САША: Ты сама - моя рыбочка. Ры-боч-ка! Выпьем. Я - твой верный рыб. Нам нужна родная стихия - и вот она, прозрачна и бледна! лейся, песня, на просторе! Не горюй, не плачь, женаа! (обнимает Люсю)- Какая ты… горячая…
ЛЮСЯ: Саша…
САША: А мосты развели. Развелись наши мосты… Помнишь песенку…
ЛЮСЯ: Помню.
САША: Споём?
САША и ЛЮСЯ поют:
Лишь стоит далёким звездам
В небе ночном засветиться,
Одна половинка моста
Шепчет - давай разводиться…
Ах, мосты, мосты, мосты,
Людям служите привычно,
Но никто не знает вашей жизни личной!
Вздохнули вдвоём упруго
Над пробегающей льдиной
И вот уже друг от друга
Прочь разошлись половины…
Ах, мосты, мосты, мосты,
Людям служите привычно,
Но никто не знает вашей жизни личной!
Но стали такси и люди
У переправы толпится.
Вздохнули мосты: ну, будет.
Видно, придется сходиться…
Ах, мосты, мосты, мосты,
Людям служите привычно,
Но никто не знает вашей жизни личной! (стихи Владимира*Москвина*) ЛЮСЯ: Какие у тебя были чудесные песенки… И будут, и будут, тебе ещё до пятидесяти - ого-го! А сколько сделано…
САША: Ничего, моя Люсечка, не сделано… а черт с ним… (целует Люсю в шею) - а что тут у нас? Тут норка? Там живет ежик? Да?
ЛЮСЯ: Ой..
САША: Я никуда не ухожу… Мосты развели, я развелся, я теперь свободный человек…
ЛЮСЯ: Ой…
САША: Люся, ты - прекрасная женщина, ты - печка, ты - яблоня… Ты мой душистый стог сена…Я хочу зарыться в тебя… Люся…
Свет милосердно гаснет.
Рассвет. Люся и Саша спят. Люся вдруг резко садится на кровати.
ЛЮСЯ: Что? Сколько времени… (взгляд её падает на спящего Сашу). - ААА! (Люся зажимает себе рот рукой и вспоминает происшедшее ночью). - Мама дорогая! Ооо. Что теперь делать. Шесть часов. Через час все встают. Я пропала. Какого черта! Двадцать лет дружили и на тебе. Ооо. Стыд какой.
Сашка, Сашка, вставай, давай, просыпайся, аврал…
САША просыпается и смотрит на Люсю без выражения лица. Потом удивляется. : Люся? Люся? (оглядывает обстановку) Люся… Люся… О! Люся! Люся! Люся!
ЛЮСЯ: Тихо. Что люся, люся, разлюсился.
САША (укоризненно) - Люся… Какая ночь!
ЛЮСЯ: Только молчи! Господи. Стыд какой. Друг называется. Двадцать лет дружили - и вот. Ну, как это называется?
САША: Секс.
ЛЮСЯ: Молчи! Кругом враги. Надо тебя вывести по тихому.
САША: А завтрак? Кофе, круассаны… Поцелуй на дорожку… Люсь, что за дела… Мы не дети..
ЛЮСЯ: Там - мать. Там дочь. Там муж. Понимаешь? А тут - ты. Это кошмар.
САША: Это не кошмар. Это…дружеский визит. Кошмар - это пятнадцать лет без мужчины.
ЛЮСЯ: Ой, без мужчины! Не было мужчины и ты не мужчина.
САША: Не согласен.
ЛЮСЯ: Нет, в этом смысле всё было в порядке. Но есть другие смыслы.
САША (пытаясь обнять Люсю) - А ну их, все эти смыслы…
ЛЮСЯ: Отлипни. Одевайся, быстро.
Саша обиженный одевается. САША: Все гонят, все клянут… мучителей толпа… Носок один. Второго нет.
ЛЮСЯ: Ну, я не знаю, ищи.
САША: Нету носка.
ЛЮСЯ: Так пойдешь.
САША: Я не могу без носка. Нога замерзнет.
ЛЮСЯ: Тогда ищи!
САША: Нету!
ЛЮСЯ: Какого черта… Вон твой носок - на шкафу висит.
САША: Как он туда попал?
ЛЮСЯ: Так ты раздевался… в экстазе…
САША и ЛЮСЯ захихикали.
ЛЮСЯ: Не стыдно - напоил девушку, пристал…
САША: А если у меня страсть запылала?
