Жирно прочерченный зеленый лик снова сливается с темным фоном стены — мимикрирует до лучших времен.
Краденый печатный орган догорает в руке коварного и непредсказуемого Короленко. Гарриман жалеет, что сверкал при нем, как идиот, диковинной зажигалкой. Незаметно он убирает «Ронсон» в карман штанов. От греха подальше. Но что есть грех? Странное дело — Джокер симпатизирует нацизму, причем его «ужасные» стороны не вызывают у него запланированного ужаса; но совершенно не завидует и не бесится при виде евреев. И вынужден скрывать обе эти симпатии. А комсомолец Короленко пакостит таким же, как он, советским людям, и гордится своими проделками. А пока что пионер Кунц проявляет отчетливый интерес к еще одному меньшинству, находящему небезвыгодным считать себя угнетенным. Впрочем, свойство меньшинств — расти в числе, сохраняя чувство исключительности. Чем безнадежнее линяет, утрачивая свой цвет и упругость материя большинства, тем ярче горит ярлычок-этикетка «расы господ».
Все кругом темнят. И в сумерках всеобщего помрачения откуда-то из ГДР, где разлагается, отсасывается немецкими питуриками западная группа войск, возвращаются вот таких размеров полутритоны-полушкряки, как Мертвоглядов. Который тоже только что помочился своим бородавчатым хоботом, и уставился, не моргая, на собачий ящик, вибрируя жабрами оттопыренных щек.
— Сколько ж их на самом деле было? — вслух размышляет Короленко, хотя в печати уже не раз отвечали на этот вопрос, — Серий «Фантомаса»?
Наименее тупой из всех дворовых подростков хорошо помнит, как Гарриман когда-то в течении трех дней водил за нос целый шобляк бакланов, сочиняя на ходу четвертую и пятые серии. Делал он это настолько увлекательно, что те кугуты до самого конца так и не смогли его разоблачить.
Обитателей этого двора наебать нетрудно, как и любого другого рабочего гнезда, плохо другое — на них ведь ничего не заработаешь пропагандой того, что нравится тебе самому. В этих клетях, в отличие от разбойно-романтической слободки не поют — шипят, и то, не как змеи, а скорее, как детская клизма. В основном здесь можно встретить лысых и плешивых, но не благородно, как Шарль Азнавур или Челик, а совсем иначе. Полысевшие от обыденных забот, от суеверной боязни последствий онанизма, которая табунами загоняет их в газовую камеру Дворца бракосочетаний, как гнала в море Джона Сильвера его чернокожая супруга.
Лева Шульц отрастил было роскошную «афро», но когда! Когда попал под машину и полгода пролежал в гипсе. Нашел время похипповать! Сняли гипс, и Леву тут же отправили в «перукарню», где его по новой облысили. Не дорогая ли это цена за возможность носить патлы — перелом ноги? Вопрос риторический. Вот начинает обрастать далекий от поп-музыки Кунц, но это он, как говорится, машинально.
Длинные волосы в обычной школе не приветствовались, что закономерно, учитывая их негигиеничность и противный обмен веществ у подростков, от которых и так вечно попахивает. Зато на них не обращают внимания там, куда поступил лемурчик Кунц — в ПТУ! Бакланы имели полное право заявлять: «Вас еще два года будут в школе за патлы гонять, а у нас — бесплатное питание, потом — бесплатные обувь и роба, и в третьих — не стригут». Поэтому, в начале 70‑х по длине волос можно было опознать далеко не богему, не битника, не психосатаниста, а Его Профтехучилища Баклана!
Вот у кого «будут волосы все распатланы», если послушать Галича в любимой песне Лены Канн — от которой тоже исходил тяжелый духан, пермаригидное зловоние — «Гостиничная пастораль». Благодаря этому факту даже возникло отдельное понятие, спецопределение такое — хиппи боклан. С ударением на «о», как «очко» или «лезгинка-шалако». Запомнили? Применяйте.
— Трудно сказать, — скромно и уклончиво произносит Джокер, стараясь не обострять.
— Старший брат Зарыги, Витька Новокрест, шо служил в Морфлоте, говорит, что в Турции показывали 666 серий, — с подспудным фанатизмом чеканит слова Короленко, отец лжи и разносчик суеверий.
— Хай Мертвоглядов расскажет им по новой тот фильм, про Вампира, что он смотрел в ГДР, если он, конечно, не напиздел.
Что-то Гарриман об этом уже слышал. Какие-то абстракции доходили. Обычно в пересказках подобного рода детали и сюжет оказываются безнадежно погребены во браге вымысла. Когда Гарриману было лет одиналцать, и звали его тогда еще Фриц, Каганчик-младший пошел навстречу малолетке, и побаловал его своей версией «Анжелики — маркизы ангелов». Она была до такой степени несуразной, что даже Гарри, ребенок, освоивший по случаю «Судебную медицину» и «Гигиену женщины» Паппа и Школьника догадался, в чем тут дело. Каганчик воспользовался шансом выплеснуть ему в уши всю свою умозрительную онано-паранойю. Нашел психиатра! Слышал бы своего внука дедушка-конармеец, достойный пера Бабеля и фронтовой шофер.
Мертвоглядов реагирует без энтузиазма. Видимо, родители не позволяют ему распускать слизистый рецептор насчет их жизни за границей. Пускай это было всего лишь ГДР-овское чистилище между капиталистическим адом и парадизом Леонида Ильича.
