– Саш… Скажи честно: ты даже не допускаешь возможности того, что в этом мире есть что-то такое, что не укладывается в границы обычной логики?
– Допускаю, почему же, – как-то слишком уверенно сказал он.
Ясно. Не верит. Отвяжись, Нюрка.
В свете фонарей Одуванчик казался бледным и ненастоящим. Немножко призрак, подумала я. Присела рядом с ним на корточки.
– Ты спишь, дружище?..
…Лёгкое, как потревоженное слабым дыханием пламя свечи – ощущение покоя и умиротворения…
– Ты чувствуешь что-нибудь, Саш?
Он пожал плечами:
– Нет. А что должен почувствовать?
Я немного растерялась. Как объяснить то, что у самой на грани неясных ощущений?
– Присядь.
Сашка послушно опустился рядом. Растерянно посмотрел на смеживший лепестки цветок в полуметре от нас, замер на несколько секунд, будто к чему-то прислушиваясь, потом перевёл взгляд серьёзных глаз на меня.
– Ты ничего не чувствуешь? – спросила я с тайной надеждой.
– Нет, – ответил он. Встал, вытащил сигареты, чиркнул зажигалкой, закурил.
– А он спит… – задумчиво произнесла я.
Саша усмехнулся. По-доброму так.
– Фантазёрка. Моя любимая фантазёрка…
Где-то неподалёку пел сверчок. У меня защипало в носу. Захотелось спросить: "Ты не чувствуешь или даже не хочешь почувствовать?", а потом я подумала…
А так ли это важно? Именно сейчас, именно для нас?..
– Саааш…
Я подошла к нему практически вплотную, уткнулась лбом в обтянутое футболкой крепкое плечо. Лёгкий запах дезодоранта – я его от тысячи других отличу –, ставшее таким родным тепло его тела…
– Давай больше никогда не ссориться? – еле слышно прошептала я.
Он положил мне ладонь на макушку и обнял. Я всё-таки разревелась.
…Одуванчик спал. Интересно, что бы он видел, если бы ему снились сны?..
Три дня спустя я снова выбралась к нему.
– Привет. Ой, да ты стал совсем пушистый, – обрадовалась я Одуванчику, – Просто красавец!
Присела на поребрик, достала неизменную бутылочку с водой, побрызгала на листья, полила под корешок. Окунулась в волну радости, удовлетворения и "чувства воды". И… показалось мне или нет – в переданных мне ощущениях появилась новая нотка – будто цветок меня узнал. Я счастливо зажмурилась.
– А мы с Сашей снова вместе… Знаешь, он такой хороший… Мне с ним надёжнее всего на свете. Как если бы тебя оградили чем-то таким, что пропускает свет – но не изматывающую, иссушающую жару, влагу – но не холод и сырость, от которой гниют листья, свежий ветер – но не тот, который тебя больно треплет. И ещё делает всё обычное таким… ярким, удивительным… Эх, если бы я могла тебе объяснить…
Вот так вот неожиданно я с Одуванчиком и разговорилась. Сидела с ним рядом и рассказывала ему про Сашку. Про то, как мы познакомились, про то, как долго друг к другу присматривались, что вместе пережили, про наши глупые ссоры и нежные примирения, про то, как я скучаю по нему, про то, как рада, что мы снова с ним – один маленький мир… А мимо шли люди, смотрели на сумасшедшую Нюрку… или вообще не обращали внимания, погружённые в свои мысли.
– Мы с тобой в чём-то похожи, – сказала я Одуванчику, – Нас или предпочитают не замечать, или считают бредом.
Ветерок вздохнул в унисон со мной, и с одуванчиковой макушки взмыл в небо маленький парашютик.
…Так легко…
Тут меня осенило. Я цапнула валяющийся неподалёку пустой спичечный коробок и обратилась к Одуванчику:
– Послушай… Я боюсь, ты так и исчезнешь – просто улетишь с ветром… Можно мне взять немного твоих парашютиков?
Он будто сам подставил пушистую макушку под мою ладонь – доверчивый, как котёнок. Я аккуратно отделила несколько крохотных семечек, убрала их в коробок. Прислушалась к ощущениям цветка – не больно ли? Нет.
Я бы сказала, он был очень доволен.
А потом зарядили дожди. Я все вечера проводила у Саши, или приводила его к себе – только после разлуки понимаешь, какое это невероятное счастье – быть вместе. У Сашки наконец-то случился долгожданный отпуск, и мы блаженствовали: смотрели кино, готовили дома пиццу, нежились на Сашкиной старенькой тахте под пушистым пледом или сидели на широком подоконнике и смотрели с пятого этажа на размытую картинку улицы под дождём. Вечером Сашка провожал меня домой, мы весело прыгали через лужи, стараясь не высовываться из-под одного зонтика на двоих. Моя мама, встречая нас каждый вечер, улыбалась так тепло, что мы с Сашей оба смущались.
Про Одуванчик я как-то и подзабыла.
Дружище, странное это состояние: детского, безмятежного счастья. Жестокое, эгоистичное. Постфактум понимаешь: так нельзя. Так ни в коем случае нельзя… особенно когда где-то рядом – чудо. Чудо – оно же как ребёнок…
Вобщем, навестить Одуванчик мы выбрались вдвоём. Прекрасно понимая, что Саша так мне и не поверил, я вытянула его на прогулку к трамвайному депо под предлогом "там рядом обалденный компьютерный магазин, столько всего – тебе понравится", но судя по глазам милого, он прекрасно понял, зачем я его туда тащу. Вздохнул, но ничего не сказал.