ЛЮСЯ: Знаю я, что у тебя запылало… Оно от огненной воды у тебя очень пылает.
САША: Не согласен. Я тобой увлекся. Поманило меня!
ЛЮСЯ: Я уже трезвая, так что не вкручивай. Давай уговор, как друзья: головой тряхнули и забыли. Совсем. Навсегда. Хорошо?
САША: Жалко…
ЛЮСЯ: Пошли, я тебя выведу… партизанскими тропами…
САША: Люся, дай щечку…
ЛЮСЯ: В другой раз.
САША: Суровая ты… Поехал, на свою холостяцкую квартирку. А там пусто и голодно.. Может, зайдешь? Споем…
ЛЮСЯ: Когда мне по холостяцким квартиркам ходить? Я сутками на работе.
САША: А то - заходи..
ЛЮСЯ: (подумав) Нет. (ещё подумав). Нет, всё-таки нет. Не надо этого, Саша…
САША: Как скажешь, дорогая… (Задумчиво, в зрительный зал) - Вот ведь эти мосты, а? Каждый раз попадаю в историю… Идти некуда, ложишься, где бог постлал - и пожалуйста…
ЛЮСЯ: (Задумчиво, в зрительный зал) - Ладно, бывает… Только мечтать не надо. Десять лет назад тоже, помню, мосты развели, остался у меня один - а потом все глаза проплакала… Ох, уж эти мосты… (САША и ЛЮСЯ уходят) ГОЛОС ИЗ-ЗА СТЕНЫ: Будет покой старому человеку? Будет или нет, я вас спрашиваю?!.. А Костя твой и чай весь ночью выпил - грел, грел чайник, шаркал по кухне как таракан… Физкультуру Кате не забудь положить, мамаша! Побежала, на кривых ногах! А толку что с него, с козла разведённого… Говорила, предупреждала - мосты в два разводят, нет, сидят, ля-ля-ля, тополя, за двадцать лет не наговорились, водки не напились, тоже парочка, гусь и гагарочка… Вот помру - каждый день меня будешь вспоминать, Людмила, вот попомни мое слово… конец первого па-де-де Па-де-де №2
Действующие лица:
ЭВА ШИЛКИНА, урожденная Эва Шепальска, его жена Действие происходит в загородном доме Шилкиных, зимой, в наши дни.
Зала в доме Шилкиных. Борис Петрович Шилкин, солидный, строгий мужчина, в дорогом спортивном костюме и меховых тапочках, пьет чай и читает газету.
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Генделевич зашатался, определённо зашатался. Зря Пауковский делает вид, что ничего не происходит. Это может повредить…
Придётся ехать в министерство на той неделе. Следует напоминать о себе, но не следует суетиться. Генделевич суетился - и что выиграл? Только новых врагов.
Входит Эва Шилкина, привлекательная женщина, немного ленивая и манерная в движениях. Она полька и говорит с легким акцентом.
ЭВА: Боричек, ты завтракал?
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Да, милая, не стал тебя будить. Что-то мне зябко, барахлит котел, что ли? Скажи, чтоб посмотрели.
ЭВА: Так воскресенье, Боричек, Ольга Николаевна только завтра придёт..
Как я много спала… Ох, эта ваша полярная зима! Я так и не привыкла за пятнадцать лет…
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Можно подумать, ты из Эфиопии приехала. Или в Польше и зима лучше?
ЭВА: Лучше… она такая мягкая, ласковая…
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Умора вся эта провинциальная Европа. Я вот понимаю, на России можно умом тронуться. Есть от чего. Или там - Америка. Даже Китай. А то - под микроскопом страну не разглядеть, а гонору, а самомнения!
ЭВА: Как это говорится - мал золотник, да дорог. Велика фигура, да дура.
БОРИС ПЕТРОВИЧ: И кто это - дура? Страна, в которой ты благоденствуешь - дура?
ЭВА: Не мучай меня с утра. Я сказала просто так. Я не хочу спорить, милый. Слушай, этот новый крем, по-моему, дивный… Смотри, как кожа разгладилась?
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Смотри у меня - чтоб без русофобии в моём доме… Ты машину помыла?
ЭВА: Завтра помою…
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Грязнуля… И сережку потеряла мою… знал бы - не дарил … Вот что ты за женщина?
ЭВА: Да, женщина, а ты как думаешь?
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Я с тобой разучился думать… Знаешь, кажется Генделевич зашатался.
