Машина катила на Центральный аэродром, откуда сегодня, как мне сказали, летел «Дуглас» (бортовой номер такой-то) на Третий Белорусский фронт в расположение 11‑й гвардейской армии. Аэродром в населённом пункте Колышки. Оттуда до штаба армии, который находился в деревне Лиозно двадцать километров. Всё это мне знать не полагалось, но тем не менее стало известным из разговора двух офицеров фельдсвязи. Я даже подумал, что полечу с ними, но ошибся. Время моего вылета было неизвестно никому, я думаю даже отцам командирам, ибо не зря в армии родилась поговорка: «Там, где начинается авиация, там кончается порядок». Упомянутая поговорка себя, конечно же, оправдала. Вскоре выяснилось, что «Дуглас» (бортовой номер такой-то, командир экипажа капитан Мазурин) полетит в Колышки не сразу, а с предварительной посадкой у соседей, сто километров южнее, на полевом аэродроме Баево. Я приготовился к процессу ожидания, что при полном отсутствии информации о времени вылета было непростым делом. Собственно, к упомянутому процессу я уже успел немного привыкнуть, хотя первое время для меня это было сущей пыткой. В этот же раз ожидание заняло менее получаса (опять чудо!). Дежурный провёл меня по аэродрому к самолёту, рядом с которым оживлённо разговаривали два лётчика, причём оба по очереди указывали руками на стойку шасси. Дежурный представил меня командиру экипажа, тот козырнул в ответ: «Капитан Мазурин, к вашим услугам»,— и улыбнулся ослепительно белозубой улыбкой (как у киноактёра, подумал я). Группа военных уже сидела в самолёте, за мной сразу же закрыли дверь и… И вот «борт номер такой-то» в воздухе. Надо признаться, что до того, как меня взяли в редакцию «Красной звезды», я на самолётах не летал никогда. Тут же хочется добавить, что, как большинство моих сверстников, ещё будучи саратовским мальчишкой, я мечтал об авиации, мечтал стать лётчиком. Даже подавал заявление в лётную школу, но не прошёл строгую (слишком строгую, на мой взгляд) медкомиссию. Но давняя тяга к небу жила во мне. Поэтому всякий раз, когда приходилось добираться до места назначения воздушным путём, я блаженствовал, глядя, как проплывают мимо причудливые облака, как вращается линия горизонта при кренах самолёта… Я с детской непосредственностью воображал себя за штурвалом в кресле пилота, и даже рёв моторов ласкал мой слух… Но сегодня мы летим в сплошной серой пелене, да и мне не до небесных пейзажей. В мыслях я всё ещё перевариваю разговор с Ортенбегом.
…Значит нужен очередной Герой. Героев, время от времени, надо обновлять,— так, кажется, сказал Авдеенко. Этот молодой и очень преуспевающий литератор был живым примером для нас, студентов литинститута. До войны мы прямо зачитывались его книгами и газетными публикациями. Он несколько раз выступал у нас в институте, был очень общительным, доступным. Мы любили фильмы по его сценариям. Его хвалил Горький. Он участвовал в знаменитой поездке писателей на Беломорканал и был одним из авторов книги с одноимённым названием. Он по заданию партии под видом сотрудника ОПТУ «варился» в котле ударной стройки канала «Москва — Волга», чтобы потом написать правдивую, партийную книгу о перевоспитании трудом бывших врагов народа и уголовников. Но потом что-то сломалось в его судьбе. Он попал в опалу, перестал публиковаться, исчезли его книги и фильмы. В «Правде» появилась абсолютно разгромная статья, обвиняющая Авдеенко в искажении советской действительности и в присвоении им права писать от имени всей советской молодёжи. Поползли слухи, что он арестован, но это было не так. Однажды я видел его около нашего института. А в сорок третьем я встретил его на фронте. Я уже был сотрудником «дивизионки», а Авдеенко — строевым офицером, редактор нашей газеты хотел перетащить писателя к нам. Это пока не удавалось, но иногда Авдеенко приносил в редакцию свои заметки. На этой почве мы познакомились и подружились. Очень редко, но бывала возможность потолковать о литературе, о войне, о жизни. Эти беседы очень повлияли на мои взгляды. Может быть, именно тогда я предметно понял, как создаются рекламные Герои. Например, Авдеенко с большим юмором рассказал мне, как ему поручили писать серию очерков об ударнике-шахтёре Стаханове. С этой целью их познакомили, и Авдеенко на правах «своего» часто бывал в доме у знаменитого горняка. Писателю пришлось наблюдать и беспробудное пьянство, и разнузданные гулянки свежеиспечённого Героя. Дым стоял коромыслом. Несли бесконечные подарки от организаций, воинских частей, частных лиц. Дом ломился от нужного и абсолютно ненужного барахла, а он просил у местного партийного царька, чтобы ему ещё и рояль подарили… А уж чванства-то! В полном смысле слова: из грязи в князи. А главное — Авдеенко из первых рук узнал, как создаются подобные рекорды. Признаться, я и сам недоумевал: как можно за одну смену дать пятнадцать, а то и двадцать норм? Тут что-то не то. Может, нормы занижены? Почему тогда другие не выполняют хотя бы по пять норм? Вот и просветил меня Александр Авдеенко. Оказывается, чтобы один Стаханов перевыполнил все мыслимые нормы, надо, чтобы почти вся шахта на него работала. То есть, он только уголь рубит, а остальные готовят и лаву, и забой, и весь порожняк только для него подают, чтоб ни минуты простоя, и навалоотбойщики только на него работают, его уголь в рештаки наваливают или сразу в вагонетки грузят. (А ещё и оба насоса только из его выработки воду откачивают… И т. д., и т. п.) Из-за этого другие бригады не то что нормы, а и трети нормы дать не могут. Но это неважно! Важно что есть Герой, пример всей стране.
