Григорьев огляделся. Он находился в обширной полутемной комнате, посреди которой, за обшарпанным столом, кто-то сидел. Русая голова сидящего покоилась на сложенных на столе больших волосатых руках, а его богатырский храп сотрясал всю комнату, соперничая с издаваемыми стоящим на столе катушечным магнитофоном местного производства воплями на непонятном Константину языке. "Здешняя эстрада" - решил он и тут услышал пробившийся через эту какофонию вполне русский мат. Повернув голову, он увидел сидящего у противоположной стены комнаты лейтенанта, обхватившего руками свою голову. Подбиты теперь у него были оба глаза. Григорьев сразу понял, что того задело дверью и решил было, что ему не избежать новых неприятностей, но успокоился, разобрав, что мат "дважды подбитого" относился к "этой чертовой пружине" и к какому-то пока не известному Константину персонажу, именуемому "хером". Он не вполне уловил связь между этим самым "хером" и пружиной, обнаруженной им на двери. Наконец "подбитый" встал на ноги и направился к кавалергарду. Тот так же попытался подняться, опершись спиной на дверь.
Внезапно с улицы послышались крики и в следующий момент дверь распахнулась под ударом могучего кулака, отшвырнув не успевшего выпрямиться экс-поручика прочь. В полете он врезался головой в живот лейтенанта и вместе с ним покатался по полу. А в комнату ввалились трое полицейских, тащивших упирающегося и плачущего рыжебородого. Его черный плащ отсутствовал, бывшая когда-то белой рубаха порвана, но серые мешковатые брюки и черные калоши остались на своем месте.
Полицейские, оглядевшись, увидели своего начальника, корчащегося у ног задержанного и что-то заподозрили, ибо отпустили свою жертву и взялись за палки. Чувствовал себя Константин отвратительно, голова гудела, желудок и прочие потроха словно пытались вырваться из раскаленного нутра, в такой ситуации драка могла только еще ухудшить его состояние. К счастью для него, лейтенант пришел в себя и, заметив, что оставленный без присмотра рыжебородый пытается улизнуть на четвереньках, закричал: "Дурачье, держите Камского!". Полицейские немедленно развернулись и ухватили рыжебородого за штаны. А лейтенант, стоная и проклиная все тех же пружину и "хера", с помощью Григорьева поднялся на ноги, сопровождаемый криками рыжебородого, из которых кавалергард узнал, что тот является известным местным композитором и другом верховного комиссара Его Императорского Величества в зауральских землях. Упоминание имени грозного графа Несвияжского впечатлило экс-поручика, но не полицейских. Мордоворот ухмыльнулся во весь рот и заметил: "Дальше Ижа не пошлют!". Эта проклятая фраза выбила из Константина весь хмель. Он стоял у обшарпанной стены тускло освещенной сквозь грязное стекло окна комнаты полицейского участка на самом краю света. Всего месяц и 5 дней прошло, как он гарцевал на своем Вороне на параде в честь дня взятия Владивостока и ему пожимал руку сам Государь-император. Проклятый Мавродаки! Он за все ответит! Константин стиснул зубы и сжал кулаки, готовый сокрушить любую стену. Но эти стены не стоили даже того, чтобы их ломать. Ярость исчезла так же быстро, как появилась, остались горечь и абсолютная безнадега. Ему захотелось выть, как последняя дворняга. Кто он теперь? Бывший поручик кавалергардов, бывший дворянин, бывший ...
Между тем, лейтенант, махая перед заплаканным лицом рыжебородого палкой, горячо говорил ему о том, что господин Камский несомненно является патриотом своего края и, как оный, будет рад оказать его доблестным силам правопорядка неоценимую услугу. Рыжебородый заискивающе улыбался и часто-часто кивал головой, видимо в знак согласия. "У него что, нервный тик", - подумал экс-поручик. Лейтенант объяснял рыжебородому, что господин Камский просто обязан просто обязан помочь доставить их боевого соратника, раненного при исполнение служебного долга, в земскую больницу. Рыжебородый улыбнулся еще шире и вскорости скрылся за дверью в сопровождение двух нижних чинов.
Успешно разрешив эту проблему, лейтенант перенёс свое внимание на другого подчиненного, сидевшего за столом и так и не пробудившегося ото сна в ходе всей этой суматохи. Лейтенант набрал побольше воздуха в легкие и рявкнул нечеловеческим голосом: "Родя!", сопроводив свои крик ударом кулак по столу. Результат данных действий оказался равен нулю. "Опять нажрался, скотина," - сочувственно заметил сержант. Его командир, покачав головой, выключил магнитофон. И спящий проснулся! Некоторое время он тупо смотрел на лейтенанта, потом в его голове, видимо, сработал какой-то переключатель и он немедленно вскочил по стойке "смирно", неуловимым движением забросив себе на голову черную фуражку, до того валявшуюся на столе. Вертикальное положение русоволосый богатырь сохранял долю секунды, а в следующий момент стал заваливаться на спину. Лейтенант успел скомандовать: "Сесть, младший сержант", и русоволосый грохнулся на стул. К удивлению Константина, все его обмундирование состояло из синих трусов и кожаного пояса, на котором болтались палка и наручники. Лейтенант оперся руками на стол и, буравя русоволосого взглядом, грозно спросил:
- Родя, где хер?
