На Рейнланде Тренчу приходилось читать старые газеты, повествующие о пиратских нападениях, почти всегда они пестрели такими оборотами, что ему делалось не по себе даже от прикосновения обычного бумажного листа. Теперь же он имел возможность лицезреть все это воочию. Шмыгнув носом, он, сам не зная зачем, покрепче прижал к себе котомку, в недрах которой беспомощно дребезжал потрохами механический хлам. Ничего ценного там не было, да и быть не могло, но при мысли о том, что его швырнут вниз без инструментов и котомки, Тренч испытал короткий, но оттого не менее нелепый испуг. Как будто человеку, падающему в Марево, не безразлично, кто разделит его последний полет…
— Сейчас пожалуют! — крикнул капитан Джазбер, прикрывая тромблон полой кителя, — Не подавайте виду, ясно? Вожака не трогать, им я займусь сам! Всем быть на местах и…
Закончить он не успел.
Тренч даже не понял, что случилось. Понял лишь, что происходит что-то неправильное, не предусмотренное планом капитана Джазбера, потому что «Саратогу» без всякого предупреждения вдруг тряхнуло, с такой силой, будто ее ударил в борт своей покатой головой огромный, поднявшийся с глубины, нарвал.
Кажется, перед ударом раздался оглушительный грохот, а может, ему лишь показалось. Тренч просто обнаружил, что какая-то сила медленно подняла его — и вдруг швырнула в сторону, небрежно и сильно, как матросы на пристани швыряют мешки с зерном.
Тренчу повезло. Если бы удар швырнул его о борт, это, без сомнения, стоило бы ему переломанных ребер, а то и сломанной пополам, как старое весло, спины. На его глазах кого-то из небоходов приложило о нактоуз[22], да с такой силой, что голова лишь негромко хрустнула, выплюнув в воздух мелкую кровавую взвесь.
Повезло. Ему повезло. Спасибо Розе Ветров, восемь благодарностей во все стороны света, повезло хоть раз в жизни…
Не размозжило о борт, не проткнуло насквозь кормовым флагштоком, не вмяло в палубу. Удар швырнул Тренча не о борт, иначе разбил бы в мокрую хлябь, как зазевавшуюся медузу, а на кнехт[23], облепленный обрывками негодной парусины.
Парусина на ощупь была грубой и шершавой, как поверхность рашпиля, так что едва не сорвала кожу с предплечья, но в тот момент Тренч даже не почувствовал боли. Не почувствовал он и удивления. Если говорить начистоту, и вовсе ничего не почувствовал, если не считать страха. Страх холодным липким студнем заворочался где-то в животе, сделавшимся пустым и гулким, как рассохшаяся бочка. И еще какое-то мучительное отупение, от которого тело само собой сделалось непослушным, а мысли верткими и никчемными, как стая порхающих летучих рыбешек.
Удар, сокрушивший правый борт «Саратоги», был чудовищен по своей силе. Тренч понял это, даже не увидев его следов, по одной лишь перекошенной палубе, в проломах которой можно было разглядеть изломанные остовы бимсов[24], по кренящимся с невесомой спичечной легкостью мачтам в бахроме рваных парусов.
Что-то убило «Саратогу», убило безжалостно и быстро. В момент удара она шла самым малым ходом и до сих пор еще полностью не остановилась. Но теперь она распадалась на глазах, превращаясь в беспорядочное нагромождение дерева и парусины. Фалы трепетали на ветру порванными струнами, шпангоуты сами собой вылезали из корпуса, точно ребра печеной курицы, которую с хрустом разрывают на части чьи-то нетерпеливые и жадные руки.
Тренч ошалело оглянулся, всем телом чувствуя дрожь умирающего корабля. Он ожидал увидеть капитана Джазбера, но вместо него увидел лишь провал в палубе. Провал во внутренности «Саратоги», в которых что-то ужасающе гудело, трещало и стонало, где в сполохах оранжевого и голубого огня метались на стенах страшные острые тени.