Мы много говорили с Авдеенко о природе истинного и рекламного героизма. В результате этих разговоров я окончательно осознал: Герой для толпы — это, как правило, миф! Это легенда, столь необходимая массе и не менее нужная правителям, чтобы через Героя влиять на массу. А мы — газетчики, писатели — создаём эти мифы и помогаем правителям лепить нужных Героев. В одном из таких разговоров Авдеенко и сказал: «Героев, время от времени, надо обновлять». При этом двусмысленно добавил: «А старых героев держать в кладовке про запас, а если заартачатся, то недолго и закопать».
Новые герои нужны, он прав. Новые времена — новые герои. Но схема назначения героя, видимо, та же. Как сказал Авдеенко? «Выберут кого-нибудь, создадут вокруг него легенду, наполнят её реальными и вымышленными деталями и будут потом долго носиться с этой легендой, как с писанной торбой, из книги в книгу перетаскивать образ, не имеющий ничего общего с действительностью. А тысячи настоящих героев умрут в безвестности и никто никогда их не вспомнит».
…Время ползло медленно, и я от «нечего делать» стал разглядывать попутчиков. Их было десять человек, судя по всему — это одна группа. Все в одинаковых пятнистых куртках поверх гимнастёрок, поэтому воинских званий не видно. У всех автоматы ППШ, почему-то перемотанные портянками. Интересно, зачем? Может, приказ есть — для безопасности не летать с обнажённым оружием? А ведь у меня пистолет ТТ в кобуре. Его вынуть — секунда! Зачем же автоматы обмотали? Непонятно… А ребята все на подбор — рослые, накачанные… Небось на спецзадание летят… С этими мыслями я задремал, поэтому начала последующих событий не видел. Проснулся от выкриков и от резкого изменения звука моторов. Самолёт откровенно падал на лес и в голове высветилось: «Вот как это бывает на самом деле…» Но, как оказалось, это падение было управляемым. Лётчик выполнил немыслимый вираж с креном, как мне показалось, градусов семьдесят, дотянул до края леса, за которым начиналось поле. Вот на это поле и плюхнулся наш самолёт. Посадка была очень жёсткой. Хорошо, что при этом большинство пассажиров успело за что-нибудь ухватиться, поэтому (как уже потом выяснилось) побились не очень, отделавшись ушибами. Первые мгновения после остановки поразили меня абсолютной, неправдоподобной тишиной. Явственно пахло бензином. Из кабины вывалились лётчики. И что удивительно: Мазурин улыбался! В его чёрных глазах прыгали весёлые бесенята. «Ну что, все живы? Не испугались? — громко спросил он и, не дожидаясь ответа, скомандовал: — Всем из самолёта и подальше!» И уже обычным голосом добавил: «Баки пробиты, одна искра — и загоримся. Витя! Пулемёт с турели снять! Ребята, выметайтесь по одному, у выхода не толпиться». Однако «пятнистые» действовали настолько чётко и рационально, будто их специально тренировали покидать готовый взорваться самолёт. Тут же обнаружилось, что один из бойцов сильно травмирован и находится без сознания. Его вынесли первого. Я при посадке тоже треснулся головой и был слегка одуревший. Тем не менее, при этой спешной эвакуации, не забыл свой верный Сидор. Не берусь оценить точно, но кажется, что через минуту все, включая тяжело травмированного, были метрах в тридцати от самолёта. Тут командир «пятнистых» остановился и сказал, обращаясь в основном ко мне и лётчикам: «Секунду внимания! Я — капитан Серёгин, командир специального подразделения с полномочиями от штаба армии. В связи с данной чрезвычайной ситуацией и реальной возможностью столкновения с противником подчиняю, вас себе, временно, до выхода в расположение наших войск. Возражений нет?» Возражений не было. Далее из очень короткого разговора командира группы с командиром экипажа кое-что для меня прояснялась.
