Поэзия любит смерть.
«Умри же! — поляки герою вскричали, и сабли над старцем, свистя, засверкали», как пел известный Кондрат Рылеев.
Мой дядя упорно выдавал себя за «казака».
Потомственный казак Иван Абрамов!
Лишь раз кавказского героя смутил тесть Семен Никулин, мукомол уездного Карачева. Не обошлось и без уговоров свояка Леонтьева, жившего на «Пашковских двориках».
Помещик Пашков был молодой человек из числа «образованных дворян». Летом, приезжая из Петербурга, он собирал на крыльце дворовых девок и читал им выдержки из Священного Писания, лично им переведенного на крестьянский язык. Девки зевали и так и не поняли, почему «царство Божие подобно закваске». Разочаровавшись в русском народе, помещик заложил имение в банк и сбежал в Лондон.
Железная дорога, «чугунка», внесла существенные поправки в домострой брянских жителей.
За лесом пыхтело паровозное чудовище, погубившее ямскую гоньбу.
Эй, посторонись, Егор Абрамов берется за топор!
Свояки арендовали у Пашкова клин леса в пятьсот десятин, выкупив банковские иски эмигранта, и взялись за вырубку. Всю зиму 1867 года отборная корабельная сосна без порока падала под ноги чугунного спрута.
Три топорища у комля, шесть вершков в верхнем срубе!
Лось, барсук, волк бежали в глубь казенных лесов. Посыпались шпалы, горбыли, опилки и деньги. Дальновидный начальник, инженер Владимир Николаевич Тенишев видел будущее России на железных дорогах.
У мистика Пашкова всегда воровали липу на лапти и мох для постройки, но такого истребления лесного богатства край еще не знал. Непоправимый ущерб Егор Абрамов обнаружил весной, когда вместо высокоствольной сосны открылись пни и ольховые заросли. Свояки оплешивели древний лес и скрылись в губернский Орел, выстроив доходные дома на Кромской площади. Наш хромой ветеран остался и покаялся. Из хищника леса он превратился в его ретивого хранителя, тридцать лет вылавливая вредителей бесценной флоры и фауны.
Расстроенное революцией хозяйство героя поделили сыновья и дочки. Старший унаследовал дом в Верхополье, а младший, мой дед Василий, лесопилку и усадьбу на «Двориках». В 1922 году Абрамов Двор прекратил свое существование. Часть сожгли бандиты, часть разобрали на перевоз. Люди разбрелись кто куда. Бабушка с мужем и семьей, разоренные дотла, перебрались на брянское Болото, где снова расстроились, как только дозволяли советские законы.
В 1902 году «лесоруб» Василий Абрамов послал сватов к девице Варваре Губониной и получил согласие.
— В наше время, — вспоминала моя бабушка, — сходились не по влечению, а по родительскому благословению. Перебирать женихов мне не пришлось.
Судьба обрекла юную горожанку, читавшую книжки, жить на глухом Абрамовом Дворе, со всех сторон окруженном темным лесом и скрипом лесопилки. Лишь изредка лесную тишину нарушал свист убегавшего где-то локомотива. Двадцать лет она провела среди шпал и мата рабочих лесопилки.
«И жизнь твоя пройдет незрима в краю безмолвном, безымянном, на незамеченной земле, как исчезает облако дыма на небе тусклом и туманном в осенней беспредельной тьме», — карандашом бабушки отмечено в сборнике поэта Федора Тютчева.
Один за другим пошли дети.
В июне 1909 года, за год до рождения моей матери, бабушка с тестем Георгием ездила на прославление мощей Благоверной Княгини Анны Кашинской в Тверской губернии.
«Это было дивное соборное торжество!»
На третьей седмице Великого поста, в четверг 20 марта 1910 года родилась моя мать, Клавдия Васильевна Абрамова.
Старший Вася уже бегал с букварем М. А. Тросникова в Верхопольскую школу.
Началась мировая война. Русская армия сражалась босиком. В столицах бесились футуристы. Абрамов Двор снова оказался на перепутье большой смуты.
Скончался тесть. Погорельцы два голодных года ютились у верхопольского родича.
— За время революции мы оборвались и завшивели. В 1922 году всех пустили в Брянск. На заставе нас приняли за бродячих цыган. Я сидела на узлах с маленькими Сашей и Ваней, а старшие дети Вася, Клава, Нюра и муж покорно плелись за возом, — вспоминала бабушка Варвара Мануйловна.
Совдеп города Брянска семьи, пострадавшие от Гражданской войны, наделял землей и давал долгосрочную ссуду на постройку жилья. Мой дед Василий получил нежилое, заросшее осокой болото на низменном берегу реки Десны.
Василий Абрамов коммунизм принимал как неизбежное зло и научился ловко лавировать под властью грабежей и расстрелов. Годы НЭПа были постоянной и неравной борьбой с ненавистной властью за выживание.
Поселок абрамовцев — брянское Болото — надежный памятник дедовской цивилизации. Дед построил пять домов и осушил гнилое болото. Восемь лет подряд он был частным предпринимателем, собиравшим скотину в окрестных селах для продажи на мясокомбинат.
Бабушка любила деда особой, старомодной любовью. Она его любила и уважала. За год до его кончины дочка Саша вышла замуж. Анатолий был модный и зажиточный жених. В черномазой толпе брянчан Анатолий Булычев выделялся изысканным видом. Шевиотовый костюм от лучшего портного, шелковый галстук, фетровая шляпа, парусиновые туфли, густо смазанные мелом, трость с набалдашником. Молодой счетовод посещал курсы «Полиглот» и там приобщался к немецкому языку. Магазинная должность открывала ему все двери. По праздникам его видели на стадионе, где сражались футболисты. В Гостеатре он забил место в партере, а в Горсовете имел верную руку.
Саша пошла по торговой части, купалась там, как рыбка в воде. Они сразу нашли друг друга. Анатолий, снимавший угол, сразу перебрался к ней в просторный дом. Варвара Мануйловна любовалась счастьем любимой дочки, но иначе видел дело Василий Егорович. Тесть и зять возненавидели друг друга. Примирить зятя и ненавидевшего его мужа она не умела. Василий Егорович, муж Варвары Мануйловны, скоропостижно умер в тридцать восьмом от разрыва сердца. В сенях висела куртка мужа, как будто он явился домой на обед. Тайна скоропостижной смерти деда Василия Егоровича в 1938 году так никогда и не открылась. Василий Егорыч выпил крепко и задохнулся в подушке. Думаю, что Василий не задохнулся, а его задушил подушкой зять!
