Они умерли, сражаясь до последнего, в луже общей крови, обхватив друг друга в последний раз.
В такой позе их и принесли в похоронное бюро.
Хайраму с братом пришлось повозиться, чтобы расцепить окоченевшие конечности братьев.
Жена Хека, Кларисса, оплачивала похороны. Она хотела, чтобы их похоронили в самых лучших гробах и привели в презентабельный вид — она собиралась сфотографировать их напоследок бок о бок, «щека к щеке» и послать фотографию родне в Миссури.
Она могла себе это позволить, ведь как единственная наследница получала теперь и конюшню, и мясные лавки.
Хайрам приступил к работе.
Его ловкие пальцы не останавливались ни на минуту: перебирали, разминали, разрезали, выщипывали. Он сшивал, пришивал, подклеивал…
Замелькали ножи и пилы, в отверстия полился воск, а кетгутовая нить намертво запечатала посмертные тайны внутри тел.
Хайрам забальзамировал братьев раствором мышьяка и покрыл чистыми простынями. Так они будут лежать, пока не прибудут заказанные гробы.
Набирая воду в таз, Хайрам стянул резиновые перчатки и тщательно вымыл руки.
За окном поднялся ветер, и ветка дерева заскребла по крыше.
Хайрам не понимал, почему вдруг вдоль позвоночника пробежал холодок.
Снова это чувство страха. Оно грызло его уже несколько часов… Но почему?
Вдруг в голове мелькнули образы двух мужчин, привезших гроб с телом. Они были напуганы до чёртиков.
Почему?
Отчего?
Может, просто устали… Ведь они два дня добирались из округа Тул в Уиспер-лейк. А погода тогда была холодной и суровой. Это может творить с людьми странные вещи.
Хайрам отполировал инструменты, планируя сегодня заняться Коббом.
В углу тихо пофыркивала масляная печка, но Хайраму всё равно было холодно. По коже, не переставая, бегали мурашки.
Ему было так плохо, что хотелось поскорее убраться из морга, и Хайрам не мог понять отчего.
Мужчина замер. Капелька пота протекла по его щеке.
Здесь что-то было. Что-то было. Он не слышал никаких посторонних звуков, но…
Хайрам повернулся и уставился на гроб.
Он стоял и смотрел на деревянный ящик, а голова наполнялась тёмными мыслями.
Смешно и нелепо, но Хайрама не отпускало чувство, что за ним наблюдают, следят и изучают.
Может, детишки подглядывают?
Нет, уже слишком поздно. Да и шторы плотно задёрнуты.
Хайрам медленно, осторожно подошёл к окнам и тихонько выглянул из-за штор.
Нечищеные улицы были пусты. Он мог окинуть взглядом почти весь расстилающийся перед ним город. Крыши домов, то поднимающихся на холмах, то ныряющих в лощины.
Он слышал, как в пустых закоулках завывает ветер. Где-то вдалеке едет повозка. Со стороны салуна доносятся голоса. Как и всегда рокочет оборудование в шахте.
Но никто не заглядывал в его окна.
Тени на полу покойницкой становились всё длиннее, словно выползали из щелей, трещин и укромных мест, извивались и сплетались, как змеи в клубок.
И, несмотря на горевшие по-прежнему ярко фонари, вокруг было необъяснимо мрачно.
«Глаза следят за мной».
Воображение?
Хайрам не был суеверным. Не верил во всякий вздор.
И, тем не менее, внутри него жило какое-то беспокойство. Возможно, даже страх.
Он пересёк комнату и подошёл к гробу.
Он облизал губы и провёл пальцами по неотёсанным кедровым доскам с дырами и торчащими щепками.
«Глаза смотрят на меня».
Это тело в гробу…
Джеймс Ли Кобб…
Стоило Хайраму начать над этим задумываться, как его охватило непонятное чувство, но такое слабое, что он едва ли отдавал себе в этом отчёт.
Всё, о чём он мог сейчас думать, это тело в гробу. Тело в гробу…
Хайраму говорили, что Кобб умер в Долине Черепа.
Индейцы приготовили ему гроб и заплатили, чтобы тело вернули обратно в Уиспер-лейк.
