Певица исполняет два цыганских романса, одну оперную арию, одну народную песню. Певец исполняет две народные песни, одну оперную арию и один цыганский романс. На бис певица исполняет «На последнюю пятерку», которую полагается петь мужчине, а певец — «И кто его знает…», которую полагается петь женщине.
Это придает вечеру особую интимность.
Собирается русская публика с опозданием приблизительно на час.
Так было, так будет.
Если вечер назначен на восемь часов, публика начнет собираться в девять. Если вечер назначен на половину девятого, публика начнет собираться в половине десятого. Чтобы начать какой-нибудь вечер ровно в восемь часов, его следовало бы назначить на половину седьмого или, в крайнем случае, на семь.
За полчаса до начала в зале сидят три человека: жена поэта, муж пианистки и пожилой господин, поссорившийся с женой и сбежавший из дома.
Устроители вечера обводят трех гостей недружелюбным взором и начинают между собой перешептываться: неужели больше никто не придет, и вечер получится чересчур уж интимным?
Время бежит.
Пианистка начинает перебирать астральные клавиши на ручке кресла. Поэт вступает в оживленную беседу с беллетристом, который презрительно кривит рот: ну, что, мол, этот верзила понимает в литературе. Певица делает вид, что вот-вот сорвется с места и умчится в неизвестную даль, но все же благоразумно сохраняет свое сидячее положение. Певец вынимает из кармана блокнот и начинает делать в нем какие-то исчисления: послезавтра — последний срок для его квартирной платы.
Неожиданно воцаряется бедлам. У двери появляется толпа. Все любители русской интимной литературы и музыки решили придти на вечер одновременно.
Начинается невообразимая толкотня. Каждый норовит захватить самое удобное место.
В общем, можно сказать, российские эмигранты отличаются хорошими манерами. Но на вечерах они преображаются. Они превращаются в рычащих церберов, охраняющих неприступность оккупированных ими стульев. Опасно трогать эмигранта на каком-либо вечере, когда он захватил себе место и водрузил над ним свой невидимый флаг.
Примерно через полчаса волнение утихает, в зале устанавливается порядок, какой-то эмигрантского вида человек вбегает на сцену, чтобы проверить, в исправности ли электрическое освещение, и председатель открывает вечер кратким вступительным словом.
Фактически, это не краткое слово, а длинные несколько десятков тысяч слов. У наших ораторов совершенно убийственная привычка. Они восклицают: «Об этом я говорить сейчас не буду» — и говорят. «На этом я не желаю останавливаться» — и останавливаются. «Об этом не стоит упоминать» — и упоминают. Да еще как упоминают!
После речи председателя начинается подлинно интимная часть вечера.
В то время, когда пианистка что-то играет из Скрябина или Рахманинова, дамы вступают друг с другом в оживленные разговоры. Удивительно то, что дамы, обуреваемые внезапным желанием поделиться мыслями, сидят одна от другой на почтительном расстоянии. Они пришли вместе, казалось бы, что им следовало бы найти места рядом. Но нет! Одна уселась в третьем ряду справа, а другая — в шестом ряду слева.
Анне Павловне непременно захотелось передать Александре Ивановне захватывающие сведения о своей внучке и процитировать во всеуслышание несколько гениальных ее афоризмов.
Нине Сергеевне нужен до зарезу хирург. Не знает ли Анастасия Филипповна хорошего недорогого хирурга? Анастасия Филипповна знает хорошего хирурга, но он очень дорог. «Они все теперь дерут шкуру!» — восклицает Анастасия Филипповна.
На сцене появляется поэт. Когда-то он был любимцем публики. Но теперь он читает свои стихи так громко, что мешает людям разговаривать.
Иван Петрович начинает кашлять. В частной жизни Иван Петрович никогда не кашляет. Его горло в порядке. Но стоит ему появиться на каком-либо собрании, как у него появляется страшнейший позыв к кашлю. Театральный кашель Ивана Петровича напоминает хрип леопарда, сраженного отравленной стрелой африканского охотника.
