Рачьи руки его в коричневых старческих пятнах, а глазные впадины бурого, изжеванного морщинами лица глубоки настолько, что кажутся темными очками. Сейчас он, свистя пленками отбитых легких, снимет халат, и я увижу два глянцевых вишневых пятнышка на его костистой, как у ящера, спине - вестников той болезни, что внушает трепет мистеру Робинсу, а впрочем, может, товарищу Робинсу, и не трепет, а обыкновенное отвращение, кто знает...
Шлепок ладони, и сверк иглы шприца тонет в этой искалеченной старой плоти; упруго скользит в прозрачной пластмассе цилиндрик поршня, отсчитывая деления. Какая продуманная целесообразность, завершенность и даже красота в этом грошовом шприце в сравнении с жалко идущей мурашками кожей мыслящего создания, миллионера, повелителя сотен рабов. Удивительно, вещи в своей простоте прекраснее и надежнее, чем их творцы и хозяева.
Терпение оставляет Чан Ванли; судорога сводит его мышцы в продолговатые желваки, и он стонет - укол в самом деле болезненный.
- Все? - злобно цедит он, когда я бросаю шприц в корзину для бумаг.
- Теперь - пульс...
Я кладу пальцы на его запястье и на сонную артерию.
В вялой, далекой глубине - шевеление старческой крови, вьющейся совно сквозь вату.
Пульс для меня - не просто биения и секунды, не просто эхо сердца; пульс - посол, знающий десятки секретов, но он лукав, неоткровенен, и разговор с ним как разговор с монахом секты дзен: намек, чей смысл подчас лишь в ритме слова, и пауза, и снова намек.
Чан Ванли застывает, с достоинством блаженствуя. Мои пальцы приятны ему их чутким, настойчивым вниманием. В этот момент между нами - гармония. Ее торжество растет, как басовая нота. Сейчас нас, безумно недвижимых, охватит некий светящийся ореол, а может, это будет сияние до крайности напряженных биополей и, в озарении их, мы канем в иной октант пространства, оставшись в нем навсегда.
Я рушу все.
- Мне надо попасть в Тибет. - Я отстраняю руки. - Запас трав на исходе.
- Сейчас... никак, - отрезает Чан Ванли, с неудовольствием поднимая тяжесть набрякших век.
- Но у вас ухудшение, - предостерегаю озабоченно.
- А... в смысле... трав для меня?
- Конечно! И... для клиники заодно...
- Хорошо. На следующей неделе... мы поговорим. Как Хьюи? Он запахивается в халат, разминает длинную, тонкую сигарету.
- Как обычно... - Я равнодушно вскидываю брови. - Пьет.
- Но хоть какая-то польза от него есть?
- Это... нелегкий вопрос.
- С ним надо что-то делать. - Чан Ванли пусто смотрит поверх моей головы. В глазах его - эбеновый отсвет шкафов. Видимо, он представляет облик Хьюи. - Мерзавец распускается год от года все больше и больше. Но он не болтлив, у него были заслуги... А Робинс? Он навещал вас?
- Ничего серьезного, - пускаю смешок. - Повышенная настороженность к своей персоне и некоторый интерес к экстравагантности наших методов лечения. Правда, есть неполадки с давлением... Но я исследую его всесторонне, не волнуйтесь. Иглотерапия, отвары!..
- Да. - Веки одобрительно смыкаются. - Пусть он останется доволен. И вами в том числе. Это серьезный и нужный человек. Но! - Чан Ванли откидывается в кресле, тень абажура скрывает его, и видны лишь темные провалы глазных впадин и угроза в них. - Никаких посторонних бесед. Вы врач и только врач!
- Но именно так и обстоит дело, - пытаюсь сострить я.
- Я очень доволен вами, - звучит в ответ, и маятник спины снова выносит восковое лицо и кисть с сигаретой в конус света. Дым торопливо бежит в нем мелкими тающими волнами. - Вы поставили на ноги моих парней после той последней переделки, в какую они угодили, а я думал, им уже не выкарабкаться... Верные прекрасные парни. А... вот что хотел спросить... У вас какие-то странности в отношении женщин. Или вы... однолюб? Не стоит, право... Пора бы... У меня есть пара милых танцовщиц. Одна вьетнамка... Ею можно любоваться часами. Я пришлю ее...
- Уверяю вас, что...
- А не надо уверять. Это - подарок старшего брата, и не принять его... Затем. Мне нужен... вернее, нужны морально здоровые люди, неврастеников презираю. И еще. Хьюи - бывший христианин, ваш уборщик... ну тот, индус, - вишнуист...
- Я приму обряд посвящения в веру в любой назначенный мне день, - откликаюсь я.
- Далее. Вы читаете лекции в университете, и у вас что-то... какой-то конфликт?
Ход примитивный, но я изображаю замешательство, дабы старая гиена насладилась им, полагая, что устрашила меня показухой своего всеведения.
- О, чисто научные расхождения во мнениях с коллегами. Многие, знаете ли, в отдельных случаях категорически не признают гомеопатию, а поклоняются исключительно скальпелю. Хирургии.
- Мы можем переубедить их... У нас тоже есть скальпели.
- Это излишне, благодарю.
- Ну... смотрите сами.
Чан Ванли бережно гасит сигарету и берет золотой карандашик. Пухлые шторки век скрывают глаза, голова подается вбок, замирая на вытянутой шее, будто он прислушивается к неразличимому звуку, а лицо внезапно начинает приобретать выражение сладостного, почти безумного восторга.