Зачем же индейцам делать такое для белого?
Хайрам вытер пот со лба. Он знал, что для этого существует причина, но не мог понять какая.
Кобб вернулся домой к единственной родне, которая у него была.
Точно!
Сводный брат в поселении мормонов «Избавление», находившемся западнее Уиспер-лейк!
Вот почему Кобба отправили сюда.
Сводный брат сказал, что заберёт гроб с телом послезавтра.
У Хайрама начали дрожать руки. Он снова промокнул платком вспотевший лоб и подумал: «Какого хрена со мной творится?»
Он не мог размышлять трезво. Его голову наполняли дикие, сменяющие друг друга в бешеном темпе мысли, которые нельзя было объяснить логически.
Во взгляде появилась напряжённость.
Пот покрывал всё лицо, заливал глаза и стекал по щекам и подбородку на шею и грудь. Несколько капелек пота упали на поверхность гроба.
Кап. Кап. Кап.
На одно короткое мгновение Хайраму показалось, что это была кровь.
Словно жертвоприношение. Проливание крови в честь злобного языческого божества.
Кровь.
Самосожжение.
Дань из крови, плоти и сожжённых внутренностей.
Искупление.
Расплата.
Некоторые боги требовали подобное, они…
Хайрам начал хныкать. Слёзы смешивались с потом.
«Глаза, что не закроются, не умрут, не перестанут смотреть».
Хайрам доковылял до скамейки с инструментами и нашёл небольшой ломик.
Став над гробом, он поднял глаза вверх, но увидел лишь цветные плитки на потолке. А возможно, он так надеялся на божье вмешательство… На вмешательство Господа нашего Иисуса Христа. Хотя Хайрам никогда и не верил ни в него, ни в кого-либо другого.
Но всё же что-то удерживало Хайрама; его мысли напоминали гудящий рой пчёл, и мужчина никак не мог с ними совладать.
Хайрам широко распахнутыми глазами, не мигая, смотрел перед собой, и вместе со слезами из него утекал рассудок. Губы шевелились, но из приоткрытого рта не вылетало ни звука.
Кровавое жертвоприношение.
«За мной наблюдают».
Он начал лихорадочно вытаскивать из гроба гвозди, разрывая в труху дешёвые доски. Один за другим, пока не сбилось дыхание; пока сердце не начало выскакивать из груди; пока кровь не начала стучать в висках.
Он сорвал последний медный засов, и он с грохотом свалился на пол вместе с ломиком.
«Глаза, что наблюдают за мной».
Он сорвал крышку с гроба, и она тоже упала на пол. Хайрам заглянул внутрь и увидел… Он сам не понял, что увидел.
Тело в чёрном похоронном костюме. Да. Но неправильное, неправильное…
Слишком много теней шевелилось, сплеталось, ползло от него. А может и не тени, а само тело…
Сердце Хайрама глухо колотилось о рёбра, дыхание спёрло.
Что-то внутри него разлетелось на тысячу осколков, когда он увидел глаз. Зелёный, широко распахнутый, уставившийся прямо на Хайрама. Как серебряная монета, он светился и блестел, отражая горящий свет.
Затем в руке Хайрама оказался скальпель, и мужчина вскинул левую кисть.
Кровавое жертвоприношение.
Искупление.
Хайрам резанул себя по запястью, и тёмная венозная кровь спиралями и завитками полилась в гроб.
Внутри ящика что-то зашевелилось.
— Господи, помоги мне…
Голос Хайрама эхом отразился от стен.
Из сгустка копошащихся теней внутри гроба высунулась костлявая, почти бесплотная рука и схватила мужчину за горло.
Словно длань Господня…
— 5-
Следующим утром на рассвете Калеб Каллистер нашёл тело своего брата. Оно лежало в гробу. Бледное, обескровленное и высохшее.
Калеб не стал кричать и плакать на публику. Он спокойно вызвал коронера, ибо привык к смерти в любых её, даже самых неприглядных проявлениях.
Коронер пришёл и вынес вердикт: самоубийство.
