День старой Конституции не наводил на меня ужас уже потому, что я успел отойти от октябрьских пьянок. Бэнд наш развалился, репетировать стало не надо. Большую часть времени я играл на гитаре дома, пел, что хотел, слушал, кого хотел - в основном "Modern Sounds in Country & Western Music", Рэя Чарльза и Отиса Реддинга: Месяца полтора посещал курсы французского у Рабиновича, сидел в кафе "на одинадцатом", пил на осеннем ветру ледяной ликер, отравляя изнутри внешне идеальный юный организм, равнодушный к интоксикациям извне. Почти всегда один, я шел меж покрытых налетом биодобавок столиков, задрапированный в кожу, ангору и Вельвет. Губы курящих дам испускали молоки табачного серпантина, призраки белковых доз выходили в облике дыма. Феи никотиновых фонтанов носили искусственный мех, хлопковую вату, синий коттон, темные пломбы, лак на больших пальцах мерзнущих на платформах ног цвета пломб, и ели "вату" - пропущенный через вентилятор цыганами собачий жир. С сахаром.
В День Конституции я собрался и пошел в гости к Клыкадзе. Воображение рисовало психоделические изгибы фигур барышень, показанные снизу вверх, как на обложках старых дисков, в свете стробоскопического прожектора: "Клыкадзе a go - go", "Клыкадзе freak out-party". Живые девушки ужасали не меньше, чем большие собаки. Первая, навязанная мне, любовь, походила на поездку в переполненном автобусе по маршруту Павлосос - Цыцюрка. Туда, где живет теперь Стоунз.
Из окон и дверей доносились голоса мужчин, заглушаемые женским хохотом. Что это такое - женский смех? Пение овцы, собачий шепот, слезы червяка. Почему не заменили этот звуковой эффект на что-нибудь другое, к примеру, на скрип дверей. Так, примерно, рассуждал бы какой-нибудь писатель, но мне было все равно. Литературные произведения создаются, чтобы - не думать об эрекции (стихи), чтобы вызвать полный стэнд (новеллы), чтобы забыть, что он у вас когда-то был (романы), как "оружие возмездия" у немцев.
Я позвонил в хату Клыкадзе. Дверь отворила Таня-Дэйв Хилл. Она всегда обнажала при улыбке свои резцы, за что Клыкадзе прозвал ее Дэйв Хилл (у гитариста "Слейд" были похожие зубы). И на кличку девушка с гордостью отзывалась, настолько высок был авторитет этой ломовой группы. У познакомившего нас Левы Шульца, который в ночь нашего знакомства долго и мучительно рыгал в унитаз Клыкадзе - почернелый, весь в трещинах, словно церковный купол изнутри - резцы не меньше, но на петрушку из "Слейд" он ни капли не похож.
Несмотря на неизменный отпечаток улыбки на пухленьком лице, Таня никогда не смеялась, и я собственно так ни разу и не услышал каков он "танин смех". О котором грустит Рубашкин на "Original Kasatchok Party".
Хохотали в комнате - Ольга Кобылянская и еще одна Люда; о ней Клыкадзе как-то заметил, что у нее "Жопа под мышками". Ольга Кобылянская с выжженными в вафельный цвет волосами тоже смахивала на участника какой-нибудь глэмовой группы с коротким названием. Шрам от ожога выше запястья можно было принять за выколотого дракона - в гостиной холостого Клыкадзе царил привычный полумрак.
Сам хозяин восседал на автомобильном сидении прямо на полу, над его головой за стояк отопления была засунута табличка со столба - череп, кости адамова голова. Ею пользовались, как совком, во время редких в этом доме генеральных уборок.
"Опа! Мэнсон прилез", - одобрительно произнес Клыкадзе. Коры у него не снимали, и я сразу прошел в комнату, чтобы поздороваться со всеми, кто там был. Кобылянская сама поцеловала меня - она не принимала меня всерьез. Люда протянула для рукопожатия руку, и я шлепнул ее по ладони, как меня учил Танага. На тот момент я был еще слишком трезв, чтобы желать прикосновения женщины.
"Дерни за пальчик", - попросил Клыкадзе ласково, по-детски лукавым тоном. Я подчинился, и он, вставая, громко навонял. Гости знали эти привычки Клыкадзе. Я вынул две бутылки "Таврiського", достал из-за ремня боббину и пошел в прихожую, чтобы повесить свое безобразное пальто. Там, у гигантского партийного зеркала, я обнял мягкого Дэйва Хилла, и, не целуя, прижал к груди. Хилл не сопротивлялась, она также относилась ко мне, как к подростку.
Когда я воротился в комнату, где хозяин закатывал монстэр-болл, пленка, но не моя, уже переползала с катушки на катушку, гонимая толстым роликом магнитофон, со снятой верхней панелью и фасом филина на откинутой орешниковой крышке, был двенадцатой моделью "Днепра". Я знал, что на нем установлен выточенный специально ролик для девятнадцатой скорости. Что-то сексуальное, обостряющее экстаз, было в этой модификации, сродни легендарным шарикам, вживляемым под кожу полового органа чуть-ли не всеми местными факирами - наладчикам, сапожникам, Ляме-массажисту, даже одному зав.постановочной частью: "Блесна-залупа", - припомнил я название нового рисунка неугомонного в то время Азизяна и сразу повеселел. Согласно толкованию Азизяна, на такую именно блесну директор школы и ловит в Гандоновке учителя физики - Окуня! Под рисунком лиловели четыре строки:
