Сказанное выше четко указывает на технический прогресс и глобализацию как на главных «виновников» большей взаимозависимости. Кроме того, они создали такую культуру непосредственности, что не будет преувеличением сказать, что в сегодняшнем мире все движется намного быстрее, чем раньше. Если бы было выделено что-то одно, чтобы объяснить это поразительное увеличение скорости, то это, несомненно, был бы Интернет. Более половины (52%) населения мира сейчас подключено к Интернету, по сравнению с менее чем 8% 20 лет назад; в 2019 году более 1,5 млрд смартфонов - символ и вектор скорости, позволяющий достичь нас в любом месте и в любое время - были проданы по всему миру. Интернет вещей (IoT) теперь соединяет 22 миллиарда устройств в режиме реального времени, начиная от автомобилей и заканчивая больничными койками, электрическими сетями и насосами для водяных станций, кухонными печами и системами сельскохозяйственного орошения. Ожидается, что к 2030 году это число достигнет 50 миллиардов или больше. Другие объяснения роста скорости указывают на элемент «дефицита»: по мере того, как общество становится богаче, время становится более ценным и поэтому воспринимается как все более дефицитный. Это может объяснить исследования, показывающие, что люди в богатых городах всегда ходят быстрее, чем в бедных - у них нет времени терять! Независимо от причинного объяснения, конец всего этого очевиден: как потребители и производители, супруги и родители, лидеры и последователи, все мы подвергаемся постоянным, хотя и прерывистым, быстрым изменениям.
Мы можем видеть скорость везде; будь то кризис, социальное недовольство, технологические разработки и внедрение, геополитические потрясения, финансовые рынки и, конечно же, проявление инфекционных заболеваний - все сейчас идет быстро вперед. В результате мы работаем в обществе реального времени, и мы чувствуем, что темп жизни постоянно увеличивается. Эта новая культура немедленности, одержимая скоростью, проявляется во всех аспектах нашей жизни, от цепочек поставок «точно в срок» до «высокочастотной» торговли, от скоростных знакомств до быстрого питания. Он настолько распространен, что некоторые эксперты называют это новое явление «диктатурой срочности». Это действительно может принимать крайние формы. Исследования, проведенные учеными Microsoft, показывают, например, что того, что веб-сайта медленнее, чем на 250 миллисекунд (четверть секунды), достаточно, чтобы потерять хиты своим «более быстрым» конкурентам! Всеобъемлющий результат заключается в том, что срок хранения политики, продукта или идеи, а также жизненный цикл лица, принимающего решения, или проекта резко сокращаются и часто непредсказуемо.
Ничто не проиллюстрировало это более наглядно, чем головокружительная скорость, с которой COVID-19 прогрессировал в марте 2020 года. Менее чем через месяц из водоворота, вызванного ошеломляющей скоростью, с которой пандемия охватила большую часть мира, казалось, наступила целая новая эра. . Предполагалось, что начало вспышки произошло в Китае раньше, но экспоненциальное глобальное развитие пандемии застало многих лиц, принимающих решения, и большую часть общественности врасплох, потому что мы обычно считаем когнитивно трудным осознать значение экспоненциального роста. рост. Рассмотрим следующее в терминах «дней для удвоения»: если пандемия растет на 30% в день (как COVID-19 примерно в середине марта для некоторых из наиболее пострадавших стран), зарегистрированные случаи (или количество смертей) удвоятся чуть более чем за два дня. Если он вырастет на 20%, это займет от четырех до пяти дней; а если вырастет на 10%, это займет чуть больше недели. Другими словами: на глобальном уровне COVID-19 потребовалось три месяца, чтобы охватить 100000 случаев, 12 дней, чтобы удвоить до 200000 случаев, четыре дня, чтобы достичь 300000 случаев, а затем 400000 и 500000 случаев были охвачены за два дня каждый. От этих чисел кружится голова - невероятная скорость в действии! Экспоненциальный рост настолько затрудняет наши когнитивные функции, что мы часто сталкиваемся с ним, развивая экспоненциальную «близорукость»,[7] думая об этом как о не более чем «очень быстро». В известном эксперименте, проведенном в 1975 году, два психолога обнаружили, что, когда нам нужно предсказать экспоненциальный процесс, мы часто недооцениваем его в 10 раз.[8]Понимание этой динамики роста и силы экспонент проясняет, почему скорость является такой проблемой и почему скорость вмешательства для сдерживания скорости роста так важна. Эрнест Хемингуэй это понимал. В его романе «И солнце восходит» два персонажа ведут следующий разговор: «Как ты стал банкротом?» - спросил Билл. «Двумя способами, - сказал Майк. - Постепенно, а затем внезапно». То же самое обычно происходит с большими системными сдвигами и сбоями в целом: вещи имеют тенденцию меняться сначала постепенно, а затем все сразу. Ожидайте того же от сброса макросов.
