Паренек на кровати, что стоит к моей спинка в спинку, укладывается спать: уже давно свечерело, легла на парусину роса. В палатке прохладно.
Он недавний школьник, этот круглощекий Володя Гришечкин. У него голубые глаза. И физика, не столько дух, сколько букву которой он усердно усваивал с шестого по десятый, как видно, пошла ему впрок. На ночь он «заземляет» себя какой–то проволокой, в прямом смысле привязывает за ногу к спинке кровати — по его понятиям, все то электричество, которое вобрано им за день, уйдет в землю и облегчит ему сон. Гришечкин смолоду бережется от перегрузок. Он далеко пойдет.
Долго не могу заснуть. В соседней палатке знакомые мне латыши с устрашающим рыком исполняют на губах и на всяких подсобных инструментах импортные джазово–негритянские мотивы. Неунывающий народ! Нам бы в палатку такой накал, а то и впрямь дрожь пробирает.
Утром заглядывает плотный симпатяга в кожаной куртке на «молниях» — такие парни успешно занимаются борьбой. Оказывается, он тоже занимался борьбой, но потянуло к «интеллектуальному» спорту.
Хочет записаться к нам в отделение. Звать — Ким Попов.
— Но у нас еще никакого отделения, — говорю я.
— Уже разбивают. Из вашей палатки жук такой, в шляпе, тоже получил задание — он старостой будет, что ли.
— Быстро осваивается, — бормочу я. — Хотя кандидатура как будто подходящая.
Выходим из палатки, щуримся — непривычно яркое солнце. Мимо пробегает рослая, с накрашенными губами девица в шортах.
Ким уже знает ее и знает, что она вовсе не девица.
— Мадам Персикова, — вздыхает он. — Говорят, у нее двое детей. Но как сохранилась!
— Если двое детей, то у нее, вероятно, есть муж, — осторожно замечаю я.
— Да. Конечно. Мастер спорта Персиков. Они оба мастера и вместе здесь в лагере. — Внезапно Ким ожесточается. — У меня у самого жена и дочь, но я наблюдаю за Персиковой без угрызений совести. Никто не запретит мне любоваться красотой. Для меня эго процесс творческий.
Ну что ж, возможно, и творческий. Во всяком случае, красотой любоваться никому не запрещено. Для этого, пожалуй, стоит заниматься альпинизмом. И для этого и для того, чтобы хорошо сохраниться.
Вылезает на свет божий Гришечкин, заспанный, взлохмаченный. вероятно, уже вполне освобожденный от излишков электричества. Он беспокойно обозревает сверкающие грани Софруджу — нашей зачетной вершины. Видно, что он удручен.
— Неужели и спальный мешок в гору тащить?
— А в чем спать будешь? — спрашивает Ким. — Тебя, кроме спального мешка, еще знаешь как поднагрузят!
Гришечкин, молчит не меньше пяти минут — мучительно размышляет. И, вдруг встрепенувшись, говорит:
— А что еще, кроме спального–то, тащить? Вроде больше–то и нечего.
— А консервов дня на три, харчишек? А ледоруб, а набор веревок? А девчатам груз облегчать в порядке галантного обхождения? А дров для начала?..
Гришечкина становится жалко: у него такой пришибленный вид…
— Ты в физике силен, — говорю я, — вот и придумай какой–нибудь рычаг, систему блоков. Р‑раз — и на вершине.
Еще издали слышно сопение Тутошкина — у него на шляпе красуется уже не привычная всем нам кремовая лента, а мощный, шелковистого блеска, завязанный кокетливым узлом репшнур. Сразу видно, что альпинист.
Он переводит взгляд туда же, куда смотрим и мы, — на макушку Софруджу. Как всегда, он беспечен и мил. На него приятно смотреть.
— А, чего там, — смеется он, — мышь копны не боится. — Под «копной» он разумеет Софруджу. — Пойдем лучше девчат наших проведаем. Записал тут в отделение двух эстонок — как, ничего?..
— Ничего, — басит Ким. — Нужно крепить дружбу народов. А как у них конфигурация?
— Есть конфигурация, — туманно отвечает Тутошкин, сияя зубами; по–моему, он не знает, что за зверь эта конфигурация. — Такого добра навалом…
«Эстонки» оказались из Баку. Конфигурации у них нет. Все фикция! Одна, правда, еще туда–сюда, сдобная такая дивчина, а другая — худенькая, задумчивая. Я ее уже знаю: это моя соседка по автобусу, всю дорогу глазевшая на Теберду.
Она в общем ничего, и спортивная одежда ей идет. Финки — брюки со швом посередине — мягко обрисовывают ноги. Девушку зовут Катя Самедова. Но она не похожа на азербайджанку. И ее подруга тоже. Подруга, судя и по внешности и по фамилии, типичная армянка: Венера Сасикян.
