Конечно, аргивян наказывали их собственные начальники, но нам казалось, что с ними обходятся гораздо мягче, чем с нами.
Я старался не ввязываться в ссоры. Хотя я не помнил подробностей, но тем не менее знал, что подобная армия едва не погибла из-за конфликта между вождями. Быть может, это случилось в Трое?
Наконец настала ночь, и все переменилось.
– А где находится Троя? – спросил я у Никоса, когда мы улеглись на одеялах перед вечерним костром.
Он нахмурил лоб:
– Кто знает? Быть может, это всего лишь россказни.
– Нет, – сказал один из воинов. – Она на другой стороне Геллеспонта.
– Город еще стоит? А я думал, его сожгли дотла.
– Так оно и было.
– Откуда ты знаешь? Троя ведь существовала так давно…
– Во времена героев.
– Героев? – переспросил я.
– Подобных Ахиллесу, Одиссею и Агамемнону.
Одиссей. Это имя звоном колокольчика отозвалось в моей памяти. Не он ли дал мне тот кинжал, что привязан к моему бедру?
– Что вы, конокрады, знаете об Агамемноне! – завопил один из аргивян, стоявший на расстоянии полета камня от нашего костра.
– В Трое он был одним из ахейских вождей, – отвечал я.
– Он был аргивянин, – проговорил наемник, вступая в круг света, – и царь Микен. Не какой-нибудь заляпанный навозом мужик, как вы, горцы.
Я вскочил на ноги. Панцирь на рослом аргивянине повторял абрис его мышц, короткий меч висел на его бедре, однако я был выше на полголовы и шире в плечах.
– А я из дома Одиссея, – отвечал я, забывшись, – и помню это.
Челюсть его отвисла, потом он расхохотался и упер кулаки в бедра.
– Скиф, наверное, тебя ударили по голове, и ты свихнулся.
Я удивился. Откуда он знает, что меня считают здесь скифом?
Возле первого появился другой аргивянин. Он тоже был вооружен. Никос и несколько других воинов из моего отряда вскочили на ноги.
– Одиссей мертв уже тысячу лет, – сказал второй аргивянин с наглой усмешкой, кривя заросшую бородой физиономию. – Если он вообще когда-нибудь существовал.
– Он жил на свете, – сказал я. – И я говорил с ним.
– В Трое, должно быть. – Оба захохотали, глядя на меня. Потом второй подошел поближе и заглянул мне в лицо. Этот был ростом едва мне до плеча. – Ты безумен, – сказал он.
– Нет, он царь лжецов, – возразил первый аргивянин.
Я почувствовал, как напряглись Никос и другие воины за моей спиной.
– Нет же, вот погляди, – сказал я, доставая кинжал, – его подарил мне сам Одиссей…
Аргивянин отпрыгнул назад и выхватил из ножен меч.
– Решил зарезать меня?!
– Нет, я…
Он бросился на меня. Отбив меч кинжалом, я левой рукой ударил его в челюсть. Аргивянин рухнул, как убитый бык.
Весь лагерь словно взорвался; вокруг дрались, кусались, лягались, боролись. Я стоял среди словно взбесившихся воинов с кинжалом в руке, а вокруг меня бушевала рукопашная. Ошеломленный, я отступил от костра.
"Хорошо, хоть никто не применяет оружия", – подумал я. Тот аргивянин, который взялся за меч, еще лежал без сознания возле костра.
Закричали начальники. Я убрал кинжал и кинулся в гущу дравшихся, пытаясь разнять их.
На гнедом коне подъехал Филипп, с непокрытой головой и без панциря, его единственный глаз горел гневом.
– Прекратите немедленно! – взревел он.
Мы остановились, покоряясь властности, которая звучала в его могучем голосе.
Схватка вмиг стихла. Кто стоял, кто гнулся от боли, а кто валялся на земле; все были покрыты пылью, а некоторые и кровью.
Никос в порванной рубахе, под которой виднелись еще свежие рубцы на спине, стал коленом на грудь аргивянина и вцепился зубами в ухо лежавшего. Но прежде чем Филипп сумел сказать еще слово, прилетевший из темноты камень поразил царя прямо в затылок. Звук показался не менее громким, чем от падения камня, пущенного катапультой. Согнувшись, Филипп свалился с коня. Навстречу метнулся аргивянин с копьем, и я увидел, что около дюжины его земляков сошлись кольцом вокруг распростертого тела царя. Все были с мечами.
