— Что ты видишь? — спросил Эдгар. В голосе его прозвучало что-то вроде просьбы.
Я смотрел вниз.
— Ответ запутанный. — Я наклонился и взял одну из плашек. Она была чуть кривая и лежала поперек других. Перевернув ее, я прочел начертанную на ней руну. — Тюр, — сказал я, — бог смерти и войны.
На мгновение Эдгар смутился, потом кровь отхлынула от его лица, сделав красноватые пятна на скулах еще ярче.
— Тиу? Ты умеешь читать метки? Ты уверен?
— Да, конечно, — ответил я, показывая ему лицо палочки с руной, имеющей очертания стрелы. — Я последователь Одина, а ведь именно он вызнал тайны рун и передал их людям. Кроме того, он придумал гадательные кости. Это очень просто. Вот эта руна — знак Тюра. И ничего больше.
Когда Эдгар заговорил, голос у него дрожал.
— А стало быть, это значит, что она умерла.
— Кто?
— Моя дочь. Тому четыре года, как шайка ваших данских разбойников увела ее во время набега. Они не могли взять бург — палисад слишком крепкий, им не по зубам, — вот и разорили округу, избили моего младшего сына так, что он окривел на один глаз, и утащили девочку. Ей было всего двенадцать. С тех пор мы ничего о ней не слыхали.
— Что с ней сталось — это ты и хотел узнать, когда бросил палочки?
— Да, — ответил он.
— Тогда не отчаивайся, — сказал я. — Палочка Тюра лежала поперек другой, а это придает ей значение неясное или противоположное. Так что твоя дочь, может статься, и жива. Хочешь, я еще раз брошу палочки?
Егерь покачал головой.
— Нет. Три броска за раз — и хватит. Больше — обидишь богов, да и солнце уже село, время неблагоприятное.
И вдруг его вновь охватили подозрения.
— Откуда мне знать, не врешь ли ты насчет рун, как наврал насчет кречета.
— Зачем мне врать, — ответил я и начал собирать палочки — сначала палочку-хозяина, затем три коротких, называя их имена, — радуга, королева-воин, твердая вера. Потом подобрал те, что подлиннее — ключарь, радость — и, взяв последнюю из пальцев Эдгара, сказал: — Веселье.
А чтобы со всей очевидностью утвердить свои верительные грамоты, я с невинным видом спросил:
— Ты ведь не используешь палочку тьмы, змеиную палочку?
Эдгар опешил. Он, как я узнал позднее, в душе был сельским жителем и безоговорочно верил в саксонские палочки, как их называют в Англии, где они широко используются для гаданий и пророчеств. Но только самые умелые пользуются восьмой, змеиной, палочкой. Она обладает пагубным влиянием на все остальные, а большинство людей, будучи всего лишь людьми, предпочитают «метать жребий» — так саксы называют это гадание — на счастье. На самом деле саксонские палочки казались мне слишком простыми. Транд, мой исландский учитель, научил меня понимать гораздо более сложные расклады. Там палочки прикреплены к кожаной веревке, разворачиваются веером и читаются, как книга, и смысл вычитывается по рунам, вырезанным на обеих сторонах. Эти руны — а также и те, что используются при волшбе — пишутся, причем в обратном порядке, наоборот, словно они отражены в зеркале.
— Скажи-ка и моей жене то, что сказал мне, — заявил Эдгар. — Это может ее утешить. Все эти четыре года она горюет о девочке.
Он ввел меня в свою хибарку с одной-единственной комнатой, разделенной посередине надвое — на жилую и спальную части. Эдгар подтолкнул меня, и я повторил то, что прочел по палочкам, жене Эдгара — Джудит. Бедная женщина как-то сразу уверовала в мое толкование и робко спросила, не хочу ли я поесть по-человечески. Я понял — она считает, что муж ее обращается со мной слишком плохо. Однако ненависть Эдгара была вполне объяснима — он-то думал, что я дан, из тех разбойников, что похитили его дочь и искалечили сына.
А Эдгар, очевидно, решил проверить меня.
— Так откуда ты, говоришь, приехал? — вдруг спросил он.
— Из Исландии, а туда — из Гренландии.
— Но речь-то у тебя данская.
— Те же слова, это правда, — объяснил я, — но произношу я их по-другому, а некоторые слова в ходу только в Исландии. А вообще-то наше наречие похоже на твое, саксонское. Ты ведь наверняка заметил, что чужаки из других частей Англии говорят по-саксонски иначе, и некоторые слова тебе и вовсе непонятны.
— Докажи мне, что ты приехал из этого другого места, из этой Гренландии или как там ее.
— Не знаю, как я могу это доказать.
Эдгар задумался, а потом вдруг сказал:
— Кречет! Ты говоришь, будто приехал оттуда, где эта птица селится и выращивает потомство. А я знаю, что гнездится она не в стране данов, а где-то гораздо дальше. Значит, если ты и впрямь из тех краев, об этой птице и ее привычках ты должен знать все.
— Что я должен рассказать? — спросил я.
Он хитро прищурился.
— Скажи-ка мне вот что: кречет — это сокол башни или сокол руки?
Я понятия не имел, о чем он говорит, и видя мое недоумение, он восторжествовал.
— Так я и думал. Ничего ты о них не знаешь.
— Нет, — возразил я. — Просто мне не понятен твой вопрос. Однако я могу узнать кречета по тому, как он охотится.
— Ну-ка, ну-ка, расскажи.
— В Гренландии мне доводилось видеть, как охотится сокол — он слетает с утесов и выбирает какое-нибудь удобное место на верещатнике, какую-нибудь скалу повыше или гребень горы. Там он сидит и высматривает добычу. Сокол ищет жертву, птицу, ну, скажем rjúpa, это что-то вроде вашей серой куропатки. Завидев rjúpa, он снимается с места и со страшной скоростью летит низко над землей, все быстрее и быстрее, а потом ударяет rjúpa, и она замертво падает на землю.
— А в последний момент перед тем, как ударить, что он делает? — спросил Эдгар.
— Сокол вдруг резко набирает высоту и сверху бросается на свою жертву.
— Верно, — заявил Эдгар, наконец убежденный. — Именно так делает кречет, и вот почему он может быть и соколом башни и соколом руки — немногие ловчие птицы способны на это.
— Я так и не понял, что ты имеешь в виду, — сказал я. — Что значит «птица башни»?
— Так мы называем птицу, которая взмывает вверх и выжидает, как мы говорим. Реет в небе над хозяином, выжидая нужного момента, а потом бросается вниз на жертву. Так охотится сапсан, но и кречета, если потрудиться, можно научить тому же. Сокол руки — это такой, которого несут на руке или на запястье во время охоты, и его подбрасывают с руки вверх, чтобы он выследил добычу.
