Как будто бы не он один выводил поправки по таблицам, не он корректировал стрельбу по первым всплескам, и не покойный Андрей Иванов держал врага точно на скрещивании нитей оптического прицела и по ревуну, секунда в секунду, обрушивал ему на голову выработанный ими вместе снаряд.
«Видимость преотличная, цель сама идет…» — вспомнил Фома Фомич любимую поговорку старшины Иванова и грустно усмехнулся.
После того сумрачного дымного рассвета, когда «Фокке-Вульф» штурмовали их миноносец дважды подряд и Андрея унесли с полубака с прострелянной головой, Мерничий сам как будто бы стал на один глаз хуже видеть и не так быстро рассчитывать в уме поправки.
Во время работы они редко и мало разговаривали друг с другом — того Иванова не надо было ни о чем ни предупреждать, ни особо инструктировать: у него видимость всегда была «преотличной», и цель «сама шла» на скрещивание нитей прицела.
— Да, тот Иванов был бы на месте,- в третий раз с сердцем повторил Мерничий, помолчал и горько прибавил:- А молодые… Что ж? Они и есть молодые. «Одной-то любви к делу мало. Нужны умение, сноровка, талант…» — мрачно подумал Мерничий, сунул в карман таблицы стрельбы и, застегнувшись на все пуговицы, вышел из каюты.
Первым, с кем он столкнулся на мостике, был старик Хомяков, начальник училищного арткабинета, разговаривающий с командиром корабля, окончившим училище на четыре года раньше Мерничего.
— Здравствуйте, дорогой Егор Александрович! Рад вас видеть в добром здоровий! — искренне сказал Фома Фомич и тут только заметил на плечах старика лейтенантские погоны.-С производством вас! К нам на поход пожаловали?
— Здравствуйте, товарищ лейтенант! Спасибо. Да вот, как говорится, пожаловал. Инспектировать комендорские стрельбы. А то многие, как говорится, «отклонения» допускают. У вас, полагаю, этого фиксировать не придется? — совсем так же, как пять лет назад перед уроком, и начальственно и чуть-чуть застенчиво, спросил старик и погладил левую щеку, а это значило, что он волнуется.- Да-с, я давно уже не преподаю,- все же сказал он, хотя Мерничий ни о чем его не спрашивал.
— Полагаю, что не придется, товарищ лейтенант,- сказал Фома Фомич: — комендоры, товарищ лейтенант, как и всюду, молодые, в остальном же все нормально.
— Ну, вот и хорошо. Молодость — это тоже нормально.
Старым п запас пора. Иванов-то у вас служит? — справился старик.
— Один Иванов служит, товарищ лейтенант,- совсем Безразлично сказал Фома Фомич и про себя добавил: — «Ишь ты, уж услышал…»
— Что же, это Андрея-то Иванова…
— Говорит: однофамилец,- все так же безразлично сказал лейтенант и покосился на море: буксир военного порта, крикливый и черный, как грач, уже тянул к отмели три комендорских щита.
— Так-так… Ну, что же, посмотрим, постреляем, товарищ Мерничий,- сразу перехватил взгляд лейтенанта в сторону щитов и вспыхнувшую в его голосе досаду, неизвестно чему радуясь, сказал Хомяков,- попробуем молодых. Ох-хо-хо, стариками-то все будем, а вот молоды ми-то уж извините…- и опять другим, официальным тоном обратился к командиру корабля: — Прикажите приступить к комендорским стрельбам, товарищ капитан третьего ранга.
— Будет исполнено, товарищ лейтенант. Намерены проверять по тревоге? — почтительно козыряя, ответил командир,
— Можно и по тревоге,- сказал инжектирующий, доставая перетянутый резинкой блокнот.
— Так кто у вас на боковом-то первым наводчиком? Ага, Иванов и есть, — Хомяков даже довольно зажмурился. — Ну, начнем с однофамильца…
…Первая же очередь звонков выбросила уже бывшего наготове Сашу Иванова на полубак, к пушке. Обстановка была уже ясна: буксир, подтащив щиты к отмели, собирался уходить,
С ходу сдернув надульник, Саша вскочил в сиденье первого наводчика, вполглаза оглядел людей при пушке — все ли на месте — и, оградив ладонью рот, крикнул на мостик:
— Орудие помер один к бою готово!
Хомяков покосился на запущенный секундомер .и довольно буркнул:
— Молодец! По-ивановски.
— Ну, товарищи, не посрамим Анну Андреевну,- только и сказал Саша,- помните, где стоим…
— Орудию номер один курсовой угол шестьдесят, наводить по среднему щиту! — крикнули с мостика.
