— Сенна! Сенна! — трясёт меня Айзек. Я смотрю на него, моё дыхание учащается. Он, наверно, увидел что-то в моих глазах, потому что обнимает. Я дрожу напротив его тепла, пока Айзек не отстраняется от меня.
— Дай мне взглянуть на запястье, — произносит он мягко. Я протягиваю руку, вздрагивая, когда Айзек осторожно тычет в запястье холодными пальцами. Мужчина кивает в знак одобрения моей импровизированной повязке. — Это растяжение, — говорит он. — Ты так проснулась?
Я качаю головой.
— Я упала... наверху.
— Где ты очнулась?
Рассказываю ему про комнату вверх по лестнице и о том, как я нашла ключ.
— Думаю, меня накачали наркотиками.
Он кивает.
— Да, нас обоих. Давай взглянем на эту комнату. Кроме того, если здесь есть электричество, то должно быть отопление. Нам нужно найти термостат.
Мы начинаем подниматься по лестнице.
Я смотрю на лицо Айзека. Его тёмные глаза выглядят мутными, как будто он отходит от дозы, учитывая то, что он никогда не принимал наркотики. Даже анальгетики. Я так много знаю о нём. Это то, что шокирует меня больше всего. Почему я здесь? Почему я здесь с ним?
Айзек поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня. Как будто действительно видит меня впервые. Замечаю, как поднимается и опускается его грудь, будто он борется за дыхание. Так же было и со мной пятнадцать минут назад. Его глаза исследуют моё лицо, прежде чем он говорит:
— Что ты помнишь?
Качаю головой.
— Я ужинала в Сиэтле. Закончила около десяти. Остановилась на заправке по пути домой. Вот и всё. А ты?
Он опускает взгляд, хмуря брови.
— Я был в больнице, только закончил смену. Солнце вставало. Помню, как остановился, чтобы посмотреть на него. И после ничего.
— Это не имеет смысла. Зачем кому-то привозить нас обоих сюда?
Я думаю о зажигалках, и ключе, и карусели в комнате, а затем выкидываю эти мысли из головы. Совпадение. И тут же смеюсь про себя.
— Я не знаю, — отвечает Айзек. Не думаю, что когда-либо слышала, как он говорит такое. Думаю обо всём том времени в своей жизни, когда я рассчитывала на его ответы — требовала ответы — и они у него всегда были.
Но это было тогда...
Он проводит рукой по щетине, и я замечаю глубокие фиолетовые синяки на запястьях, где ткань врезалась в кожу. Как долго он был связан? Как долго я была без сознания?
— Мы должны включить отопление, — говорит Айзек.
— Я зажгла огонь... в комнате вверх по лестнице.
Мы ищем термостат. Я заметила, как побелели костяшки его пальцев вокруг ножа. Мы находим его за дверью комнаты с каруселью. Он настраивает его на тепло.
— Если есть электричество, мы должны быть рядом с каким-нибудь селением, — говорю я с надеждой. Он качает головой.
— Не обязательно. Это может быть генератор. И всё может быть ненадолго.
Я киваю, но не верю ему.
Мы поднимаемся в круглую комнату, чтобы сидеть у огня и ждать, когда прогреется дом. Айзек заставляет меня идти первой. Когда я наверху, он оглядывается через плечо последний раз, а затем быстро поднимается, присоединяясь ко мне. Закрываем люк и запираем его. Мы пытаемся водрузить над ним шкаф, но он тоже прикручен болтами. Огонь, который я развела, угасает. Есть три дополнительных бревна. Я тянусь к одному и подкидываю его в огонь, пока Айзек осматривается.
— Как думаешь, где мы? — спрашиваю я, когда он подходит, чтобы сесть на пол рядом со мной, и кладёт нож между нами. От этого я чувствую себя лучше. Не доверяю даже себе. Если Айзек не прячет оружие от меня — это хорошо.
— Так много снега? Кто знает? Мы можем быть где угодно.
