Когда герой не человек,
а лишь прекрасный миф,
куда как проще, войско втрое строя,
кидать его под пули,
для начала вдохновив,
примером славной гибели героя!
А кто пеньковый галстук
на героя-то надел?
Кто завязал на нём последний узел?
В легендах в этом месте
полагается пробел,
чтоб, часом, никого не оконфузить.
«Сплошные вопросы» — это повесть в записках. Основой для неё послужили записки некоего военного корреспондента, найденные моим отцом в архивах своего отца (то есть моего деда), умершего в 1993 году. Как этот блокнот в истёртом клеёнчатом переплёте попал к моему деду, и почему дед о нём ничего не рассказывал? Может, решил, что это никому не интересно? Лично я прочёл весь блокнот на едином дыхании, хотя некоторые страницы приходилось буквально расшифровывать. Но будут ли сегодня это читать другие? На что надеются люди с блокнотом или кинокамерой, лезущие в преисподнюю? Так и хочется спросить:
Герой с кинокамерой, ты шёл через смерть,
боялся ли ты, что мы будем смотреть
не твой репортаж, а эстрадный концерт?..
Но если что-то интересно мне, то, может, заинтересует и других? Недавно, к сожалению, у меня организовался некоторый запас свободного времени, и я решил обработать эти записки, чтобы придать им вид повести. Несмотря на то, что в ней действуют реальные личности, и многие описываемые события имели место в действительности, не следует забывать о праве автора на художественный домысел и даже вымысел. Поэтому фамилии главных героев изменены, а совпадения коллизии предлагаю считать случайными.
Автор
На войне чудеса случаются чаще, чем в мирной жизни. Пролетела пуля совсем рядом и не задела — чудо! Письмо нашло тебя, проплутав по всем фронтам,— чудо! Представили к награде, а «наверху не похерили» — чудо! Любое отклонение от жестокой нормы войны рассматривалось нами как чудо. Правда, начнёшь говорить о таком чуде, и оказывается, что подобное уже где-то, с кем-то было. А вот совершенно настоящее чудо произошло со мной в начале 1944 года, когда меня, старшего лейтенанта, сотрудника армейской многотиражки, неожиданно перевели в «Красную звезду», присвоив капитанское звание. Так я стал корреспондентом центральной газеты. Позднее узнал я, что этому чуду обязан Константину Симонову, вернее той встрече, которая произошла у нас с ним на фронте в сентябре сорок третьего. В это время части нашей 38‑й армии удерживали плацдарм за Днепром в районе Лютежа, и Симонов попросил переправить его туда. Мне, корреспонденту местного масштаба, приказали сопровождать его. Симонов сразу же отнёсся ко мне как к равному. Он начал подробно расспрашивать меня о нашем Фронтовом житье-бытье уже на пароме, а ещё ближе познакомились мы, пока лазали по плацдарму. Кое-что и он рассказал тогда мне, в основном о делах газетных. В целом Симонов провёл на плацдарме пять дней. Меня там немного зацепило. Сначала думали, что задета кость, и отправили в санбат на другую сторону. Врач вытащил крошечный осколок, сказав, что ранение лёгкое. Вот я и вернулся на плацдарм, разыскал там Симонова и не оставлял его до конца пребывания в дивизии. Видимо, ещё тогда приглянулся ему старший лейтенант с двумя орденами Красной Звезды. К тому же оказалось, что он помнил меня ещё студентом литературного института по выступлению на семинаре, посвящённом военно-патриотической поэзии. (Симонов присутствовал на этом семинаре в качестве члена жюри.) И когда в «Красной звезде» организовалась очередная вакансия (вследствие естественной убыли военных корреспондентов), он настойчиво порекомендовал меня Ортенбергу, который в ту пору был главным редактором этой газеты. Два моих ордена (с тем же названием, что и у его газеты) плюс мой опыт фронтового фоторепортёра были солидным довеском к симоновской рекомендации. Как уж удалось пробить это решение в Главном политическом управлении армии — мне не известно. Видимо, действительно свершилось чудо. И, как оказалось, это было только началом в цепи весьма неординарных (можно сказать смело — необыкновенных) событий, с которыми в скором времени мне так или иначе пришлось соприкоснуться.
Тридцатого мая сорок четвёртого года меня вызвали к главному редактору, оторвав от оформления статьи. Ортенберг приказал мне передать материалы дежурному редактору и готовиться завтра же лететь в Белоруссию, для того чтобы сменить Константина Симонова, который вот уже полмесяца находился там во 2‑ом гвардейском танковом корпусе.
«Он умудрился схватить малярию, сам об этом не сообщает, но, по достоверным данным, мается с высокой температурой»,— сказал Ортенберг почти сердито. Из дальнейшего стало понятно, что Симонов и ещё три наших корреспондента был и посланы на Третий Белорусский и Первый Прибалтийский фронты в связи с ожидающимися там серьёзными событиями. Но события всё откладываются и откладываются. А длительное нахождение в одном из танковых корпусов видного советского журналиста может стать известным немецкой разведке и навести её на некоторые размышления. Поэтому Симонову приказано болеть в Москве, «передав боевое дежурство капитану Климову».