Довольно странное самоубийство. По непонятным причинам Хайрам сперва перерезал себе левое запястье, а затем правое. Затем залез в гроб. Всё ещё сжимая скальпель.
В гроб с телом Джеймса Ли Кобба.
Но куда после этого делось тело, никто понять не мог.
Что ж, самоубийство так самоубийство.
Единственное, что насторожило коронера — это синяки на шее и сломанная трахея.
Но Калеб не был заинтересован в тщательном расследовании причин смерти брата, и коронер решил не акцентировать внимание на деталях, которые не мог объяснить.
«Пусть мёртвые покоятся с миром», — сказал ему Калеб.
Во веки веков.
Аминь.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПРЯМИКОМ В АД
— 1-
Семь месяцев спустя…
Тёмные небеса разверзлись, проливая на землю ледяной дождь. Порывистый сильный ветер подхватывал потоки воды, с рёвом несущиеся по окрестностям, сметая и ломая всё на своём пути.
Пыльная, потрескавшаяся на солнце земля превратилась в грязь.
Грязь стала болотом.
А из болота вытекли ручьи и реки, которые вышли из берегов и затопили весь мир.
Через два часа после захода солнца вода начала замерзать, дождь превратился в снег, и горы Сан-Франциско оказались закованными в лёд.
В вихре показался одинокий, пробирающийся сквозь грязь, снег и воду всадник.
Его звали Тайлер Кейб, и был он охотником за головами.
Кейб ехал в Уиспер-лейк. Жёлтый плащ-дождевик прилип к нему, как вторая кожа.
Сквозь стену снега, превратившуюся в проливной дождь, а затем вновь в снег, Кейб плохо различал город, но в такую погоду он был рад оказаться, где угодно. Главное, чтобы там были камин и горячая еда.
Он пустил свою чалую лошадь галопом и остановился у первой же конюшни. Снял седельные сумки и оружие. А затем перешёл дорогу с жидкой, чавкающей грязью и оказался в салуне под названием «Оазис».
Пол внутри был покрыт древесными опилками.
В салуне имелась барная стойка и несколько столов из соснового дерева с пододвинутыми скамейками.
Из дровяной печки в углу тянулся сизый дым, который смешивался с запахом табака, дешёвого одеколона и немытых тел.
Десяток уставших, сгорбившихся мужчин потягивали пиво и виски.
Одинокий игрок раскладывал в углу пасьянс.
Кейб знал, что Уиспер-лейк был городом, где всё принадлежало одной компании. Все эти люди и их окружение существовало благодаря позволению руководства.
Кейб стряхнул со своей широкополой шляпы с полоской змеиной кожи капли дождя, стянул дождевик и повесил одежду на крючок возле печки.
Оставшись в полосатых штанах, сапогах с высоким голенищем и чёрном сюртуке, мужчина отыскал себе место у барной стойки и принялся рассматривать висевшую на стене, написанную маслом картину, на которой некая пышная распутница демонстрировала свои прелести.
Краем глаза Кейб заметил себя в зеркале: тянущиеся через худое лицо шрамы, пронзительно-зелёные проницательные глаза…
— Выпьешь, друг?
Кейб взглянул на бармена — грузного мужчину с толстой, как старый тополиный пень, шеей. Нос его был сломан и приплюснут, и мужчина хмуро смотрел исподлобья. Весь его вид говорил об одном: перед Кейбом стоял кулачный боец.
— Да, — кивнул Кейб. — Ещё как, мать его, выпью!
— Пиво? Виски? Есть даже остатки хлебной водки, если хочешь.
Кейб покачал головой.
— Не, не то. Мне бы согреться. А то я даже не уверен, что у меня сейчас между ног висит: член или сосулька!
Бармен захохотал.
— Фрэнк Карни, — произнёс он.
Кейб тоже представился.
— Дерёшься? — поинтересовался он.
— Один раз, — покачал головой Карни. — Давным-давно.
— И как прошло?
— За себя постоять смог. Левым глазом больше ничего не вижу — слишком много ударов на лицо пришлось. Но с тех пор… Мудрый человек не использует свою голову в качестве боксёрской груши.
Кейб кивнул: в словах бармена был смысл.