- Господин лейтенант, он же раньше двенадцати в управлении не появляется!
Услышав эти слова, Григорьев посмотрел на свои часы. Они были на месте. Черный кожаный ремешок, зеленый светящийся циферблат с эмблемой корпуса кавалергардов, блестящий золотой корпус. Последний осколок его военной карьеры. Для этих часов ничего не изменилось с того самого дня, как их вручил юному поручику Государь-император на выпускной церемонии в училище кавалергардов. Снова захотелось плакать. Но его отвлек резкий голос лейтенанта: "Сержант, отведите задержанного в камеру N 4".Константин послушно направился вслед за мордоворотом по скрипящим половицам вглубь здания. Через десяток шагов по темному коридору сержант втолкнул экс-поручика в крохотную клетушку с еле-еле светившей под потолком лампочкой и захлопнул за ним тяжелую дубовую дверь с зарешеченным оконцем. Скрип закрываемого засова и удаляющиеся шаги. Константин рухнул на скрипящий деревянный топчан и мгновенно уснул.
Иж,8 июля 1989г.,пятница,около 12 часов дня.
Заглянув в полуденный час за украшенный чёрным, в чугунных завитушках, штакетником бетонный парапет Дубинского парка, можно было разглядеть внизу, посреди довольно густых кустов, группу поразительно разных людей. Одетый в тщательно выглаженный костюм - тройку, с манишкой и золоченой булавкой на галстуке, в блистающих штиблетах директор парка, господин Солонецкий нервно ломал длинные бледные пальцы, теребил рыжеватые усы и бородку, и каждые пять минут то промокал лоб платком, то безо всякой нужды проводил гребнем по и без того безукоризненной прическе. Человек в форме казачьего подхорунжего, с ижским охотничьим карабином в руке, с красным, обветренным лицом, шершавым даже на взгляд, соломенными волосами, подбородком, похожим на носок казачьего сапога, кривил узкие губы в странной косой улыбке и бросал по сторонам воинственные взоры шалых голубых глаз. В стороне переминался с ноги на ногу щуплый смуглый человек, одежда которого столь же ясно обличала в своём обладателе дворника, как лицо - араба. Он то и дело вытягивал шею и таращил оливковидные, с синеватыми белками глаза на четвёртого. Это была самая странная личность в кампании. Если одежда трёх остальных была вполне последовательна и уместна, то костюм четвёртого был не однообразнее весенней ярмарки. Ношеные брюки цвета хаки были втиснуты в высокие казачьи сапоги. Выше простиралась льняная рубаха, вышитая свастиками и безрукавка из волчьей шкуры мехом наружу. С шеи на грудь, вместо креста, свисала медная свастика. Торс уникума крест-накрест перечёркивали ремни небольших кожаных сумок. Любопытно было так же и лицо незнакомца. Скуластое, с чуть раскосыми скифскими глазами, обрамлённое короткой чёрной бородкой, оно, однако, обладало странным свойством. А именно - в толстых роговых очках этот некто походил на интеллектуала, но, сняв оные, моментально преображался в ушлого уличного молодца с Татарбазара. Последнее впечатление усиливалось тем, что волосы на голове его были острижены под нуль.
- Ну что ж, Илья Андрианович? - жалобно воззвал к нему директор.
Изучавший на корточках с помощью лупы траву Илья Андрианович встал, отряхнул колени и досадливо ответил.
- Что ж ... ничего. Трава только мятая, а более - ни шерстинки, ни ... Ничего. - и, наклонившись к тут же подавшемуся навстречу Солонецкому, продолжил вполголоса, - А этот ваш, как бишь, Ибрагим, - он не наврал? Не верю я этим ... шемитам.
- Что вы, Илья Андрианович! - схватившись тонкими пальцами за галстук, задушено воскликнул господин Солонецкий, - Побойтесь Бога!... - тут он смешался, ибо карие скифские глаза глянули в его лицо поверх очков с мрачной насмешкой, - То бишь, я хотел сказать, помилосердствуйте! Ибрагим десять лет у нас, честнейший человек, качеств замечательных ...
- Хороший шемит - мёртвый шемит, - мрачно изрёк Илья, на что подхорунжий отрывисто хохотнул.
- Но наши собаки! - воскликнул в отчаянии директор.
- Ваша правда, - пришлось согласиться Илье. Слава знаменитых псов господина Дыбиньского гремела на всё Зауралье. Лет двадцать назад, покупая старый заводской парк, предприимчивый поляк весьма просто решил проблему его охраны, завезя в Иж откуда то из пермских дебрей громадных чёрных псов неизвестной науке породы и невиданной свирепости. Последнее подтвердилось после ряда печальных инцидентов, имевших место в первые месяцы существования Дубинского парка. Народная фантазия успешно довершило дело. И теперь каждый ижак твёрдо знал, что по ночам по парку свободно разгуливают громадные чёрные монстры с алыми глазами и языком, жаждущие человеческой крови. Имевшие место за эти годы исчезновения людей в городе благополучно списывали на парковских собак, хотя доказать это ещё никому не удалось.