Опустив голову, я бросился вперед и, пробив кольцо вооруженных воинов, выхватил копье из рук аргивянина, прежде чем он успел погрузить наконечник в тело лишившегося сознания Филиппа.
Гнев и ярость вновь охватили меня, и мир вокруг замедлился. Взяв копье как дубинку, я разбил его тупым концом лицо наемнику, у которого вырвал оружие. Тот рухнул как подкошенный. Готовый защитить царя, я встал над телом Филиппа, спиной к нервно переступавшему коню. Окружившие царя вооруженные аргивяне были ошеломлены. Позади них Никос и другие воины моего отряда застыли в столь же глубоком потрясении.
Вокруг опять началось смятение. Грубый мужской голос захлебнулся кровью, послышались крики, и из тьмы явился молодой Александр, золотоволосый, с дикими глазами, с окровавленным мечом в руке.
– Царь! – закричал он. Расталкивая всех, кто попадался ему на пути, царевич шагал ко мне.
– По-моему, он просто оглушен, господин, – сказал я.
Александр сурово посмотрел на меня, затем обратился к кольцу аргивян, все еще державших в руках мечи.
– Взять, – скомандовал он, – всех!
Никос и остальные разоружили аргивян и увели их во тьму.
– Ты спас жизнь моего отца, – сказал Александр.
Тут Парменион и другие военачальники наконец подошли к нам и склонились над телом Филиппа.
– Я хочу, чтобы убийц повесили, – сказал Александр в ночную тьму. – Только пусть сначала они расскажут, кто заплатил им.
Но никто не слушал его. Александр остановил свои полные ярости глаза на мне:
– Будь возле царя, потом я присоединюсь к вам. – И удалился. Трудно было поверить, что царевичу еще только восемнадцать лет.
Филипп не пришел в себя и через час. Я последовал за военачальниками, которые отнесли царя в жалкую хижину из бревен; глинобитный пол помещения покрывали грязные конские шкуры. Я стоял в открытых дверях, копье аргивянина все еще оставалось в моих руках. Офицеры уложили Филиппа на скромную постель с заботой, которую мне редко приходилось видеть. Потом лекари и полководцы столпились возле царя. Испуганная рабыня принесла кувшинчик с вином.
Филипп очнулся. Хотя врачи настаивали, чтобы он оставался на ложе, царь поднялся. Приближенные помогли ему устроиться в складном походном кресле.
Вопль, полный муки, распорол ночь. Филипп резко поднял голову. Тут раздался другой вопль, громче и страшнее первого.
Филипп подозвал одного из военачальников, который склонил ухо к губам царя. Тот что-то проговорил, полководец кивнул и вылетел из хижины, минуя меня.
Вокруг царя деловито сновали лекари. Один из них омывал затылок Филиппа. Я видел, что полотно окровавлено. Другой растирал какую-то мазь в мелкой плошке. Разогретая огоньком свечи, она пахла камфорой.
– Вина. – Царь впервые заговорил громко после падения. – Еще вина.
Глаза девушки зажглись. Она облегченно вздохнула. Ей не могло быть больше тринадцати или четырнадцати.
Через несколько мгновений я увидел, что к хижине приближается небольшое шествие. Впереди выступал полководец, которого посылал Филипп, крупный, коренастый мужчина с жестким лицом, борода которого казалась еще чернее, чем у самого царя. Полководец был кривоног, звали его Антипатром. Но об этом я узнал потом. Возле него шествовал Александр, побледневший от гнева или чего-то другого, глаза царевича все еще пылали. За ним вышагивали с полдюжины молодцов, избранных им Соратников. Все они были чисто выбриты, как и сам Александр, поэтому казались моложе своих лет.
Соратники остановились в дверях. Александр прошел внутрь, за ним последовал Антипатр.
Царевич отправился прямо к отцу.
– Слава богам! Ты жив!
Филипп криво усмехнулся.
– Мой череп оказался прочнее, чем они рассчитывали.
Если передо мной и в самом деле были отец и сын, то они совсем не походили друг на друга. Рядом со смуглым и темноволосым Филиппом, лицо которого покрывала щетинистая борода, а толстые руки заросли шерстью и были покрыты белыми шрамами, Александр сиял чистым золотом волос, белой кожей, глаза его блестели. Я припомнил одного из своих прежних знакомых. Я называл его Золотым; по неизвестным мне причинам смутное воспоминание заставило меня поежиться.
– Я еще узнаю, кто в ответе за это, – мрачно бросил Александр.