ЭВА: Разве твоего департамента это касается?
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Впрямую не касается, но есть косвенные обстоятельства.
Некоторые гарантии, некоторые договорённости могут повиснуть в воздухе.
Хорошего мало… Устал я от кадровой чехарды. Ничего прочного. Хоть бы годик без тревоги пожить, чтоб все сидели на своих местах… без мельтешни без этой. Опять в министерство ехать…
ЭВА: Когда?
БОРИС ПЕТРОВИЧ: На вторник поеду. В понедельник они там все как собаки некормленные.
ЭВА: Боричек, ты сегодня хотел список составить, на юбилей. Надо уже определиться…
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Хорошо, давай сейчас и напишем. Бери бумажку, пиши.
ЭВА: Вот… Значит, двадцать первого января…
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Это какой день недели?
ЭВА: Четверг.
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Ну, что ты. Какой четверг. Конечно, банкет в субботу, двадцать третьего, значит. Закажем зал в «Русской рыбе» - там прилично кормят. Гостей - человек пятьдесят. Это хорошо: пятьдесят на пятьдесят, на каждый мой год по гостю.
ЭВА: Итак, я пишу: номер один - Борис Петрович Шилкин. Номер два - Эва Шилкина, урождённая Шепальска.
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Ещё скажи: графиня Шепальска… У вас же там в Польше через одного - графы.
ЭВА: Через одного - графы, да, это ужасно. Куда лучше, когда через одного - алкоголики. Я шучу, не сердись, Боричек…
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Так, два человека есть.
ЭВА: Номер три - мама?
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Зачем мама? Она больная старушка, куда её тащить? Она и заговариваться стала, после инсульта. Нет, с мамой как-нибудь отдельно … Юбилей - это социальное мероприятие, деловое, вообще-то.
ЭВА: Тогда номер три - твой сын Витек?
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Ты что? У него сессия будет в разгаре. Пусть сидит в Москве, к чему это его дергать? Учится он хреново, нечего ему расслабляться. Сдаст сессию, приедет, тогда и отпразднуем.
ЭВА: Мамы не будет, сына не будет, а брат твой, Павел?
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Что - о? Павел? Ты что - забыла? Я с ним второй год не разговариваю. Тоже мне, учитель жизни, народный трибун! Учить меня вздумал, как мне жить. Я - ему враг, чиновник, крапивное семя, казнокрад. Он скоро мне джихад объявит, священную войну. Чтоб духу его не было на моём юбилее.
ЭВА: Надо было тогда одолжить ему, на ремонт, помнишь, он тогда и озлился… А человек он очень хороший, Боричек.
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Ну, не было у меня свободных денег, я сказал - через полгода одолжу… И вот знаешь, родственникам одалживать - хуже нет.
Потом ни денег, ни родственников.
ЭВА: А Таню позовём?
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Какую Таню?
ЭВА: Езус Мария, твою первую жену, маму Витека…
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Что ещё за тени забытых предков? Я ее лет…лет пять в глаза не видел.
ЭВА: Но ты с ней двенадцать лет жил!
БОРИС ПЕТРОВИЧ (искренне удивлен): Ну и что?
ЭВА: Хорошее надгробное слово примерного мужа… Скоро ты и обо мне так скажешь: ну и что?
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Я не понял - ты меня у Таньки отбила и хочешь её теперь на банкет пригласить? Похвастаться, что ли? Покрасоваться?
ЭВА: Нет, мне как раз было бы тяжело её видеть, и мне нечем хвастаться.
Я просто думала, что на своё пятидесятилетие правильно звать родных, близких, тех, с кем прожил свою жизнь… Я бы так сделала. Но это твой банкет, я слушаю и повинуюсь. Кого мне писать дальше?
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Так. Сам не приедет, мне он не по чину. Да он меня и не особо любит, ты знаешь. А вот Николай Сергеевич - это реально. Пиши:
Ховрин с женой - хотя эта жена, Господи, дура, набитая опилками, ну, тут ничего не поделаешь. Жен мы брали пятнадцать - двадцать лет назад и не всем так повезло, как мне.
ЭВА: Правда, Боричек, правда, с этим я согласна…
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Потом: ну, верхушку департамента пиши всю. Кулько, Магазеев, Аюпов, Нигматуллин, Руммель, Эйделькинд, Четырская - Четырская одна, без мужа,- потом Петров и Карманников.
ЭВА: Ты же Петрова не переносишь…
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Поэтому и зову.