Один из шахтёров у барной стойки засмеялся.
— Ты откуда?
— Из Невады, — ответил Кейб. — Ехал весь день. Думал, уже никогда не доберусь.
— Да, хреновый день для поездок, — кивнул шахтёр и повернулся к бармену. — Приготовь ему что-нибудь особенное, Фрэнк.
Карни ухмыльнулся.
— Пробовал когда-нибудь «Бригама Янга»?
Кейб непонимающе уставился на бармена.
— Кого?
— «Бригама Янга», — повторил шахтёр. — После такого ты станешь убеждённым многожёнцем[1].
Кейб улыбнулся.
— Или «Дикий Билл Хикок[1]»? Два глотка — и вот ты уже смелый меткий стрелок, тыкающий во всех стволом.
Кейб откровенно захохотал.
Бармен покачал головой.
— Не-а. Думаю, нашему другу нужен «Неистовый Конь[1]». Выпьешь один — и тебя можно принимать в ряды Седьмого кавалерийского.
Карни начал смешивать ингредиенты, и от запаха алкоголя у Кейба волоски на затылке стали дыбом.
Бармен поставил перед ним стакан.
Кейб даже не стал спрашивать, что входит в напиток. Он поднёс стакан к губам, сделал вдох и почувствовал, как пары спирта врываются через ноздри прямиком в его мозг. Кейб залпом осушил стакан.
Господь милосердный!
Напиток осел в желудке смесью расплавленного металла, тающего льда и подпаленного трута, выжигая внутренности.
Кейб подавился, закашлялся, начал чихать и одно короткое мгновение ему показалось, что он видит лицо Иисуса…
А затем его с головой накрыло тепло, плавя места, которые Кейб и не подозревал, что могут гореть.
— Чёрт, — пробормотал он. — Чёрт возьми!
Несколько шахтёров засмеялись.
Карни улыбался.
Кейб снова уселся на своё место и заказал ещё порцию. Скрутил сигарету и закурил.
Всё в нём сейчас ярко пылало, и, если честно, в тот момент Кейбу было плевать на окружающий мир.
Он уже шесть недель выслеживал одного человека — убийцу — но прямо сейчас он бы с удовольствием выпил с ним виски.
«Неистовый Конь» был чертовски хорошим напитком.
Кейб осторожно отхлебнул из второго стакана.
— Похоже, господа, моя задница так основательно не горела со времён войны.
Карни кивнул, протирая стакан.
— На чьей стороне воевал?
— Конфедерации, — ответил Кейб, не вдаваясь в подробности.
Не прошло ни дня, чтобы он не думал о войне, но вслух о ней не говорил. Пока не встречал такого же ветерана войны, как и он сам.
Некоторые события лучше оставить в прошлом.
— А ты?
Карни покачал головой.
— Я — нет. А вот мой брат погиб в сражении при Шайло со стороны Соединённых Штатов. Восьмой Иллинойский.
— Мне жаль, — искренне произнёс Кейб. — Правда, жаль. С обеих сторон на этой войне пало множество прекрасных парней. И чем старше я становлюсь, тем чаще задаюсь вопросом, а за что мы вообще воевали.
— Аминь, — кивнул шахтёр.
Кто-то закашлялся, затем подавился и начал что-то бормотать.
В дальнем конце бара голову поднял мужчина в грязном тулупе. Он опрокинул стакан, выливая оставшийся в нём виски в рот, а затем сплюнул его на пол.
У мужчины была косматая чёрная борода и налитые кровью глаза.
— Война, говорите? — попытался он выговорить; из уголка его рта грязной лентой свисала слюна. Он стёр её немытой ладонью.
— Война между Штатами. Нет… Война северной агрессии. Да, сэр. Я воевал. Ещё как воевал! Чёртовы «синие мундиры», чёртовы янки. Сукины дети!
Шахтёр вздрогнул, когда заметил, что бородатый мужчина начал шататься. Может, он распознал неприятности издалека, а может, отшатнулся из-за неприятного запаха от мужчины, потому что вонял тот, как куча прогнивших шкур.
Кейб поднял на него глаза, и увиденное ему не понравилось.
