Анге не стала спорить, однако ее стремление к одиночеству не имело никакого отношения к разводу, который случился три года тому назад. Главная проблема брака заключалась не в жестокости, не в подавлении, не в невыносимости; ею являлась его вялость. Она выбрала мужа, который не пытался изменить ее несклонность к человеческой близости, что одновременно и делало его привлекательным, и, впоследствии, стало основой ее неудовлетворенности. Не сексом. Против секса они никогда не возражала, возможно, потому, что не видела в нем какой-то особенной близости; или, говоря точнее, она всегда находила, что эта близость лежит в банальной, соматической плоскости и неспособна как-то ее затронуть. Теория Алисии заключалась в том, что она не знала настоящего секса, секса того сорта, который будоражит ум в той же степени, в какой ублажает тело. Верно, такого секса она не знала. Но если честно, она не верила, что его вообще кто-либо когда-либо знал, за исключением совсем уж погруженных в самообман личностей. Действительно, есть люди, наделенные умением вогнать себя в истерическое состояние и задурить себе голову до того, чтобы ощутить, как земля уходит у них из-под ног. Она была не из таких. Земля никогда не уходила у нее из-под ног. Она сама улетала с Земли. Eppur si muove. Разумеется, тишина куда более глубокий опыт, чем стоны, вздохи и ахи.
– И я не желаю слушать, как ты росла в компании четырех шумных братьев, – сказала Алисия. – Пять детей – это даже не слишком большая семья. Было время, когда нормой были двенадцать детей.
– Если ты не хочешь об этом слышать, – сказала Анге резко, – я не буду об этом говорить.
Подруги некоторое время молчали, Алисия пила шорле, закусывала оливками и смотрела сквозь окно на залитый солнечным светом сад. – Он такой красивый, и... – как это называется?
– Я не знаю, как это называется.
– Девственный. Аккуратный. Человек или робот?
– Ты имеешь в виду – садовник? Последнее.
– Очень мило. – И затем, помолчав: – Мне жаль, что ты не на «Лейбнице». Я знаю, ты разочарована. Но посмотри на это с другой стороны. Если эти чужаки-лебедяне настолько ужасны, насколько об этом говорят, никто из команды никогда не вернется домой.
Это Анге не беспокоило. Она не боялась смерти. Ее пугала не смерть, но мертвые; говоря конкретно, ее беспокоила их необозримая многочисленность. Если смерть – это исчезновение, то все хорошо. В конце концов, в исчезновении есть нечто личное, нечто особенное. Она страшилась того, что вдруг она каким-то образом не умрет, но обнаружит себя в огромном подземелье в компании всех доселе умерших, обреченная на вечное сосуществование с ними в этом аду других, о котором толковали древние философы. И разве это не истина в каком-то смысле? Это ведь индивидуум умирает, а группы – виды, гены – продолжают жить. Бессмертие – свойство масс, и только если тебе удастся бежать от крикливой, перегретой назойливости толп, сможешь ты найти покой в собственном экзистенциальном забвении. По лунному мосту текла бескрайняя толпа. Толпа порочна.
Ее антипатия к собратьям не была рациональной, строго говоря, хотя иногда принимала квази-научную форму. Когда она думала о ней сознательно (не слишком часто), то формулировала примерно так: вес больших чисел разрушителен. Топография Земли распадается под этим давлением, пока человечество спешно лунаформирует и ареоформирует новые просторы. Бактерии пенятся в чашке Петри, диск питательного желе выеден до пленки и продолжает поглощаться, хотя впереди уже маячит неизбежный голод. В молодости, до брака, Анге была довольно активным членом группы «Эрлих», действующей в Нидерландах и агитирующей за более агрессивный контроль рождаемости. Она считала, что просто сгладить кривую роста недостаточно; количество людей следует активно уменьшать. Группа, однако, со временем раскололась: одни остались верны исходным постулатам, другие настаивали на более радикальных методах, а небольшая фракция третьих объявила о неизбежности акций массового террора. Раздоры угнетали Анге; она отдалилась от прежних друзей и переехала в другую страну.