ЭВА: Не понимаю… На свой день рождения - зачем звать неприятных людей?
БОРИС ПЕТРОВИЧ: А что ты вообще понимаешь? Ты - асоциальный элемент.
Живешь всю жизнь на моей шее как у Христа за пазухой.
ЭВА: Не такой уж я асоциальный элемент… Я пытаюсь… В этом году три книги перевела… Не слишком тут много работы для меня, Боричек…
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Да я что, я доволен. Сиди дома, я согласен. Нужды нет никакой тебе работать, графиня Шепальска.
ЭВА: Олега Викторовича пишем?
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Да, обязательно. Он меня, слава Богу, с того света вытащил. Гениальный врач, очень приличный человек, остроумный, и - завотделением, в его - то годы. Пишем обязательно.
ЭВА: Слава Богу, хоть одного приличного человека нашел. А ты никого не хочешь позвать из молодости, из университета или из лаборатории? Я помню, эта пара… Маша и Ваня… как они нам помогали, ключи от квартир и дач доставали, когда мы… ну, когда был наш маленький пожар?
У вас же такая дружная была компания. Я хоть уже вас на закате застала, но помню - так весело было… Песни, танцы, КВН, капустники… Я тогда и Россию полюбила по-настоящему - за безумие, за бескорыстие, за этот… размах, да…
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Разошлись мы все, Эва. Распались. Получилось, каждому - своё…
ЭВА: Не говори этих слов! Ты знаешь, что это за слова для Польши!..
БОРИС ПЕТРОВИЧ.: Прости… Да, жили мы неплохо, бедно, весело… я вспоминаю с удовольствием. Но, Эвочка, звать сейчас абсолютно некого.
Нас разметало по полной программе. Уже и покойники есть, и эмигрантов полно, и алкашей безнадежных… Кое-кто в Москве, они вряд ли приедут…
Бабы? Безмужних опасно приглашать - начнутся истерики, а которые замужем - я их мужей не знаю, может, совсем люмпены… Вот, можно Сергейчика позвать, он с пути сбился, в артисты пошел, мне говорили - он заслуженный, большие роли в театре играет, зашился… хотя эти зашитые - вот хуже нет в компании… Нет, Эва, тут глухо. Надо, знаешь вот, пиши, надо этого журналиста, из «Ленправды» позвать, который интервью у меня брал. Он такой юркий, хитрый - далеко пойдет. Фамилия, кажется, типа Казинец… или Калинец…
ЭВА: Какая «Ленправда», Боричек? Ты имеешь в виду газету «Санкт-Петербурсгкие ведомости»?
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Да не один хрен, что ли? Так-так. Ну, пиши: херр Хельмут Айнсдорф, с супругой.
ЭВА: Ты приглашаешь Айнсдорфа?
БОРИС ПЕТРОВИЧ: А как же.
ЭВА: Странно как-то. Ничего ты не боишься. Насколько я понимаю, ты получил от Айнсдорфа…
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Да, я получил от Айнсдорфа. И мы построили, наконец, бассейн, ты купила себе машину и, если я не ошибаюсь, кое-что ушло твоим польским родственничкам, так что бывший краковский горком тоже порезвился на мой счёт. Эта сделка была выгодна всем: город получил прекрасное оборудование немецкого качества, херр Айнсдорф - контракт на пять лет, что для него полное спасение в условиях экономического спада в его Дойчланде, я - взял своё вознаграждение. Где несчастные, обездоленные? Где вдовы и сироты? Кого я ограбил, а?
ЭВА: А если ты попадёшься?
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Нет. Не попадусь. Попадаются по глупости и по жадности, а я не глуп и не жаден. Никаких долбаных вилл в Испании, миллионных счетов в Швейцарии, никакого беспредела. Всё тихо, аккуратно, интеллигентно. Курочка по зёрнышку клюёт. Что это ты надулась, а?
ЭВА: Про моих родственников ты даже… никаких идей, что их тоже можно пригласить… они нас принимали, ласкали… На кооператив тогда - они нам одолжили, да! И мама так тебя любила, защищала - всегда…
БОРИС ПЕТРОВИЧ: Вот только мне сейчас не хватало краковского горкома партии! Графьёв Шепальских! Деда твоего, ветерана Армии Людова с партизанскими рассказами, папашу-урожденного марксиста и маму-романистку из несчастной жизни великого польского народа. Полный набор шизофрении - пусть все любуются на пышное приданое моей польской жены.