Неладное я почувствовала ещё с трамвайной остановки. Перехватило дыхание, резко замутило, вспыхнула в висках боль.
– Саша…
Вцепилась в него, как утопающий в соломинку. Он испугался:
– Ты что? Тебе нездоровится?
Сглотнула слюну – в горле будто песок просыпан – сделала глубокий вдох.
– Пойдём скорее. Пожалуйста, Сашенька…
Чем ближе мы подходили, тем острее я чувствовала, что что-то случилось. Будто навис над головой огромный чёрный шар, закрывающий половину неба. Будто он касается моего затылка и вот-вот опустится, и тогда…
На обочине стояла машина. Два колеса на асфальте, два – на мокрой траве. Мне авто показалось просто огромным. Monstrum Magnum…
Рванула через дорогу, бросив Сашку, в отчаянии – перед потоком транспорта, не разбирая пути, по лужам. Чёрный шар давил на затылок, но билась где-то за гранью мысль: он живой, живой, живой… Спотыкаясь, неслась по тротуару. Налетела на какую-то женщину с маленьким ребёнком в пёстрой курточке. Не извинилась.
Десять метров. Пять. Три. Я тут, потерпи, я сейчас…
…Больно. Больно. Больно. Больно…
Прижатые колесом листья. Тонкий бледный стебелёк вздрагивает под струями дождя. А мне видится – плачет… Боль, беспомощность, помогите, помогите хоть кто-нибудь… Сколько это длится?! Сколько эта тварь тут стоит?..
– Милый, хороший… Я сейчас что-нибудь придумаю…
Толкнула машину – раз, другой, бросилась на неё всем телом. Завопила сигнализация. Монстр даже не шевельнулся. Упала на колени, принялась ногтями рыть под проклятым колесом ямку. Земля поддавалась плохо – даром, что мокрая… Я спешила, подгоняемая волнами чужого молчаливого страдания. Болели пальцы.
– Терпи, маленький, ещё немного, дружище… Сейчас я вытащу твои листочки, всё пройдёт…
Авто качнулось.
– Нюрка, руки убери.
Саша привалился к машине плечом, принялся толкать. Скользили в грязи кроссовки. Визжала сигнализация. Я встала с колен, подбежала помогать.
– На счёт "три"… Давай, милая. Раз, два… Три!..
Монстр качнулся ещё раз.
– Хорошо-хорошо. Давай ещё разок. Ну… три!
Бросок. Потом снова "…три!", и снова, и снова…
– Э, ребят! Охренели?..
К нам подбежал мужик лет сорока – судя по вытаращенным глазам – хозяин машины. Я не удержалась на ногах, грохнулась коленями на мокрый грязный асфальт. Сашка, тяжело дыша, вытирал с лица капли дождя.
Мат, угрозы…
– Мужик, надо машину чуть в строну… Отгони, прошу. Только осторожно, – Сашин голос звучал еле слышно.
– Да что там у вас, вашу мать разэтак?!
– Отгони… Покажу…
Хозяин недовольно забряцал ключами, открыл дверцу, плюхнулся на сидение. Монстр ожил, рыкнул злым басом и нехотя отполз на несколько метров вперёд.
– Ну что?.. – высунулся из машины владелец.
Сашка нагнулся, незаметно уронил и тут же поднял из грязи пластиковую банковскую карточку.
– Вот… Нашёл, – и попытался улыбнуться.
– Комедианты, – пробурчал мужик, – Вы б в жизни машину с места не сдвинули, – хлопнул дверцей и ушёл.
– Знаю, – сказал Саша в сторону.
Я посмотрела на измятые, но всё же живые одуванчиковые листья, потом на Сашку. Грязные руки и рукава, на лице потёки…
– Нюрк, у меня рубашка на спине лопнула… вот как…
Чёрный шар медленно уплывал куда-то вверх.
Ночевать я осталась у него.
Тикали на столе часы, размеренно переставляя резные стрелки. Сушились в коридоре, набитые газетами, мои мокрые насквозь кеды и Сашины кроссовки. В ванну шлёпались капли с висящих на верёвке наших выстиранных джинсов. Акриловый плед бережно обнимал нас обоих. Я дремала, с наслаждением вдыхая тонкий запах Сашиной кожи и ощущая на плече его сильную руку.
– Любимая…
– Ммм?..
– Я тебе неправду сказал тот раз.
Я чуть приподняла голову.
– О чём?
– Когда ты меня привела туда впервые… Вобщем, я тоже почувствовал. Только почему-то постеснялся даже самому себе в этом признаться.
Обняла его, поцеловала в макушку.
– Сашенька, я тебя люблю. Больше всех на свете. Честное рыжее…
На следующий день мы положили по обе стороны от Одуванчика по здоровенному булыжнику.
А после этого Сашка попросил меня больше к Одуванчику не ходить.
Я побоялась спрашивать, почему. Только кивнула и отвернулась.
Дружище, я много думала над тем, можно ли ревновать человека к цветку. И над тем, откуда берётся ревность.
Вот смотри: живут себе двое, любят друг друга, берегут… ну, ссорятся иногда. А потом один из них замечает, что его любимый человек нервничает, бывает резок, задаёт странные вопросы. Приходится уделять друзьям и подругам всё меньше внимания, одеваться скромнее, не таращиться на прогулке со своей "второй половинкой" по сторонам… И не виноват ни в чём, а виноватым себя чувствуешь… Откуда это берётся?