Длинные спутанные волосы и такая же неряшливая борода, которой он явно вытирал рот после еды.
Он смотрел перед собой воспалёнными, слезящимися глазами, но за этой дымкой алкоголя Кейб видел пустые, как могилы, дыры.
Очередной пьяный невежа.
Карни прекратил протирать стойку.
— Сядь на хрен обратно, Орв! Просто сядь на место. И получишь ещё стакан виски за счёт заведения. В противном случае можешь выметаться отсюда к чертям!
— Да пошёл ты! — огрызнулся мужчина, почёсывая колтуны.
От него безумно воняло мочой. Пятна на брюках в области промежности говорили о том, что мочился он прямо в штаны не в первый раз.
— Чёртова война. Да, сэр, я был на войне! Был! И потерял в этих грёбаных сражениях двух братьев.
Он посмотрел на Кейба, и тот ему точно не понравился.
— Янки, да?
Кейб вздохнул.
— Нет, конфедерат. Второй Арканзасский. Первая битва при Уилсонс-Крике, а при Пи Ридж я потерял свою душу.
Мужчина, казалось, даже не слышал его. Или не хотел.
— Ты был на нашей стороне? Можно подумать! Наверно, был каким-нибудь грёбаным партизаном, убивающим детей и грабящим фермеров. Ошивался с Кровавым Биллом, да? И с его трусливыми дружками — убийцами и насильниками? Ты не такой, как я! Нет, сэр, не такой! Не настоящий солдат.
Шахтёр покрутил пальцем у виска, давая Кейбу понять, что этот мужчина был безумнее, чем стая напившихся валерьянки кошек.
Но Кейб и сам уже всё понял. Для этого не нужно было быть семи пядей во лбу.
— Послушай, Орв, — начал Карни. Он говорил тихо и спокойно, словно с любимым биглем, нагадившим на ковёр. — Этот парень зашёл выпить. Ему не нужны неприятности. Он не янки, как я или Боб. Он истинный южанин, как и ты, и настоящий солдат. Поэтому оставь его в покое, пусть спокойно выпьет.
Мужчина плюнул Карни на сапог.
— Да хрен вас знает, сукины вы дети.
Кейб подумал, что старик Орв совершает ошибку. Судя по внешнему виду Карни, он мог голыми руками подковы гнуть. Даже не хотелось думать, сколько лиц он изуродовал и сколько черепов пробил своими кулаками.
Не стоило задевать такого парня. Это было чертовски опасно.
Такие мысли проносились у Кейба в голове… пока из-под распахнутого кожуха у мужчины не выглянул внушительный флотский кольт 1851 года калибра.44.
Кейб в один момент перестал думать о расквашенном лице Орва, и все его мысли заняла лишь картинка крови, вытекающей из его собственного, развороченного сорок четвёртым калибром живота.
И течь она явно будет быстро.
Кейб облизал пересохшим, как в пустыне, языком губы, и его рука небрежно поползла вниз к рукояти револьвера «Старр» двoйнoгo действия кaлибрa.44.
Его револьвер был поменьше, чем у Орва.
Кейб ни минуты не сомневался, что сможет выхватить своё оружие быстрее, чем Орв… Только убийства — последнее, чего он хотел сейчас.
Он сюда приехал не за этим.
Мужчина по-прежнему шёл вперёд, но не спешил, как бешеный пёс, прикидывающий, куда ему вонзить свои зубы.
— Позволь я угощу тебя выпивкой, друг мой, — произнёс Кейб. -
Выпьем за Конфедеративные Штаты и отличных парней, которых мы все потеряли. Что скажешь?
Рука Орва скользнула к ремню, зацепила рукоять ожидающего своего часа в кобуре револьвера… опустилась ниже и начала почёсывать промежность.
Кейб слегка расслабился.
Несколько шахтёров вылезли из-за столов, тихонько извинились и выскользнули в темноту ночи. А те, кто остался в салуне, постарались держаться от разбирающихся на расстоянии.
Кейбу всё происходящее страшно не нравилось.
Если завсегдатаи начали сбегать из бара, значит, перед ним не простой пьяный безумец.