…Нам оставалось лететь до места ещё километров двадцать пять. Из-за низкой облачности полёт проходил на высоте двести метров. Внизу лес. Вот тут-то нас и ожидала хорошо спланированная засада с крупнокалиберным зенитным пулемётом. Позже я понял, что о возможности обстрела с земли в этом районе были предупреждены и лётчики, и командир спецгруппы. Дело в том, что недавно на подходе к «нашему» аэродрому уже был с земли обстрелян самолёт. Обстрел вёлся группой из автоматов и винтовок, что, в принципе, малоэффективно. В тот раз самолёт практически не пострадал. Кто стрелял — можно было догадаться. По оперативным данным в здешних лесах обосновались банды, состоящие из бывших полицейских и пришедших с Украины бандеровцев. Они в своё время не успели отступить с немцами и ожидали их возвращения. В нашем же случае было очевидно, что некое бандитское формирование точно определило коридор, по которому шли на аэродром в Колышки транспортные самолёты и устроило засаду с крупнокалиберным зенитным пулемётом. Со слов лётчика — нас подбили буквально с первой очереди. Один двигатель был разбит, а бензобак превратился в решето. Загореться могли в любой момент. Просто обязаны были загореться! Шанс на спасение — немедленная посадка. Как не загорелись? Чудо!
«Чудо — чудом, а ведь они наверняка сейчас спешат сюда. Подбитый транспортник — лакомая добыча!» Это сказал молчавший до сих пор второй лётчик. Серёгин кивнул: «Твоя правда. Ребята, бегом к кустарнику! Там остановка. Оружие к бою! Самарин, ты рацию не забыл, надеюсь? Как добежим до кустов — связь обеспечь»!
У кустов отдышались. Бойцы разматывали свои автоматы и это действие казалось мне бесконечно долгим. Я же всё это время пребывал в некоторой растерянности: ТТ для серьёзного боя — игрушка. Серёгин вполголоса: «Летчики с пулемётом — возьмите на прицел ближнюю часть опушки. Пётр, смотри за полем и самолётом, будь готов поджечь его трассирующими. Всем залечь и наблюдать. Самарин, что с рацией? Эй, капитан, держи автомат, его хозяин сегодня не работник», — это уже он ко мне обратился, протягивая перебинтованный ППШ. «Кстати и познакомимся, пока не поздно». Короткое рукопожатие. Я назвался: «Климов. Виталий». «Вот что, Виталий, ты, видать, обстрелянный. Будь рядом с пулемётом на всякий случай. Подстрахуй. Всё же лётчики — не пехота».
Распеленать автомат дело секундное. А ведь я давно уже не стрелял из автомата, да и вообще давно не стрелял. В начале сорок третьего нашей армейской газете потребовался штатный корреспондент (желательно грамотный), а кому-то в политотделе было известно, что я учился в литинституте. Вот и стал моим основным оружием карандаш. Когда я сопровождал Симонова на плацдарме, мы оба были с автоматами, но стрелять, к счастью, почти не пришлось. Может и теперь обойдётся? Но насколько спокойнее на душе, когда с тобой автомат. Вскидываю оружие, левой ладонью обнимаю округлость диска, заученным движением большого пальца правой руки отвожу рубчатое полуколёсико предохранителя. Привычна обнадёживающая тяжесть ППШ. Он прост и непритязателен внешне. Его создатели не трудились над отделкой. Шероховатое литьё, грубая оковка. Если отжать затыльник, то автомат переломится под углом, как охотничье ружьё. Затвор можно просто вытряхнуть вместе с пружиной и пластмассовым амортизатором. Тут и деталей-то нет… Конструкция необыкновенно проста. Всё гениальное — просто. Автомат мне кажется живым существом, другом, защитником. Помню, друг мой Юрка признался, что одушевляет своё оружие, подобно язычникам. Значит, мы — язычники? Я невольно погладил автомат по кожуху. Его поверхность давно утратила воронёный отлив, ржавая сыпь выступила на стволе. Сколько ему пришлось повидать? Я отделил диск, снял крышку. Вот она — тесная спираль золотых полусферических пулевых головок. Диск полон под завязку — семьдесят один патрон. Их можно отстрелять за одну минуту. Но я давно уже научился беречь патроны, бить короткими очередями и только прицельно. Закрыл крышку и примкнул диск к автомату. Я готов к бою, я уже хочу боя…
