иногда она спрашивала себя, не слишком ли она практична. Ведь из-за этого исчезали мечты о чудесах и красоте, и эта потеря отзывалась в ней постоянной болью. Но она поклялась защищать этого хилого, непрактичного мечтателя, и она это сделает, несмотря на его собственное высокомерие. Даже от того хладнокровного могущественного человека, который мог сокрушить его как соломинку.