Перед ним пьяный безумец, любящий убивать.
Карни потянулся за чем-то за барной стойкой, и в этот момент мужчина, возможно, не настолько пьяный, как хотел показать, развернулся к бармену и плавным, отточенным движением выхватил свой кольт.
Но и Кейб уже вскочил на ноги, сжимая револьвер.
Наступила мучительная, напряжённая тишина; настолько густая, что её можно было резать ножом.
Мужчина рассмеялся, но в глазах его стояли слёзы.
— Да у тебя «Старр», парень? Повидал я их на войне. Капсюльный с замкнутым корпусом, да?
— Переделанный.
Кейб и сам поражался абсурдности ситуации: двое мужчин, готовых застрелить друг друга, обсуждают оружие.
— Патрон с металлической гильзой. Так удобнее.
Его противник загоготал. Из уголков дрожащих губ побежала слюна.
— А мне нравится мой 1851 года. Да, сэр! Отличный револьвер, правда? Сколько янки я убил с его помощью при Форт-Донельсон, да! «Синие мундиры» умоляли пощадить им жизнь, но я разнёс их мозги по земле!
Он начал хихикать, как безумный, и револьвер затрясся в его руке, жаждая крови.
— Десятый Теннессийский, да, сэр. «Кровавый Десятый», как нас называли. И знаешь почему? Потому что оставляли за собой кучу трупов. Кровь… хе-хе… кровь повсюду. Течёт, льётся… И нельзя никуда от неё деться, от этой крови. Я до сих пор не могу смыть её со своих рук. Нас захватили янки, слышишь? Мои братья были все мертвы, все мертвы. Да, сэр, я уверен, что мертвы. Они отправили меня в Кэмп-Дуглас — лагерь для военнопленных недалеко от Чикаго. О Боги, как же янки с нами развлекались! По ночам они стреляли через стены бараков, делая ставки на то, скольких Джонни-ребов[1] они смогут убить одним выстрелом.
Кейб откашлялся от пыли.
— Я тоже был в плену, Орв. После сражения при Пи Ридж. Я был в Кэмп-Дуглас. Позже нас обменяли, и мы вновь бросились в бой…
— Лжец! Лжец! Лжец! Чёртов брехливый «синий мундир»! — с запинкой произнёс Орв.
Из его рта во все стороны летела слюна, а жёлто-бурые зубы клацали, как медвежий капкан.
— Ты янки! Я чувствую твою вонь! Мерзкие ублюдочные янки, убившие Роя и Джесси! Грёбаные «синие мундиры»! Я убиваю их на месте, убиваю их на месте!
Он вскинул револьвер.
Кейб начал надавливать на спусковой крючок «Старра».
— Если ты убиваешь их на месте, — произнёс Карни, — то готовься, потому сейчас сюда зайдёт один такой.
Дверь распахнулась, и в салун вошёл высокий мужчина.
На нём было пальто до колена, воротник и манжеты которого были отделаны мехом. На голове — круглая меховая шапка из шкуры бизона.
У мужчины были точёные черты лица, а усы под острым носом были тщательно подстрижены волосок к волоску.
Мужчина был красив; его голубые глаза горели властностью и уверенностью в себе. К пальто на груди был приколот значок.
«Шериф округа Бивер, штат Юта».
Орв не спускал с вошедшего глаз. Как и Кейб.
Кейб просто потерял дар речи. Волна жара разлилась внутри него, заставив трястись, злиться и кипеть.
Но он ничего не сказал. Пока.
— Орв, — спокойно произнёс шериф. — Отдай мне оружие. А если откажешься — клянусь Богом, я застрелю тебя прямо на месте.
Шериф даже не распахнул полы пальто, чтобы показать своё оружие… Если оно у него вообще было.
Но его глаза…
Кейб помнил эти глаза. Безжалостные. Беспощадные.
Когда они смотрели на тебя, смотрели в тебя, твои внутренности начинали таять, как кусок масла на разогретой сковороде.
Орв почти в отчаянии посмотрел на Кейба. Его голова слегка покачивалась из стороны в сторону.
Шериф подошёл ближе.