Но Филипп махнул рукой:
– Мы и так знаем это: Афины, Демосфен или кто-то из его друзей.
– Они подкупили аргивян. Я повешу всех.
– Нет, – сказал Филипп. – Только тех, у кого в руках было оружие. Остальные не имеют к этому никакого отношения.
– Откуда ты можешь знать? Позволь мне заставить их рассказать истину.
– Истину? – Лицо Филиппа искривила сардоническая усмешка. – Посади любого ногами в огонь, и услышишь от него именно то, что хочешь. Разве это истина? Разве этому тебя учил Аристотель?
Прежде чем Александр успел ответить, заговорил Парменион:
– Этот человек спас твою жизнь. – Он указал на меня.
Филипп посмотрел на меня единственным целым глазом.
– Когда царь лежал и его собирались убить, он пробился через аргивян и вырвал копье у убийцы.
Филипп нахмурился, пытаясь что-то припомнить, и наконец сказал:
– Орион, так, кажется?
– Да, господин, – отвечал я.
Он подозвал меня к себе:
– В каком ты сейчас отряде?
– В фаланге Никоса, господин.
– Никоса? Хорошо. Но раз ты отлично послужил мне, теперь будешь состоять в моей личной охране. Скажешь, чтобы тебя одели как надо. Антипатр, покажи ему, где разместились мои телохранители.
Антипатр коротко кивнул.
– Пойдем со мной, – сказал он.
Он вывел меня за пределы хижины.
– Ты скиф, да? Значит, умеешь ездить верхом, – сказал он.
– Выходит, что так.
Он кисло посмотрел на меня:
– Что ж, тебе это пригодится.
Так я стал одним из телохранителей Филиппа. Новые мои сотоварищи, царские телохранители, почти все были македонцами. В основном это были отпрыски древних и благородных семейств, хотя среди них имелись несколько чужеземцев, подобных мне. Я быстро узнал, что македонская знать учится ездить верхом прежде, чем ходить. Во всяком случае, так говорили, но оснований для сомнений у меня не было; они и в самом деле словно родились в седле. Все первое утро я потратил, приглядываясь к тому, как другие седлают своих могучих коней и скачут галопом по голой земле к месту ристалищ.
Солнце еще только ползло к зениту, а я уже знал все, что мне было нужно. При езде без седла и стремян приходилось тесно стискивать коленями бока лошади и держать поводья в левой руке, чтобы освободить правую для копья или меча. В общем-то нехитрое дело. Я сказал коноводу, ведавшему загонами, что готов сесть в седло. Тот вывел солового жеребца. Тем временем несколько других телохранителей подошли, чтобы посмотреть, как я справлюсь с конем. Я вскочил на спину жеребца и коленями послал его вперед. Однако у коня были собственные планы на сегодняшний день. Он начал отчаянно брыкаться, крутиться, вертеться, пытаясь сбросить меня со спины. Воины, заходясь хохотом, хлопали себя по ляжкам; я должен был показать, на что способен, и для этого мне явно предоставили животное самого скверного нрава.
Я припал к шее коня и, схватив его за гриву, сказал:
– Ты не сможешь стряхнуть меня, дикий. Мы с тобой теперь пара.
Я держался, напрягая до предела все мышцы. После нескольких минут яростной борьбы конь успокоился и побежал рысью, потом остановился, фыркая и тяжело вздымая боками. Я дал ему отдохнуть несколько мгновений, а потом послал вперед ударом пяток. Мы полетели как ветер к далеким холмам. Там я повернул его назад, и мы вернулись к загону, где с открытыми ртами стояли сошедшие на потеху воины.
– Хороший конь, – сказал я. – Как его зовут?
– Гром, – отвечал один из македонцев, почти осунувшийся от разочарования, когда я спрыгнул на землю.
– Он мне нравится, – сказал я.
На выдубленном непогодой лице коновода появилось выражение недоверия, смешанного с удивлением. Он качнул головой.
– Не видел ничего подобного с тех пор, как маленький царь укротил Быкоглава.[3]
Маленьким царем звали Александра, это я уже знал.
– Ну раз он тебе понравился, – сказал начальник телохранителей Павсаний, – бери, конь твой.
Я поблагодарил и повел Грома к рабам, которые обтирали коней после упражнений.
Осада Перинфа закончилась через несколько недель. Укрывшийся за стенами город так и не покорился Филиппу благодаря тому, что жители имели возможность получать припасы с моря. Царь отдал приказ сворачивать лагерь и возвращаться в Пеллу, свою столицу.