Все это произошло в стародавние времена, и лежало по ту сторону ее семилетнего брака, союза, оказавшегося до краев наполненным пустотой, при всей своей безтравматичности. До краев. В те редкие случаи, когда она вспоминала бывшего мужа, перед ее мысленным взором представала только щека в черных точках щетины, профиль носа, похожий на букву D, и глаз, уставившийся на что-то далекое, что-то совершенно ей чуждое.
Алисия, движимая тем, что она с гордостью сочла прозрением, объяснила Анге, в чем ее проблема.
– Твоя проблема в отсутствии эмпатии, – сказала она. Поэтому тебе так нравится Марс. Потому что Марс почти безлюден.
Анге Млинко подумала, что это неверно в обоих смыслах. Во-первых, Марс ей не нравился – его пустыни были были избавлены от человеческого присутствия, да, но на Марсе все сидели в герметичных поселках, и уж они-то буквально воняли перенаселенностью. И в любом случае, ее проблема была не в недостатке эмпатии, а скорее в избытке этого калечащего свойства. Идя в толпе, она ощущала присутствие всех и каждого ее члена. Большинство слепо к индивидуумам и видит только толпу. Ей, видимо, недоставало для этого бессердечности.
Так или иначе: поскольку бесконечно сидеть, смотреть трансляцию с «Лейбница» и доводить себя до безумия мечтами о несбывшемся было едва ли возможно, и поскольку большие дома с идеально ухоженными садами не бывают бесплатными в нашем перенаселенном мире, она вернулась к работе. Она слетала несколько челночных рейсов с посадкой в замедленном режиме в облаке пыли в самой середине кратера Коперника.
Затем взяла контракт на рейс до Марса, два месяца в оба конца. Доставка моллюсков, ни больше, ни меньше. Огромные пласты моллюсков, предназначенных для засеивания десятка озер – чтобы то ли стабилизовать, то ли добавить фактуры, то ли начать отфильтровывать твердые взвеси, то ли еще для чего. Это была работа для команды из трех человек, и ее коллегами стали пожилой мужчина Морис Слейт и молодая женщина по имени Острайкер. Старт был хлопотным делом, а затем ей надо было состыковаться с куском льда – Анге могла сосредоточиться на работе и забыть обо всем остальном. Потом случилась заминка: их лед, несмотря на то, что был помечен соответствующим кодом, оказался вовсе не их льдом. Они быстро нашли его, без труда подцепили и успели растопить некоторое его количество, но тут в эфире поднялся хай и прозвучали даже угрозы судебного иска. Поэтому им пришлось вернуть его на прежнюю орбиту и там оставить – маневр непростой. А выходя к нужному куску льда, они сожгли больше топлива, чем хотелось бы Анге. Морис сидел мрачный. Острайкер сказала: что за идиотизм, такая трата времени... лед и есть лед. Почему нельзя было поменяться? Но так просто не полагалось; Острайкер и Морис принялись по новой за сцеживание слякоти в баки, а Анге отослала составленную по всей форме претензию компании-разметчику с требованием компенсации – в конце концов, просчет был их, а не экипажа, и даже если сумма была небольшой, лучше сразу выставить счет.
– Нормально, – сказал Морис своим похоронным голосом. – Так мы сразу истратили свою порцию неудачи.
Он намекал на широко распространенное среди летунов суеверие: на каждый полет в космосе Судьба выделяла одну доля неудачи. Неудача могла настигнуть тебя раньше или позже, могла оказаться тривиальной или катастрофической, но деться от нее было некуда. Соответственно, небольшой прокол в самом начале считался удачей. Анге и кивнула и вернулась к работе. Она сомневалась, что ошибку разметки можно было считать неудачей, хотя и не возражала бы, если бы это оказалось правдой. В самом деле, у нее были весьма странные взаимоотношения с суевериями. Как рациональная и самодостаточная личность, она понимала, что все это чепуха. Тем не менее она следовала традиции буквально, и причиной тому была не только культурная инерция многих поколений пилотов. Иногда ей казалось, что такие как она – одиночки и отшельники – более склонны к суеверности, чем все прочие. Социализированные личности могут использовать толпу как буфер между собой и ледяным, безжалостным безразличием Вселенной – у них есть друзья, родственники, возлюбленные и знакомые. Саранча в самой середке уютно сложенного летающего одеяла. Одиночке же приходится полагаться на себя в выработке оборонительной ментальной стратегии.