— Револьвер, — произнёс он. — Сейчас же.
Орв выглядел так, словно сейчас обделается. Хотя, возможно, это уже так и было.
Его пальцы судорожно стискивали кольт 1851 года выпуска. Костяшки побелели от напряжения. Он перевёл взгляд с Кейба на Карни, глянул на шахтёров.
Орв выглядел удивительно беспомощным.
Шериф расстегнул пальто, специально для Орва делая это медленно, спокойно и уверенно.
И убедился, что смутьян хорошо разглядел рукоятку короткоствольного кольта «Миротворец» калибра.45, что висел у его бедра.
Шериф протянул руку.
— Револьвер, — повторил он, и металлом в его голосе можно было резать.
Старый Орв протянул руку, чтобы сдать револьвер, но затем… Может, в нём заговорило чувство собственного превосходства, а может дело в напряжённости момента, но его рука остановилась на полпути, а глаза потемнели и свирепо заблестели.
Но шериф был гораздо быстрее. Гораздо увереннее.
Он схватил Орва за кисть правой рукой, резко дёрнул на себя, вывернул запястье — и револьвер старика оказался в левой руке шерифа.
Он взял револьвер за дуло и с непроницаемым выражением лица пять или шесть раз с размаху ударил рукоятью Орва по лицу, пока тот не упал на колени.
Орв схватился окровавленными пальцами за разбитое лицо и застонал.
В дверях показался крупный мужчина в дождевике, к которому была приколота звезда. Он посмотрел сначала на Орва, затем перевёл взгляд на шерифа.
— Приберись здесь, — кивнул ему шериф и повернулся к Кейбу. — Сэр, я бы попросил вас опустить револьвер.
Кейб, даже не задумываясь, выполнил его приказ.
Этот голос, эти глаза… Они практически гипнотизировали.
Но когда заместитель шерифа не слишком осторожно потянул Орва к выходу, Кейб пришёл в себя. Его лицо искривила дерзкая, нахальная ухмылка.
— Так, так, так, Джексон Диркер, — протянул Кейб. — Собственной персоной.
Шериф вскинул брови, но на его лице не промелькнуло ни намёка на узнавание.
— Я вас знаю, сэр?
Кейб снова усмехнулся, и эта улыбка обжигала ненавистью.
— Должен знать.
Он коснулся старых шрамов, берущих своё начало на одной щеке и перебегавших через переносицу на вторую.
— Эти метки на моём лице…, - начал Кейб.
— И что с ними?
— Это ты их оставил.
— 2-
Офис шерифа округа Бивер.
Грязное одноэтажное кирпичное здание стояло между зданием окружного суда и офисом брокера; его окна выходили прямиком на городскую площадь и таверны, выстроившиеся в ряд, словно предлагающие поразвлечься проститутки. Кейб стоял рядом с домом на продувающем ледяном ветру; на ботинки налипла, как мокрый цемент, грязь.
Он не совсем осознавал, что чувствует в тот момент, но точно мог сказать, что чувство это было не из приятных.
Часть него жаждала вломиться внутрь и застрелить к чертям этого грёбаного сукина сына — шерифа округа.
Но Кейб понимал, что не станет так поступать. Дела так не делаются.
Он столько лет думал о Джексоне Диркере, раз за разом проигрывал в голове фантазии об их очередной встрече… И вот — свершилось.
Но эти фантазии были мёртвыми, как сброшенная змеёй кожа.
Кейб вошёл в помещение и увидел крепкого мужчину — заместителя шерифа — потягивающего из оловянной кружки кофе.
Это был крупный, внушительный мужчина средних лет с широкими плечами.
Он не носил оружие. Как и совсем недавно в салуне.
Кейбу подумалось, что этот мужчина был точной копией старины Тома Смита из Абилина, который вершил правосудие и обеспечивал порядок голыми руками.
— Чем могу помочь? — спросил мужчина. — Я Генри Уилкокс, заместитель шерифа.
— Тайлер Кейб. У меня дело к шерифу Диркеру. Он здесь?
— Здесь, — кивнул Уилкокс. — Я позову его.