Далее Ортенберг сказал: «В Главупре очень озабочены понижением „боевого качества“ фронтовых корреспонденции. И „Красной звезде“, как военной газете, первой необходимо поднять планку, задать соответствующий тон. В Главупре при водили нам в пример кинорепортёров. Они недавно летали в немецкий тыл к партизанам, были с лётчиками на бомбёжках и штурмовках и отсняли там уникальные ленты. Один кинооператор летая на Ил‑2 в кабине стрелка, даже сбил немецкий истребитель. Короче, товарищ капитан, мы решили поручить Вам написать боевой, острый репортаж о наших фронтовых разведчиках, об их рейдах за линию фронта, о взятии языков и так далее. Хорошо бы с фотоснимками, тем более Вы прекрасно снимаете. Надо вставить фитиль другим газетам и доказать Главупру, на что способна „Красная звезда“. Я поручаю это Вам, зная, что Вы боевой офицер и имеете опыт фронтового разведчика. Я думаю, Вам захочется самому пойти с разведчиками в тыл врага, чтобы репортаж был правдивым и по-настоящему боевым. Разрешение на Ваше участие в разведывательных рейдах дано Главным управлением, и соответствующие указания уже посланы в штаб 2‑го гвардейского танкового корпуса, куда Вы командируетесь. Этот корпус входит в состав 11‑й гвардейской армии, так что и в её политотдел тоже посланы соответствующие распоряжения. Попутно я предлагаю Вам написать очерк о современном фронтовом офицере, показав его с самых выгодных сторон. Это должен быть образцовый во всех отношениях боевой офицер, можно сказать эталон, на который должны (и будут) равняться остальные. Хорошо бы в деталях описать совершённые им подвиги. Настоящий репортёр из любого боевого эпизода сделает подвиг, а уж детали совсем не проблема. При этом требуется, чтобы личность офицера была реальной, с фамилией, именем и отчеством, а не мифический товарищ Н. Совсем не обязательно, чтобы этот офицер был Героем Советского Союза. После этого очерка он и так им станет»,— убеждённо сказал Ортенберг. Тут главный редактор намекнул, что задание это поступило «с самого верха», что от очерка ждут большого морально-политического эффекта. (Что-то вроде «военно-стахановского» движения, смекнул я.) Он добавил, что подобное задание дано не только нашей газете, что будет конкурс, что лучший очерк пойдёт на первой полосе в нескольких номерах, а автора ждёт награда и премия.
«Завтра в Белоруссию летит литерный борт, и тебя возьмут по личному указанию начальника Главупра. Кстати, зайди в буфет: я сказал, чтобы тебе сверх трёхдневного пайка ещё две банки тушёнки выдали!» Последней фразой главный показал, что сменил официальный тон на дружеский. Потом он взял со стола толстый блокнот в чёрном клеёнчатом переплёте и протянул его мне: «А это тебе лично от меня, чтобы больше и лучше писал. Вопросов нет?» Я ответил, что вопросов нет, хотя вопрос (или ответ?), конечно, у меня вертелся на языке. Хотелось сказать, что наши военкоры торчат на передовой, что они участвуют в боях, что Семён Гудзенко высаживался на Малую Землю с десантом и, заменив убитого командира, вёл моряков в атаку. Что он за это получил звание Героя. И упрекать наших военкоров — совсем несправедливо. А ещё хотелось спросить: это почему главный редактор решил, что мне захочется идти в разведку? Может, он решил, что я соскучился по острым ощущениям и мне надо размяться, прогулявшись за линию фронта? Вспомнилось, как приходилось ползать под колючей проволокой, боясь задеть её, так как немцы навешивали на неё противопехотные мины. Но я остудил своё воображение, решив про себя, что главный, конечно же, прав. Нельзя написать хороший репортаж со слов другого человека. К тому же речь редактора — это последствие накачки, которую он получил в Главупре. И вообще, как мне не стыдно? Мои ребята на фронте. Они и думать не могут, что можно оказаться хотя бы на сутки в Москве, помыться в бане, сходить в кино. Что мне, собственно, поручили? Немного повоевать?
Сборы, как в песне, были недолги, ибо в кратких перерывах между поездками на фронт я обитал в редакции. (Ночевал, в основном, там же, поскольку жилплощади у меня в Москве не было. Одно время меня по старой памяти пускали ночевать в общежитие родного института, откуда я студентом в сорок первом ушёл на войну. Но оказалось, что ночевать в редакции проще и выгодней.) Мой Сидор (как в войну прозвали солдатский мешок) вместил трёхдневный паёк, фотоаппарат «Лейку», запас фотоплёнки, неожиданно полученный блокнот в чёрном клеёнчатом переплёте, запасные портянки и шерстяной свитер, который даже летом часто бывал кстати. Утром, когда я уже садился в редакционный «Виллис», прибежал помощник дежурного редактора, сунул мне бутылку настоящей московской водки и пакет с чем-то. «Передашь Симонову. Ортенберг лично распорядился! Ну пока!» Я знал уже, что до моего приезда Симонов не уедет (а вдруг «события» начнутся всё-таки!), и меня радовала перспектива провести вечер в разговорах с Константином Михайловичем.
