Подошел старшина Фомичев. Выслушал женщину и, закуривая, предположил:
— Может, беженцы какие-нибудь или дезертиры… Насчет немцев не думаю. Это навряд. В лесу немцу делать нечего. Леса он боится. Однако надо обмозговать. Подождите тут минут десять. Я сейчас! — И побежал доложить комбату.
Надо сказать, что караульная служба у нас в батарее, как и во всем дивизионе, была поставлена хорошо. Больше того, к нам прикомандирован был, ввиду секретности нашего оружия, даже взвод охраны. На протяжении нескольких месяцев расположение наше охранялось двойным кольцом караула. Снаружи — взвод охраны, внутри — часовые нашей батареи. И тем не менее никаких немцев мы, откровенно говоря, тут в лесу не ждали. Возле передовой — да, в районе огневых позиций — да, но в глубине обороны, в глухом лесу… ожидать фашистов было трудно. Лесов немец не любил, не знал и боялся. Не знаю, как на других участках, но тут, на севере, под Ленинградом, куда бы мы ни ездили и где бы мы ни стреляли, ни в одном более или менее приличном лесу ни мы, ни другие части, насколько нам известно, никаких фашистов не встретили ни разу.
Широкие поля, проселки, магистрали, шоссейные и железные дороги — вот тут, пожалуйста, как говорится. Но леса, наши родные могучие леса, с самого начала войны и до конца были нашим надежным и верным союзником!
Вот почему, побеседовав с женщиной, ни старшина, ни комбат особенно серьезного значения ее рассказу не придали. Но жизнь во все вносит свои коррективы и учит, что даже в самых проверенных правилах могут встретиться исключения. В чем мы, хоть и один- единственный раз, в тот вечер смогли убедиться.
Вернувшись от комбата старшина сказал, что показания женщины надо проверить. Для этого он отрядил первых же попавшихся под руку бойцов. Ими оказались: ефрейтор Кочетов, младший сержант Шилов и два неразлучных друга, два бывших плотника, рядовые Бойков и Зеленов. Уходя, Кочетов перекинул винтовку СВТ через плечо и, повернувшись к женщине, шутливо прихлопнул валенком:
— Под руку вас не взять?
Та добродушно улыбнулась и каким-то потеплевшим голосом сказала:
— Возьми, возьми, родимый. У меня сынок, вот тоць-в-тоць такой же соколик, на границе служил. Где-то он нонце, и жив ли… один бог ведает.
— Ничего, мать, — нашелся Константин. — Не волнуйся. Сын твой жив. Пограничники, они ведь, считай, что заговоренные. Пуля их почти никогда не берет. Можешь верить, как дважды два!
Вернулись они уже затемно, без женщины, но с двумя незнакомцами, которых вели под конвоем. Как рассказали потом ребята, дело произошло так. К месту, о котором говорила им женщина, они пришли еще засветло. Хотя сумерки уже начали понемногу сгущаться. И когда она издали указала им землянку, Кочетов, поблагодарив, попросил ее вернуться обратно. К землянке подошли неслышно. У входа, завешенного плащ-палаткой, встали полукольцом и взяли винтовки на изготовку. Шилов на всякий случай вынул из подсумка гранату. Кочетов, поколебав концом штыка плащ-палатку, из-под которой слабо пробивался желтоватый свет, громко скомандовал:
— Эй, кто там есть, быстро выходи наружу! Не задерживай, ну!
В землянке затаились. Ни звука. Тогда Шилов рассерженно крикнул:
— Считаю до пяти. У меня в руке граната. Если не выйдете, полетите в рай, к чертовой матери! Ну!
Полог отдернулся, и оттуда выглянул круглолицый человек в ушанке со звездой и нагольном полушубке. Улыбнулся и с развязной приветливостью сказал:
— Ну чего вы шумите? Свои мы, абсолютно свои! Два командира. Направляемся к себе в часть. Вот зашли сюда на часок обогреться и перекусить. — И снова добавил: — Так что все в порядке, товарищи, свои!
Кочетов сухо отрезал:
— Ну, это мы еще разберемся.
А Шилов, смягчившись, добавил:
— Это хорошо, если свои. Только попросим выйти наружу и предъявить документы. Мы тоже ведь не гулять пришли. Война!
Плащ-палатка задернулась. Внутри глухо заговорили. Затем тот же круглолицый в ушанке, все так же улыбаясь, первым стал неторопливо выбираться наружу. Ребята, не опуская оружия, молча ожидали. Был он невысок, худощав, так как даже в полушубке не казался плотным. За плечами небольшой вещмешок, поверх полушубка на ремне кобура пистолета.
Кочетов сухо предупредил:
— Оружием не баловать. — И, кивнув на отведенный затвор СВТ, добавил: — Ну, чтобы не вышло какого недоразумения.
Вслед за первым медленно, по-медвежьи, из землянки стал вылезать второй человек. Этот, когда распрямился, показался рядом с первым гигантом. Одетый точно так же, как и его спутник, он был хмур, молчалив и держался с нагловатым высокомерием.
— Во-первых, со старшим по званию надо держаться иначе, — сказал он, окидывая презрительным взглядом гвардейцев. — Я капитан, а это — лейтенант. А вы, насколько я понимаю, солдаты.
Бойков и Зеленов смущенно переглянулись. Но Кочетов и Шилов держались тверже. Шилов снова хмуро сказал:
— Мы не к барышням пришли. Война. И попросим предъявить документы.
Незнакомцы несколько секунд молчали, словно бы оценивая обстановку. Но направленные на них три винтовки, пистолет и граната в руках у Шилова заставляли с гвардейцами считаться. Высокий, расстегивая крючок полушубка, грубовато сказал:
— Хорошо. Документы мы сейчас вам покажем. А потом — кругом! И чтобы впредь нас здесь не беспокоить! Мы тоже через часок отправимся в свою часть.
И он назвал номер инженерного батальона. Под полушубками у командиров были новенькие телогрейки, а под ними гимнастерки (тоже новехонькие) с двумя кубарями на петлицах у одного и со шпалой у другого. Да и вообще, надо признаться, что все на незнакомцах, от ушанки до черных с отворотами валенок, было новехоньким, прямо со склада. Только на плечах и рукавах желтовато-белых полушубков пятна сажи — следы знакомства с прокопченной землянкой. Кстати, и физиономии у обоих никак не говорили о том, что они знакомы с морозными ветрами и продовольственными перебоями. А были они, как сказал потом Бойков, «хорошо нажратые и тыловые».
Капитан, презрительно оттопырив губу, демонстративно медленно стал отстегивать клапан гимнастерки. Затем, вынув документы, величественно протянул их Шилову. То же самое сделал и лейтенант. Младший сержант, засветив карманный фонарик, просмотрел документы, затем передал их Кочетову. Но пистолета не опустил. Вообще напряжение не проходило, больше того, с каждой минутой становилось все более острым. Что-то неуловимо недоброе и тревожное висело в воздухе. Документы были в порядке. Шилов взглянул на Кочетова. Взгляд как бы спрашивал: «Ну что? Все вроде правильно. Будем отпускать или нет?»
