Мне вовсе несимпатична противоречивая, местами просто лживая система тюремных ценностей. У меня нет никаких оснований осуждать тех, кто, попав в зону, стал на путь добровольного сотрудничества с администрацией, «одел рога», стал «козлом», как здесь говорят. Это их личный выбор. Но я не могу не замечать, какие у большинства представителей «актива» мерзкие лица, подлые глаза, отвратительные манеры. Типичный пример — Рома Сухой, помощник дневального в нашем отряде, невежественный, наглый, подлый. Не более приятен и его коллега — Леша Рыжий, хитроглазый, с хищным клювовидным носом, угодливый в отношениях с любым прапорщиком и надменный по отношению к любому из нас. Уникальный пример представителей «козлиной» категории — отрядный завхоз Юра, здорово смахивающий на Вия из той первой советской замечательной экранизации бессмертной гоголевской повести. В неполные сорок лет он имеет почти двухсоткилограммовое студенистое рыхлое тело. Куда отвратительнее его мстительность и жадность до жратвы и прочих подношений, непомерная завистливость. Похоже, администрация, решая главную свою проблему — содержать зону в повиновении, делает ставку именно на подлецов. Значит, что-то — изначально неправильно, нечестно, порочно в системе, призванной контролировать, воспитывать и перевоспитывать попадающих в зону людей. Конечно, принцип ставки на «сволочей» — не новый, но почему-то именно здесь он доведен до совершенства. Может быть, наша колония — исключение из общего правила?
Хорошо, очень хорошо, что в этой зоне с самого начала, с самого первого дня нахождения я выхожу на работу. В зоне прежнего моего пребывания самой возможности трудоустройства я дожидался, точнее, добивался более трех месяцев. А здесь с первого дня — на работу! Замечательно! За эту работу можно получить какие-то деньги, очень смешные, что-то около ста рублей в месяц; они перечисляются на счет, и деньги можно потратить в местном ларьке. На эти деньги можно что-то купить (чай, какие-то продукты, туалетную бумагу, зубную пасту, прочие, столь необходимые в арестантском быту мелочи). Покупки эти также осуществляются безналичным образом — наличные деньги иметь нам строжайше запрещено. Впрочем, все это не важно, важно быть занятым, ощущать себя востребованным, просто знать, что сегодня ты идешь на работу, и чувствовать усталость по возвращении с этой работы. Для работающих здесь время идет быстрее, и настроение, мысли, ощущения складываются совсем другим, более правильным образом. И все это при том, что работа здесь несерьезная, если не сказать откровенно, идиотская. По сути, почти бесплатная, связанная со множеством нарушений и нелепостей. На зоне два основных производства. Первое — меловое. Занятые на нем дробят и фасуют мел, который экскаватор, бульдозер и прочие механизмы выгрызают из склона холма, что также является территорией зоны. Второе производство — швейное. Здесь изготавливают мешки для упаковки минеральных удобрений, того же самого мела, прочей сыпучей продукции. Мешки шьют из какой-то едко пахнущей, похожей на рогожку ткани явно химического происхождения. Для некоторой продукции изготавливаются двойные мешки. Один мешок — из полиэтилена, другой — из упомянутой вонючей рогожки. Операция во вдеванию одного мешка в другой называется формовкой. Именно на ней я и задействован, востребован, занят. В моем распоряжении что-то вроде станка — рамка из круглой арматуры, на которую я должен напялить сначала полиэтиленовый мешок, а потом и мешок, сшитый из химической рогожки. Норма выработки — более четырех тысяч мешков за смену. Выполнить эту норму практически невозможно, не потому что объем этой работы велик, а потому что организовано производство из рук вон плохо. То не хватает одного вида мешков, то закончились другие, то цех оказывается переполненным готовой, но не отгруженной продукцией (подводит заказчик, не высылает в срок транспорт), то что-то ломается, отключается, выходит из строя. Хорошо бы приучить себя не обращать на эти мелочи внимания. Главное — я трудоустроен, востребован, я — просто занят!
