Следствие шло своим чередом. Чтобы добиться у Глебова покаяния (никакой связи с «суздальским розыском» там не обнаружилось), его пытали так, как никого не пытали даже в то суровое время: огнем, водой, каленым железом, да еще положили на доску с гвоздями — по-моему, со времен Ивана Грозного такая пытка не применялась. Но он, несмотря на чудовищные страдания, стоял на своем: пощады просить не буду! Глебова приговорили к посажению на кол. Казнь состоялась 15 марта 1718 года. Почти сутки Глебов маялся на колу посреди Красной площади. Чтобы он преждевременно не умер от холода, заботливые палачи надели на него полушубок... Все это время возле кола стоял священник и ждал покаяния. Но так и не дождался — Глебов умер молча... Для Петра такое гордое упорство подданного — вопреки голосу разума, ужасу перед болью — оказалось неожиданным. Ни один преступник не имел права уйти на свободу или на тот свет с высоко поднятой головой — таков вечный принцип тиранической власти. И Петр этого не забыл и не простил Глебову — в 1721 году он приказал каждый год возглашать во всех церквах анафему Степке Глебову, как ее возглашали раньше Гришке Отрепьеву, Степке Разину, Ваньке Мазепе... Какой ряд, какие страшные государственные преступники! И среди них — сожитель бывшей царицы. Какая посмертная честь!
А что же бывшая царица? Ее ждал монастырь-тюрьма в Новой Ладоге, да такой суровый, что даже охранники не выдерживали холода, умоляли начальство их оттуда «свести» — отозвать. Затем старицу Елену перевели в Шлиссельбург — тоже место, как известно, некурортное. Наконец, в январе 1725 года умер Петр Великий, но (час от часу не легче!) к власти пришла Екатерина I, и жизнь монахини Елены стала еще хуже. И вдруг весной 1727 года шлиссельбургская узница получила необыкновенно ласковое и приветливое письмо от одного из своих гонителей, фельдмаршала А. Д. Меншикова. Она этому не удивилась — ведь на престоле уже сидел Петр II, ее родной внук, сын несчастного царевича Алексея. Но царственный внук бабушку видеть не пожелал, старушку только перевезли в Москву (между прочим, минуя Петербург) и поселили в Новодевичьем монастыре, где когда-то закончила свою жизнь царевна Софья. И сразу же в монастырь, якобы на богомолье, стали наведываться знатные люди. Все они посещали старицу Елену, говорили ей приятные слова, одаривали подарками — как же, бабушка царя, государыня-царица! Дипломаты стали писать в донесениях, что, видно, роль бабушки в политике русского двора возрастет.
Да она и сама так думала. Выйдя на свободу из шлиссельбургского заточения, Евдокия темпераментно бомбардировала воспитателей императора письмами, высказывая в них свое нетерпеливое желание повидаться с внуком Петром и внучкой, сестрой Петра, великой княжной Натальей Алексеевной: «Естли, Ваше величество, в Москве вскоре быть не изболится, дабы мне повелели быть к себе, чтоб мне по горячности крови видеть Вас и сестру Вашу». Как видим, несмотря на годы и несчастья, сохранила Евдокия свою страстную натуру, неистребимую «горячность крови». Однако это были пустые хлопоты — юный император, занятый охотой и развлечениями, только что освободившийся от гнета Меншикова — своего назойливого опекуна, в объятия бабушки не спешил. Когда же двор переехал в начале 1728 года в Москву, царь все-таки встретился с бабушкой, он явился в монастырь в компании тетки Елизаветы Петровны, с которой у него начался роман. Более бестактного поступка было трудно и придумать — явиться к бабушке с дочкой «лифляндской прачки»!
Всем стало ясно, что время Евдокии прошло, так и не наступив. Лишь сестра императора, тихая внучка, царевна Наталья Алексеевна навещала бабушку до своей внезапной смерти осенью 1728 года. В Новодевичьем монастыре Евдокия провела еще четыре года и тихо умерла в 1731 году, пережив всех своих близких, своего грозного мужа, сына, любовника, внука и внучку.
