Однако каким бы холодным, строгим и чистым ни было обиталище летописца, оно, казалось, лишь отражало холодную, строгую и чистую красоту женщины, которая, расположившись в кресле и сложив на коленях руки, ожидала Астинуса.
По всему было видно, что терпения Крисании Таринской занимать не приходилось, Она не вздыхала и не поглядывала на клепсидру в углу, она даже не читала, хотя Астинус был уверен, что Бертрем наверняка предлагал ей книгу, ее не интересовали немногочисленные резные украшения и безделушки, которые попадались кое-где на полках среди рукописей, — она просто неподвижно сидела в кресле с жесткой деревянной спинкой, устремив взгляд прозрачных серых глаз за окно, на кроваво-красные отблески заката, озарявшие зловещим светом повисшие над горами облака. Вид у нее был такой, словно она созерцает первый — или последний — закат над Кринном.
Она была настолько увлечена заоконным пейзажем, что даже не заметила, как в дверях появился Астинус. Тот, в свою очередь, ничем не привлекая внимания, разглядывал ее столь же пристально. В этом не было ничего необычного, ибо именно таким взглядом, проницательным и непроницаемым одновременно, удостаивал историк каждое живое существо, обитающее на Кринне. Необычным было лишь выражение жалости, глубокой потаенной печали, промелькнувшее в глубине его зрачков.
Астинус фиксировал историю. Он вел свои записи от начала начал, собственными глазами наблюдая бег времени, череду сменяющих друг друга событий и занося увиденное в свои бесчисленные книги. Он не мог предсказывать будущее — это было и оставалось уделом богов, однако он обладал редкостным прозорливым чутьем и способностью первым замечать признаки надвигающихся перемен, которые так тревожили Бертрема. Теперь он стоял на пороге своей комнаты и слышал равномерный стук водяных капель в клепсидре, — поднеси он руку к воронке, и стук прекратится, однако время неумолимо продолжит свое течение.
Вздохнув, Астинус вновь перевел взгляд на женщину, о которой много слышал, но ни разу не встречал прежде.
У нее были черные, вернее, иссиня-черные с матовым отливом волосы, похожие на гладь ночного моря. Они были зачесаны со лба назад и схвачены на затылке простым деревянным гребнем. Этот строгий стиль не очень-то сочетался с ее бледными, изящными чертами — в полутьме лицо ее казалось и вовсе фарфоровым, — несоразмерно большими глазами и выразительным абрисом бескровных губ.
Несколько лет назад, когда она была еще совсем юной, десятки слуг помогали ей расчесывать и укладывать эти густые черные волосы по последней моде, закалывая их золотыми и серебряными шпильками и вплетая в вороные пряди сверкающие драгоценности. Они красили эти высокие бледные скулы алым соком ягод и облачали юную красавицу в бледно-розовые шелка и голубой атлас. Да, она была прелестна, и поклонники не давали ей ни минуты покоя.
Ныне же она была одета в простое, хотя и сшитое из прекрасной тонкой материи белое платье, какое и полагалось носить Посвященной Паладайна. На платье не было никаких украшений, за исключением золотого пояска, охватившего тонкую талию, и свисавшего с шеи на изящной цепочке медальона Паладайна — знака Платинового Дракона. Волосы Крисании были прикрыты просторным бельм капюшоном, который усиливал бледную холодность ее неподвижного лица.
«Она похожа на мраморное изваяние, — подумал Астинус. — С одной лишь разницей: мрамор может согреться на солнце».
— Приветствую тебя, праведная дочь Паладайна, — сказал Астинус, проходя в комнату и плотно прикрывая за собою дверь.
— Приветствую тебя, Астинус, — вставая, ответила Крисания Таринская.
Она направилась через комнату ему навстречу, и Астинус удивился быстроте и почти мужской уверенности се широкого шага. Однако не только походка странным образом не соответствовала изящным чертам этой женщины — рукопожатие ее также оказалось удивительно сильным и твердым, что было вовсе не типично для палантасских женщин, которые если и обменивались с кем-то рукопожатием, то протягивали для этого лишь кончики пальцев.
— Я хочу принести свою благодарность за то, что ты согласился потратить свое драгоценное время и присутствовать на этой важной встрече в качестве третьей стороны, — спокойно сказала она. — Я знаю, как ревностно ты относишься к своей работе.
— Я не отказываю в услуге, если чувствую, что время не будет потрачено зря, — сказал Астинус, задержав ладонь Крисании в своей руке и пристально вглядываясь в ее лицо. — Однако мне не по душе то, что должно сегодня произойти.
— Почему? — Молодая женщина озадаченно посмотрела на летописца. Потом, поняв его сомнения, она улыбнулась, но улыбка вышла холодная, прибавив ее лицу не больше тепла, чем лунный свет — свежевыпавшему снегу. — Ты не веришь, что он придет, правда?