Разговорился с библиотекарем колонии. Это старик, давно переваливший за семьдесят, но он бодр и энергичен, выглядит лет на пятнадцать моложе. Глаза ясные, живые, умные. Инженер-конструктор, электронщик, признанный международный авторитет в области перехвата, локации и прочих чисто оборонных заумных электронных «штучек». Его имя и перечень его открытий, разработок, изобретений включены в военные энциклопедии и оружейные справочники. Сюда попал за контрабанду военной техники, свое обвинение отрицает, считает свое дело «заказным», уверен, что его «засадили» конкуренты, которым он мешал своей деятельностью зарабатывать на российском рынке вооружения. Прав ли он, судить не берусь, но сам факт «посадки» государственного по сути человека, а главное — лишение его возможности заниматься своими делами, поражает. И дело даже не в его более чем почтенном возрасте, не в заслугах перед государством (а их перечень более чем внушительный). Даже если он виновен, неужели было нельзя ограничиться условным наказанием? На худой конец, в заключении создать ему условия для продолжения работы, имеющей, без преувеличения, стратегическое государственное значение? Как тут не вспомнить сталинско-бериевские шарашки, в которых некогда и формировалась инженерная мысль Королева, Яковлева и многих прочих светил советской науки. Да, их сажали чаще всего по нелепым, надуманным, а то и откровенно сфабрикованным обвинениям, но там, по ту сторону «колючки», им создавались все необходимые условия. Им давали усиленный паек, для них выписывали порой даже из-за рубежа соответствующую литературу, им предоставляли штат помощников, целые лаборатории — словом, делалось все, чтобы их потенциал не «ржавел», не простаивал, а работал на Державу. Выходит, сталинским ГУЛАГом руководили истинные государственники, люди умные и дальновидные, в отличие от ГУЛАГа нынешнего, демократического. Вот и сидит ясноголовый Игорь Владимирович Н., лауреат различных премий, кавалер многих наград в лагерной библиотеке (хорошо, не угодил еще на промку[2] ворочать мешки и дышать полипропиленовой вонью). Вот и думай! Вот и сравнивай!
Пасха. Удивительно, но первый, кто поздравил меня с этим столь важным для каждого православного праздником, был мой сосед по бараку чеченец Муса М. Двойственное чувство, с одной стороны — приятно (чуткость, искреннее внимание и т. д.), с другой стороны — досадно. Первым с Пасхой меня поздравляет мусульманин, а единоверцы, крещенные в младенчестве, носители крестов всех калибров, редкие, но все-таки посетители местного храма, в это время, уныло матерясь, тянулись к умывальнику, заваривали чифир, а то и просто дрыхли. Что-то похожее я уже испытывал примерно год назад, когда в отряд из лагерного «блаткомитета» передали солидный пакет с конфетами и прочими сладостями. Инициатор акции адыгеец Джоник скупо пояснил: «У нас, мусульман, сегодня праздник, пост закончился. Это вам, братья, от души!» Увы, мои единоверцы в проявлении подобных инициатив замечены не были. Как бы хотелось верить, что это — недоразумение, частное совпадение случайных моментов.
Каждый день в зоне начинается с государственного гимна. Каждый день ровно в шесть (в воскресенье и праздники на час позднее) эта мелодия, усиленная видавшим виды динамиком, врывается в наше сознание, высверливает мозг, поднимает с коек. Качество музыки гадкое, запись полна треска, шороха и всякого рода хрипов и всхлипов. Многие признаются, что за несколько лет пребывания здесь успели возненавидеть эту мелодию. Не исключено, что через какое-то время и я последую их примеру. И это в то время, что всю предыдущую жизнь я очень уважал эту торжественную, величественную музыку, считал, что стране с гимном просто повезло! Отношение это не родилось само собой, уж так сложилась жизнь, что гимнов различных государств довелось переслушать немало, и лично могу свидетельствовать: наш гимн — лучший! Скажу больше, неведомая сила распрямляла спину при первых звуках этой музыки, наполняла сознание гордостью, энергией. Не уверен, что после пребывания здесь удастся сохранить это светлое чувство.