Кейб пододвинул стул с прямой спинкой к столу, который, как он полагал, принадлежал Диркеру — массивный, старинный, бумаги на котором лежали в строгом порядке.
Да, таков Джексон Диркер.
Официозный, суровый, живущий по законам военного времени.
Можно даже не сомневаться.
Кейб бывал в офисах шерифов десятков, если не сотен, городов.
Большинство из них представляли из себя полуразвалившиеся лачуги, в которых к бетонным блокам были прикреплены кандалы для удержания заключённых. А письменными столами служили наполовину сгнившие бочки.
Но не здесь.
Не в зажиточном шахтёрском городке.
Здесь работа шерифом округа была весьма прибыльной.
Меньшего от Джексона Диркера ждать не приходилось.
Кейб ждал, закурив сигарету, и изучал прикреплённые к доске изображения разыскиваемых жуликов, последние городские постановления и запертые в шкафу на ключ винтовки.
Отворилась дверь в задней части комнаты — Кейб решил, что она ведёт к камерам задержанных — и вошёл Диркер, а у Кейба внутренности скрутило в узел.
На Диркере был костюм в полоску с галстуком, а из кармана свисала золотая цепочка от часов.
Такой наряд уместнее смотрелся б на банкире.
Но манеры и поведение у Диркера были отменные, и он выглядел бы уверенным в себе лидером даже в платье с корсетом.
Он сел за стол напротив Кейба.
— У тебя здесь дела, Кейб?
У Кейба спёрло дыхание, и он ощутил, как слова застряли в горле, как зацепившаяся за гвоздь ткань.
На секунду ему показалось, что он перепутал…
Нет. Существует лишь один Джексон Диркер. Кейб знал, что это был он с тех пор, как вошёл в «Оазис».
Он выглядел старше, лицо испещрено морщинами от пережитого. На висках виднелась проседь. Но эти глаза… Их невозможно забыть.
Двадцать лет не сгладили горящую в них жестокость. Эти глаза по-прежнему могли прожигать дыры в стенах.
— Помнишь меня, Диркер?
Шериф кивнул.
— Помню.
— А вот в салуне, похоже, не вспомнил…
— Не сразу.
— Шрамы освежили твою память?
Диркер выгнул бровь.
— Думаешь, шрамы в этом округе в новинку, Кейб? Чего ты хочешь? — прямо спросил он. — Зачем ты сюда приехал?
— Увидеть океан, почувствовать солёные брызги на своём лице…
— Океан в сотне миль отсюда.
Кейб хлопнул шляпой по колену.
— Чёрт, кажется, я чуть сбился с курса.
Диркер не удивился.
— По личному делу или по работе?
Он умел задавать вопросы.
Старый добрый Безумец Джек Диркер.
Этого человека нельзя было заболтать.
Он мог рассуждать о расчленении младенца с таким же непроницаемым лицом, как и о подравнивании собственных ногтей. Это точёное лицо никогда не отражало эмоции. Оно не ведало ни ненависти, ни злости, ни любви, ни радости.
Лишь глаза горели жизнью из-под этой маски.
Правда, когда Кейб в последний раз видел Диркера, на том была тёмно-синяя форма лейтенанта Армии Союза.
Кейб затянулся сигаретой.
— Знаешь, Безумец Джек… Кстати, люди ещё зовут тебя так?
— Нет. Похоже, меня так звали только повстанцы во время войны.
Он произнёс это абсолютно равнодушно.
Имена для него ничего не значили.
Вы могли назвать его мать шлюхой, но если бы он до этого не намеревался всадить в вас пулю, то и данная фраза не заставила бы его это сделать.
Но если он был не в настроении — берегитесь!
— Ты и вообразить не можешь, как часто я представлял нашу встречу! Как часто думал, что сделаю с тобой, когда мы вновь столкнёмся.
— Война закончилась, — произнёс Диркер. — Будь мужчиной и живи дальше. Юг недооценил волю и силу Севера. Из-за подобного высокомерия и проигрывают войны. Каждый поступал так, как считал нужным. Но теперь всё закончилось. Мы объединились. Мы едины уже столько лет. Мы должны смотреть в будущее и учиться на ошибках прошлого.
