Этот пробел нам и предстоит восполнить. Вернемся в далекий 1946 год и лучше всего об этом времени расскажет сам Гарднер: "После войны и краткого пребывания в Талсе я возвратился в Чикагский университет в унылую однокомнатную квартирку на Пятьдесят пятой улице. Мое окно выходило на вентиляционную шахту. <...> Моим единственным имуществом был будильник и несколько книг, и никакого радио. Свои заметки о прочитанном, записанные на каталожных карточках три на пять, я держал в женских обувных коробках, которые получал бесплатно в обувных магазинах. А вырезки из книг на карточках четыре на шесть я вставлял в мужские обувные коробки. Коробки хранились в стенном шкафу16. <...> Я мог бы возвратиться к моей старой работе по связям с прессой, если бы не событие, которое стало поворотным моментом в моей жизни. Я продал свой рассказ Эсквайру'. Рассказ назывался 'Лошадь на эскалаторе'. <....> Эсквайр' получил много лестных откликов на мой рассказ. <...> Следствием такой читательской реакции явилось приглашение на обед, полученное мной от редактора Эсквайра' Фреда Бирмингема. Обед состоялся в модном Чикагском ресторане. Я помню, как гардеробщица поморщилась и даже зажала нос, когда брала мою старую морскую тужурку. Тужурка сильно пахла еще с того времени, когда масло вытекло из бака нашего миноносца и затопило шкафчики с формой.

Фред попросил меня написать еще один рассказ. Я предложил свой самый известный [теперь] научно-фантастический рассказ 'Нульсторонний профессор'. Я был очарован топологией, отраслью математики, которая изучает свойства объектов, остающиеся неизменными при их искривлении или растяжении. <...> Фред попросил написать еще, и в течение года или двух я жил на доходы от Эсквайра'. За редким исключением все мои рассказы, написанные для Эсквайра', входят в сборник 'Нульсторонний профессор и другие фантастические, юмористические, детективные и философские истории'".

Рассказ, давший название сборнику, перевел французский журнал, и так он попал во многие научно-фантастические антологии, став самым популярным рассказом Гарднера. Но Гарднер пишет рассказы самых разных жанров, которые скрупулезно перечислены им в подзаголовке сборника. Место и время действия почти всех рассказов — Чикаго конца сороковых. За исключением, разумеется, "Тханга". Чикагский университет, где он учился, Чикаго-Луп, где в ресторанчике он встречался с друзьями-фокусниками, "Маршал-Филдс"17, где подрабатывал, показывая фокусы, Мидуэй18, где как-то беседовал о том о сем с Торнтоном Уайлдером, и Пятидесятые улицы, по которым бродил и где зарождались его истории...

"Родимое пятно" и "Еще один мартини" — истории трогательные, почти сентиментальные, и, если бы не сдержанная манера изложения и обаятельный стиль Гарднера, из них вряд ли что-либо вышло.

Рассказы Гарднера — "для всех"! Как и все то, что он делал и писал на протяжении своей восьмидесятилетней писательской жизни. Гарднер интересовался Джойсом и Улипо, но вдохновляли его лорд Дансени и Честертон, в чем Гарднер охотно признается в кратких предуведомлениях к рассказам. В его рассказах довольно остроумные детективные сюжеты уживаются с ненавязчивыми литературными и философскими реминисценциями. Неслучайно тот же Адам Гопник назвал Гарднера "критически настроенным рационалистом, влюбленным в сдержанное английское воображение", — черта, проявившаяся уже в ранних его рассказах. При этом всю свою жизнь стремясь сделать сложное — простым, необъяснимое — ясным, стремясь приоткрыть завесу магии и волшебства, Гарднер рассказывает свои истории легко и свободно.

Читателям гарднеровских рассказов можно не волноваться: они не превратят вас в седовласых профессоров математики. Если, конечно, вы сами того не захотите.

Самые поздние рассказы сборника датируются пятидесятыми годами прошлого века. Больше рассказов Мартин Гарднер не писал. Но...

Сентябрьский номер "Математических горизонтов" за 2010 год открывается таким обращением соредакторов журнала к читателям:

Это был последний рассказ Гарднера.

Рассказ "Витраж собора многоцветный" был моей первой попыткой написать философский детектив в духе Г. К. Честертона. Я уже год работал над дипломной работой по философии в Чикагском у ниверситете, где я получал стипендию, когда вдруг понял, что у меня нет интереса к получению более высокой степени. Рассказ отражает в какой-то мере мое тогдашнее настроение.

Я в полудреме развалился на диване в собственной квартирке на Пятьдесят седьмой улице недалеко от Чикагского университета и слушал "Блюз для кларнета", который купил утром. Джее Стейси только что закончил свою партию на фортепиано, оркестр приступил к импровизации, а Ирвинг Фазола с высокой ноты начал как раз свою тему на кларнете, когда мой телефон зазвонил.