— Есть! — удовлетворенно ответил Саша.
Синие нити прицела совместились с самой серединой щита, казавшегося не больше листка клетчатой серой бумаги из блокнота и так же расквадраченного сшивками парусины.
Обернувшись назад, Саша встретился глазами со старшим артиллеристом, выглядывавшим из-за обвеса мостика. Мерничний был явно обеспокоен.
«А вот и не пожалеешь, что не снял!» — самоуверенно подумал Саша, увидев свое отражение на бронзовой коробке затвора: в желтоватой, полированной до зеркального блеска, плоскости металла лицо его выглядело старше, мужественнее.
— У орудия! Как видимость? -спросил с мостика незнакомый голос, по интонациям, несомненно, тоже принадлежащий начальнику.
— Видимость преотличная! — думая все об одном и том же, доложил Саша, и Мерничий, в эту минуту тоже занятый одними мыслями с ним, недовольно посмотрел на него сверху.
Конечно, экзамен был не ему, хозяину артиллерии всего корабля, а только лишь одному из его подчиненных, но почему-то очень волновался и сам лейтенант.
— Итак, приступили-с,- сказал Егор Александрович н снова запустил остановленный было секундомер.
Стрельба пошла своим чередом. Дальномерщик дал расстояние до щитов, и только каких-нибудь десять секунд «поколдовал» Мерничий с карандашом в руках над картонным альбомчиком таблицы.
Егор Александрович на минуту отвел взгляд от наводчика и задержал его на старшем артиллеристе, бормочущем быстрым, озабоченным шопотом:
— Ветер… плюс… двенадцать градусов… минус…
В глазах старого практика-артиллериста промелькнуло выражение суровой ласки; все они до единого, теперь управляющие огнем башен, кораблей и целых соединений, прошли через его руки и его кабинет УАО, и он помнил их всех еще и новом, необмятом обмундировании.
— Прицел восемь, целик пять! — раздельно крикнул Мерничий, пряча таблицы в карман, и опять вздохнул: как же ему нехватало покойного Андрея, вот бы сейчас они вместе и порадовали старика!..
Короткое слаженное движение возникло возле орудия — оно поднялось вверх, повело влево, вправо и замерло, ожидая команды.
— Первое! Ревун!-ровно сказал Мерничий.
Гортанно засипел ревун, и звук выстрела негромко и гулко щелкнул.
Мерничий, волнуясь, и больше всего боясь, что волнение его заметят на мостике, впившись в бинокль, разыскивал у щита белый всплеск.
Всплеска не было. Чувствуя, что он мучительно краснеет и что искать уже больше нечего, потому что столб, видимо, осел где-то далеко вправо или влево, а может быть, даже далеко за горизонтом, Фома Фомич опустил бинокль и наткнулся глазами на прищуренные глаза Хомякова.
Старик улыбался.
— Вот они, молодые-то, хе-хе-хс, Нет всплеска-то, товарищ лейтенант? Я тоже было, как вы, а они прямо в цель. Его только щитком загородило.
Мерничий снова поднял бинокль к глазам и почти в центре среднего щита увидел черное круглое, кажущееся не больше дробинки, пятнышко.
Незаметно переведя дух и придав лицу выражение официальности, он опустил бинокль и, козырнув четко спросил инспектирующего:
— Разрешите продолжать стрельбу в соответствии с инструкцией, товарищ лейтенант?
— Безусловно,- сказал Егор Александрович и тоже козырнул.
И тогда Мерничий, всегда, даже и на мостике, говоривший вполголоса и команды отдававший ровно и без особого азарта. крикнул так, что дивизионный штурмам, бывший поблизости, схватил я за левое ухо.
— Орудие номер один! Поражение! Ревун! — и туг же бросив к глазам бинокль, стал считать появляющиеся почти точно на середине щита пробоины.
Насчитав пять черных пробоин и все еще не опуская бинокля, любуясь почти виртуозной точностью рук Александра Иванова, он скомандовал «Дробь!» и сказал безразлично:
— Ну, вот, я так и думал. Преемственность это, знаете ли…- и не докончил фразы.
— Очень чисто бьет,- ласково сказал Егор Александрович и по-старинке добавил: — добрый пушкарек,- но тут же поправился,- то есть комендор на уровне своего орудия и своей фамилии хочу я сказать. Разрешите глянуть вблизи на такого молодого?.. Нет, нет, зачем же звать… Именно на его рабочем месте.