Жена английского резидента леди Рондо видела старицу Елену в монастыре незадолго до ее смерти и писала приятельнице об этой встрече: «Она сейчас в годах и очень полная, но сохранила следы красоты. Лицо ее выражает важность и спокойствие вместе с мягкостью при необыкновенной живости глаз». Мы-то, прочитав ее любовные письма, хорошо понимаем, почему у Дуни такие необыкновенно живые глаза...
«Госпожа д’Обан скончалась в своем хорошеньком домике, что в Витри, близ Парижа. По-видимому, ей было более 80 лет от роду» — так начиналась статья во французской газете 1771 года, вызвавшая в России скандал и официальные опровержения. По версии газеты, умершая под Парижем скромная старушка на самом деле была кронпринцессой Шарлоттой — супругой царевича Алексея, матерью императора Петра II, якобы некогда бежавшей из России...
Брак этот был задуман и осуществлен в высших королевско-императорских сферах тогдашней Европы и примерно с 1707 года стал предметом тайных переговоров и интриг. Дело в том, что Петр Великий, кроме масштабных реформ в своей стране, задумал грандиозное династическое наступление, желая кровными узами связать династию Романовых с княжеско-королевскими родами Европы. План этот вполне удался: на фотографиях последний император Николай II выглядит как близнец своего современника английского короля Георга V, а в жилах повелителей Нидерландов и до сих пор течет кровь русских императоров...
Первым в «династический прорыв» Петр бросил собственного сына, царевича Алексея. Известно, что жизнь наследника престола не задалась. Отнятый в детстве у матери, царицы Евдокии, которую царь сослал в монастырь, Алексей вырос вдали от отца, заброшенный и забытый им. Петру казалось достаточным, чтобы сын был сыт и одет, чтобы у него были учителя и воспитатели. На этом царь считал свой отцовский долг исполненным. В итоге за его спиной вырос угрюмый, самолюбивый человек, чуждый отцу по своим склонностям и интересам, да к тому же большой любитель горячительного. Те добрые начала, которые были в нем, заглушили лень, зависть, страх перед грозным батюшкой. Петр же, ломавший тысячи человеческих судеб, на все эго внимания не обращал — ведь он делал великое дело. Частью этого дела и стала женитьба сына на европейской принцессе.
Невесту для царского сына нашли в Германии. В семье герцога Вольфенбюттельского Антона Ульриха было три внучки: Елизавета, Шарлотта и Антония Амалия. Красавица Елизавета стала австрийской императрицей — матерью знаменитой Марии-Терезии, Антония Амалия вышла замуж за герцога Брауншвейгского (ее старший сын — вот поворот судьбы! — принц Антон Ульрих — в 1739 году он стал мужем Анны Леопольдовны, отцом несчастного шлиссельбургского узника, императора Ивана Антоновича). Шарлотту решили пристроить за царевича Алексея. Об этом русские дипломаты в Вене начали переговоры. Девушка (ее полное имя Шарлотта Луиза Христина София, она была почти ровесницей царского сына — родилась в 1694 году) надеялась, что переговоры с русскими дипломатами окончатся неудачей. Так поначалу казалось всем — шведы рвались к Москве, было еще неясно, удержится ли сам царь Петр на престоле. В июне 1709 года она благодарила дедушку за письмо, «которое, — писала она, — меня очень обрадовало, так как дает мне некоторую возможность думать, что московское сватовство меня еще, может быть, минует. Я всегда надеялась на это, так как я слишком убеждена в высокой вашей милости...» Напрасные надежды! Антон Ульрих был прагматичным стариком: после победной Полтавы, прогремевшей на всю Европу в том же июне 1709 года, дружить с могущественным и богатым российским монархом было выгодно. Да и польский король Август II советовал Антону Ульриху не отказывать царю и сам предложил устроить свадьбу за свой счет: он тоже хотел угодить Петру — своему главному союзнику в войне со шведами. Все помнили, как он потерял дружбу с Петром, когда в 1706 году предал царя, подписав со шведами Альтранштадтский мирный договор. Словом, за этим браком стояла большая политика. С девушкой поговорили раз-другой, и она дала согласие. У нее даже возникли какие-то иллюзии насчет будущего супружества. В письме матери весной 1710 года она писала, что видевший царевича посланник «его очень хвалит и сказал, что он и умнее, и красивее, чем его описывали. Он говорил также, что лица, окружающие его, все люди умные и достойные».