«Мы нигде», — думаю я.
— Как ты освободилась?
— Что? — я не понимаю, о чём он говорит, пока до меня не доходит то, что Айзек думает, что я тоже была связана.
— Я не была связана, — отвечаю ему.
Он поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня. Мы сидим так близко, что пары нашего дыхания смешиваются в воздухе. У него тёмная щетина. Я хочу коснуться её, просто чтобы почувствовать что-то острое и реальное.
Его глаза всегда интенсивные, два тёмных мыслящих бассейна. Он почти никогда не моргает. Это нервировало меня в самом начале, когда я впервые встретилась с ним, но через некоторое время стала это ценить. Айзек будто боялся что-то пропустить. Его пациенты, которые также заметили это, говорили, что они оценили отсутствие моргания во время операции. «Вы знаете, доктор Астерхольдер никогда не проколет вены», — в больнице была такая шутка.
Почему мне не заткнули рот, не завязали глаза и не привязали мои конечности к столбам моей же постели?
— Чтобы ты смогла освободить меня, — говорит он, читая мои мысли.
Холодок бежит по моей спине.
— Айзек, я боюсь.
Он придвигается и обнимает меня за плечи.
— Я тоже.
Когда дома теплеет, а наши конечности снова могут двигаться, мы открываем люк и спускаемся вниз. И теперь сидим за столом на кухне друг против друга. У наших глаз остекленевший взгляд двух человек, находящихся в шоке. Хотя я не сомневаюсь, что мы будем быстры как кошки, если понадобится действовать. Прикасаюсь к ручке ножа. Айзек и я положили свои ножи на стол перед собой, их остриё направлены в сторону другого. Ему не обязательно что-то говорить мне, чтобы знать, что у него на лице написано подозрение. Как и у меня. Мы выглядим глупо: похищены, заперты в доме и ожидаем, что тот, кто это сделал, вернётся.
— Выкуп, — говорю я. Мой голос скрипит. Он застревает в горле, прежде чем я могу сказать что-нибудь ещё. Сглатываю и смотрю на Айзека.
Он рыщет глазами по углам комнаты. Его нога дёргается вверх и вниз, я могу чувствовать вибрации через дерево. Каждые несколько минут Айзек переводит глаза от окна к двери.
— Может быть…
Ощущаю паузу, после «может быть». Он хочет сказать больше, но мне не доверяет. И если бы я действительно вникла в свою теорию, она, скорее всего, развалилась бы. Похищения с целью выкупа быстрые и грязные; пистолет, приставленный к голове, скорые требования. Без клавиатуры на двери и достаточного количества продовольствия, чтобы переждать одну из долгих зим как в книгах Джорджа Мартина (Прим. ред.: Джордж Рэймонд Ричард Мартин — современный американский писатель-фантаст, сценарист, продюсер и редактор, лауреат многих литературных премий). Я кладу руки на стол, кончики пальцев повёрнуты внутрь, и опускаю на них подбородок. Мой мизинец касается ручки ножа.
Мы ждём.
В хижине столь устрашающе тихо, что мы могли бы услышать приближающийся автомобиль или человека за милю, но мы всё же продолжаем прислушиваться. Ожидание... ожидание. Наконец, Айзек встаёт. Я слышу, как он ходит из комнаты в комнату. Интересно, он что-то ищет, или ему просто нужно двигаться. Понимаю, что, скорее всего, последнее. Он не может сидеть на месте, когда нервничает. Когда мужчина возвращается на кухню, я нарушаю молчание:
— Что, если они не вернутся?
Он долго не отвечает.
— Здесь есть кладовая, вон там, — Айзек кивает в сторону узкой двери левее стола. — Она снабжена продовольствием, достаточным, чтобы продержаться несколько месяцев. Там двадцатикилограммовый мешок муки. Но дров достаточно только на несколько недель. Четыре, самое большее, если мы их растянем.