Мало того, что скорость принимает крайние формы, она также может порождать обратные эффекты. Например, «нетерпеливость» - это то, последствия которого аналогичным образом можно увидеть в поведении участников финансовых рынков (новое исследование показывает, что импульсная торговля, основанная на скорости, приводит к тому, что цены на акции постоянно отклоняются от их фундаментальной стоимости. или «правильная» цена) и в цене избирателей на выборах. Последнее будет иметь решающее значение в постпандемическую эпоху. Правительствам, по необходимости, требуется время, чтобы принять решения и реализовать их: они обязаны учитывать множество различных групп избирателей и конкурирующие интересы, уравновешивать внутренние проблемы с внешними соображениями и получать одобрение законодательных органов, прежде чем привести в действие бюрократический аппарат для решения всех этих проблем. решения. Напротив, почти мгновенное разочарование. Эта проблема асинхронности между двумя разными группами (политиками и общественностью), временной горизонт которых так сильно различается, будет острой, и с ней будет очень трудно справиться в контексте пандемии. Скорость шока и (глубина) причиненной им боли не может и не может быть сопоставлена с одинаковой скоростью со стороны политики.
Скорость также заставила многих наблюдателей установить ложную эквивалентность, сравнив сезонный грипп с COVID-19. Это сравнение, проводимое снова и снова в первые месяцы пандемии, вводило в заблуждение и концептуально ошибочно. Давайте возьмем пример США, чтобы сформулировать суть и лучше понять роль, которую играет скорость во всем этом. По данным Центров по контролю за заболеваниями (CDC), от 39 до 56 миллионов американцев заразились гриппом в течение зимнего сезона 2019-2020 годов, и от 24 000 до 62 000 умерли.[9] Напротив, по данным Университета Джона Хопкинса, 24 июня 2020 года более 2,3 миллиона человек были диагностированы с COVID-19 и почти 121000 человек умерли.[10] Но на этом сравнение заканчивается; это бессмысленно по двум причинам: 1) цифры гриппа соответствуют предполагаемому общему бремени гриппа, в то время как цифры COVID-19 являются подтвержденными случаями; и 2) сезонные каскады гриппа «мягкими» волнами в течение периода (до шести) месяцев равномерно, в то время как вирус COVID-19 распространяется как цунами в горячих точках (в нескольких городах и регионах, где он концентраты), и тем самым может подавить и заблокировать возможности здравоохранения, монополизируя больницы в ущерб пациентам, не инфицированным COVID-19. Вторая причина - скорость, с которой нарастает пандемия COVID-19, и внезапность появления кластеров - имеет решающее значение и делает сравнение с гриппом несущественным.
Скорость лежит в основе первой и второй причин: в подавляющем большинстве стран скорость, с которой развивалась эпидемия, сделала невозможным наличие достаточных возможностей тестирования, и затем она перегрузила многие национальные системы здравоохранения, оснащенные для борьбы с предсказуемой ситуацией. рецидивирующий и довольно медленный сезонный грипп, но не со «сверхбыстрой» пандемией.
Еще одно важное и далеко идущее последствие скорости состоит в том, что лица, принимающие решения, имеют больше информации и больше анализа, чем когда-либо прежде, но меньше времени для принятия решения. Для политиков и руководителей бизнеса потребность в стратегической перспективе все чаще сталкивается с повседневным давлением немедленных решений, что особенно очевидно в контексте пандемии и усиливается сложностью, как мы увидим в следующем разделе.
В своей простейшей форме сложность можно определить как то, что мы не понимаем или что нам трудно понять. Что касается сложной системы, психолог Герберт Саймон определил ее как «систему, состоящую из большого количества частей, которые взаимодействуют непростым образом».[11] Сложные системы часто характеризуются отсутствием видимых причинно-следственных связей между их элементами, что делает их практически невозможными для предсказания. В глубине души мы чувствуем, что чем сложнее система, тем больше вероятность того, что что-то может пойти не так, что авария или отклонение от нормы могут произойти и распространиться.
Сложность можно приблизительно измерить тремя факторами: «1) объемом информационного содержания или количеством компонентов в системе; 2) взаимосвязанность - определяемая как динамика взаимной отзывчивости - между этими частями информации или компонентами; и 3) эффект нелинейности (нелинейные элементы часто называют «переломными моментами»). Нелинейность - ключевая особенность сложности, потому что это означает, что изменение только одного компонента системы может привести к неожиданному и непропорциональному эффекту в другом месте ».[12] Именно по этой причине модели пандемии так часто дают широкий диапазон результатов: различие в предположениях относительно одного компонента модели может резко повлиять на конечный результат. Когда кто-то слышит о «черных лебедях», «известных неизвестных» или «эффектах бабочек», здесь проявляется нелинейность; Поэтому неудивительно, что мы часто ассоциируем сложность мира с «сюрпризами», «турбулентностью» и «неопределенностью». Например, в 2008 году сколько «экспертов» ожидали, что ценные бумаги, обеспеченные ипотекой, происходящие из Соединенных Штатов, нанесут вред банкам по всему миру и в конечном итоге довести мировую финансовую систему до грани краха? И в первые недели 2020 года, сколько лиц, принимающих решения, предвидели степень, в которой возможная пандемия нанесет ущерб некоторым из самых сложных систем здравоохранения в мире и нанесет такой серьезный ущерб мировой экономике?