Глаза у Венеры поразительные. Как у куклы, у которой они могут открываться и закрываться. И такие же игрушечно–неосмысленные.
— Люди, уже гонг на завтрак был, — радостно возвещает она, и мы тоже приходим в возбуждение: впервые нам предстоит отведать здешней стряпни.
В столовой много суеты. Каждому отделению отводят два стола Наши стоят в самом дальнем углу зала. Сюда не скоро доходит положенное нам пропитание.
Петр, уморительно прядая ушами, сетует:
— Кто точит зубы, а мы еще ножи точим.
В горах разыгрался нешуточный аппетит: видимо, разреженная атмосфера требует дополнительного пайка. Однако тоненькая Самедова почти ничего не ест. В чем у нее только душа держится.
Ким говорит ей участливо:
— Катенька, от вас останутся кожа да кости, если вы будете так питаться.
— Одно телесное указание, — доносится из–за другого стола — это острит некий настройщик музыкальных инструментов из Одессы. Я еще не знаю его фамилии.
Тутошкин снисходительно улыбается.
— Вот они скоро двинут в поход за талиями. Не затем, они сюда приехали, чтобы лишнее переедать. Чего там, вали свою порцию в мою тару. Мне, Катя, талия ни к чему.
Самедова краснеет, но молчит, отвернувшись к окну. Только чуть вздрагивают ресницы и губа с белесыми усиками — не усиками, а пушком.
Тутошкин гримасничает — то ли он подмигивает мне, то ли еще чего придумал. Но я не реагирую.
После завтрака он говорит:
— Обрати внимание — законная девчонка. Разве только малогабаритна, но она еще подрастет. Я тебе все время моргал, но ты? видно, мимики не понимаешь.
— А я думал, что у тебя нервный тик.
Тутошкин не обижается. Тутошкин человек лучезарный, омрачить его чем–нибудь невозможно.
У нас уже есть командир отделения — так называемый инструктор, — скоро сказка сказывается. Он перворазрядник, искусный скалолаз, отмеченный на всесоюзных соревнованиях золотой медалью. У него нет двух пальцев на правой руке. Тем более поразительно, что он удостоен медали именно за скалолазание. У него и фамилия — Беспалов, будто ему на роду написано лишиться пальцев.
Мне он не по душе. Низкорослый и не сказать даже чтобы коренастый, со сплюснутым лбом, над которым торчит ежастый пучок волос. Почти как у Попова. Но Попов умница и добряк по натуре. Этот — нет. У этого светлые пустые глаза. Их взгляд настораживает.
Впрочем, все это мнительность. Просто Беспалов малоразговорчив и, кажется, самовлюблен. Не такое уж редкое качество: ведь золотая медаль…
Мы идем следом за ним получать альпинистское снаряжение. Пора влезать в новую шкуру.
Слежу за Гришечкиным. Лицо у него вытягивается по мере того, как у ног вырастает гора всевозможного добра. Тут и веревка основная капроновая, выдерживающая груз от полутора тонн до трех. Тут и веревка вспомогательная, так называемый репшнур, на прочность которого тоже вполне можно положиться. Тут и ледоруб — вес как–никак… Немало тянут и клыкастые кошки для обуви, без которых не одолеешь ледового склона.
Если этим же летом альпинизм для Володи Гришечкина бесславно не кончится, то впоследствии ему предстоит включить в снаряжение с десяток скальных крючьев, да шестисотграммовый молоток для их забивки, да еще что–нибудь по мелочи…
Мне проще. Мне все это знакомо, и я уже ничему не удивляюсь. Я не удивляюсь даже тому, что оказался в отделении новичков, хотя рассчитывал ходить с альпинистами рангом повыше. Мне дали понять, что пять лет пробела в горовосходительной практике, отсутствие постоянных тренировок начисто смазали мои прежние достижения. Это ерунда. Скорее всего что–то там доктор на меня накапал. Он без конца морщился, когда выслушивал меня. Пожалуй, это он напрасно…
Впрочем, все равно. Мне нужно быть в горах, и я готов начать свой путь к большим вершинам с легкодоступной Софруджу.
Показываю ребятам, каким требованиям должен отвечать спальный мешок. Лучше всего, конечно, если он ватный. Высоко в гору, где крепкие морозы, мы все равно не полезем. Пуховым я не доверяю. Из него вылезаешь весь в пуху, похожий на жалкого птенца. В конце концов пух в мешке сбивается в одно место, и там жарко, а в другом месте между льдом и телом остаются только выхолощенный чехол да палаточная парусина.