Кстати, остается пока сожалеть и удивляться, насколько нерационально используются возможности радиосети зоны. Кроме команды «подъем», сопровождаемой упомянутой выше музыкой, транслируется команда «отбой» («в зоне строгого режима отбой, спецконтингенту занять спальные места…»). Еще с помощью радио разыскиваются необходимые сотрудники («прапорщик Иванов, срочно зайдите в дежурную часть») и осужденные («осужденный Петров, третий отряд, срочно прибыть на рабочее место»). Вот, пожалуй, и все. А ведь могла бы администрация колонии создать собственную радиогазету, наладить информационную службу, организовать регулярные выступления сотрудников, руководителей служб, самих осужденных. Эти меры помогли бы наладить контакт между теми, кто в зоне сидит, и теми, кто зоной руководит. Радио помогло бы лучше понимать друг друга зекам и «мусорам». Вместо этого всего из динамиков доносится затасканная до неузнаваемости фонограмма гимна да лающие команды. Впрочем, по-другому здесь, наверное, и быть не может. Люди, призванные не только держать нас в строгих рамках режима, но и воспитывать нас, к диалогу с нами просто не готовы. Они боятся нас. Они ненавидят нас. Они стесняются нас в силу своего косноязычия. Последнее качество представители администрации демонстрируют каждый понедельник, в день, на который приходится в зоне общее построение и что-то похожее на строевой смотр. Типичный пример этого косноязычия, откровенного игнорирования элементарных норм русского языка демонстрирует замполит зоны подполковник с экзотической кличкой Конь-Голова. Похоже, этот человек так и не усвоил знакомые каждому школьнику правила склонения и спряжения, многие слова употребляет просто не по назначению, да и беден до убогости у него запас этих самых слов. Понятно, в эфире таким «златоустам» делать нечего.
Свойство мечтать, как свойство смеяться, относится к разряду качеств, которые резко отличают человека от животного. Отрадно, что многие из нас не утратили этого навыка. Кажется, и я здесь не исключение. Сегодня представил себе, как после освобождения займусь осуществлением оригинального проекта. Смысл его прост. Направить в одну из колоний профессионального фотографа, поставить ему задачу отснять лица заключенных. Отснять в анфас крупным планом, точнее, снимать даже не лица, а глаза (что выше бровей и ниже носа, загородить, заретушировать), а потом из этих снимков сделать выставку по всем правилам вернисажного искусства, с соответствующей подсветкой, специально подобранной музыкой и т. д. Уверен, на этой выставке не будет похожих снимков, каждый взгляд будет по-своему неповторим. Перемешаются в них и пронзительная грусть, и щемящая надежда, и угрюмая злоба, и виноватая нежность, и робкая вера, и жестокая решительность, и еще много чего…
Все-таки в счастливое время выпало нам сидеть. Сегодня практически каждому арестанту можно надеяться на светлый просвет в судьбе, на облегчение участи. Это, конечно, не значит, что каждому будет снисхождение, но шансов прибавляется. И на УДО (условно-досрочное освобождение) люди уходят куда чаще, чем в предыдущие годы, и начавшаяся реформа службы исполнения наказаний надежд прибавляет, и концентрация слухов о замене старого УК РФ на новый, более гуманный, нарастает. Еще несколько лет назад ничего подобного и в помине не было. Получал человек свой срок, и это был приговор на все двести процентов — ни «скощухи», ни послабления! Так что будем ждать, надеяться. Тем более дело идет к выборам. Достижения в экономике, в социальных сферах весьма скромные, а где «пряники» для электората? Реформы в УФСИН, совершенствования в УК, сокращение общего числа сидельцев — самый верный, самый честный, самый малозатратный путь. Эффект, бесспорно, будет ощутим. Едва ли не в каждой российской семье кто-то сидел, сидит или, того гляди, сядет. На худой конец, просто с содроганием вспоминают о времени не столь давнем, когда понятия «ссылка», «лагеря», «этап», «срок» заставляли трепетать каждого.
«Труд — воспитатель», «труд — главное средство перевоспитания». Очень правильные, очень привычные, очень знакомые лозунги. Кажется, здесь, в зоне строго режима, звучать им особо актуально, наполняться особым социальным политическим смыслом. Но так только кажется… Оказывается, официально труд в лагере — дело добровольное. В соответствии с нынешними законами. К труду никто никого не обязывает, не принуждает и… даже не стимулирует. Никаких льгот выходящий на работу арестант по сравнению с арестантом, который круглые сутки играет в карты, смотрит телевизор или просто валяется на койке, не имеет. Формально считается, что работающим проще уйти по УДО, однако число обманутых, кому УДО за добросовестный труд обещали, но не дали, куда больше тех, кто, ни разу не появившись за весь срок на промке или появившись там за считаные месяцы до суда, выходит на волю условно-досрочно освобожденным. Понятно, за всем этим — хорошо известные по вольной жизни коррупционные штучки: хлопоты и покровительство больших начальников, родственные связи, элементарные взятки. Стоит ли в этом случае говорить, что труд — это стимул и воспитатель?
