— Численность вашей дивизии?
— Не могу сказать. Свои войска знал только по числу сотен. Азиатская конная дивизия состояла из четырёх полков и монгольского дивизиона.
— Каково вооружение дивизии?
— Исправных пулемётов больше двадцати. Орудий горных восемь.
— Откуда у вас столько пушек? По нашим разведданным их меньше.
— Вы забыли, что несколько орудий я захватил у вас в бою у дацана Гусиноозёрского.
— Почему вы разделили Азиатскую дивизию на две бригады у озера Эгин-Гол?
— Разделение произошло само собой. Для удобства управления в походе.
— Действовали вы в Монголии самостоятельно? Или в контакте с кем-нибудь? С кем именно?
— Я действовал всегда вполне самостоятельно. Связи с атаманом Семёновым и его японцами не имел.
— Почему вы не хотели установить связь с Семёновым, вашим бывшим начальником?
— Семёнов сам этого не хотел. Да и какой помощи можно было от него ожидать. Присылал только одни советы, где и как воевать. А на мои письма из Урги Семёнов вообще не отвечал. Обиделся на мои победы, что ли.
— Но вы же в приказе номер пятнадцать признали его своим начальником? Не так ли?
— Признал. Но только для того, чтобы поднять боевой дух бойцов моей дивизии.
— Как вы узнавали о планах нашей пятой армии?
— Очень просто. Имел в Урге радиостанцию. Искровую. Она перехватывала информацию — телеграммы и сообщения из Читы и Харбина.
— Что побуждало вас вести борьбу с Советской Россией? И какие цели вы преследовали в этой войне?
— Я боролся за восстановление российской монархии. Именно это заставило меня продолжать борьбу даже после расстрела адмирала Колчака. Мне думается, что именно сейчас пришло время для восстановления монархии.
— В чём же кроется источник такой веры в царство Романовых?
— Источник моей веры — Священное Писание.
— С какой целью вы предприняли поход на Ургу?
— Чтобы восстановить в Монголии власть маньчжурского хана.
— Вы хотели достичь политического влияния в Монголии?
— Нет, титул вана монгольские князья мне преподнесли но своей воле. Я этого у них не добивался.
— Как к вам лично относился монгольский правитель хутухта, Богдо-гэген?
— Уважаемый мною Богдо-гэген Джебцзун-Дамба-хутухта был очень благодарен за изгнание китайцев с монгольских земель. Я был у него три раза. Могу заметить, что хутухта любит выпить. У него ещё есть запасы старого шампанского.
— Вы знали, что полковник Сипайло зверствовал в Урге?
— Да, мне было известно и о расстрелах, и о конфискациях, и о пьянстве.
— А о насилиях Сипайло над женщинами знали?
— Это просто вздорные слухи. И не больше.
— Ваша одежда, как нам видится, должна была привлекать монголов?
— Пустое. В жёлтом халате я виден был своим бойцам издалека. И днём, и ночью.
— Что вас побуждало на столь жестокое обращение с подчинёнными?
— Я бывал жесток только с плохими офицерами и солдатами. Такое обращение вызывалось требованиями воинской дисциплины, принятой во всех армиях. Даже в азиатских.
— А как вы понимаете армейскую дисциплину?
— Я — сторонник палочной дисциплины, как прусский король Фридрих Великий, как всероссийский государь-император Николай Первый.
— Что толкнуло вас на поход в ДВР, в Советскую Россию?
— Я пошёл в поход по той причине, что стал замечать: местное население стало тяготиться моим войском, которое надо было кормить.
— Почему тогда дивизионное интендантство с возимым запасом провианта было отправлено, скажем, не к Троицкосавску, а в Ван-Хурэ?
— В случае неудачи в Забайкалье я собирался совершить поход на запад монгольских степей.
— У вас была агентура на советской территории?
— Нет, таковой не было. Хотя добровольных помощников мой штаб имел немало.
— Почему вы приказали в Гусиноозёрском дацане выпороть всех местных лам?
— Потому что они начали грабить дивизионный обоз.
— Бели бы вам удалось удержаться против нас в Забайкалье, то каковы были бы ваши дальнейшие действия?
— Они выражались бы в активности на русской территории...
Будучи человеком достаточно проницательным, Унгерн довольно быстро понял истину того, почему с ним в красном плену «носятся как с писаной торбой». А дело обстояло просто. За годы Гражданской войны все наиболее известные военные вожди Белого движения или погибли, или оказались в эмиграции. Адмирал Александр Колчак, пусть даже и Верховный правитель России, в счёт не шёл. Его выдали чехи, командование армии, которая являлась частью сухопутных сил одной из держав Антанты — Франции. Это был общеизвестный факт, и Красная Армия в деле пленения Колчака была ни при чём. Да и выдали его белочехи не большевикам, а иркутским эсерам.
В зачёт не шёл и несостоявшийся диктатор России, бывший Верховный главнокомандующий в 1917 году, ставший затем первым командующим белой Добровольческой армией генерал от инфантерии Лавр Георгиевич Корнилов. Он погиб в бою под Екатеринодаром. То, что волочили по улицам этого города и подвергали всяческим надругательствам, было его трупом, вырытым из свежей могилы.
А вот барон Унгерн фон Штернберг был живым вождём белых и в Забайкалье, и в соседней Монголии. Поэтому, как решили в Москве, суд над ним должен был быть образцово-показательным, с соблюдением всех признаков законности. Значимым являлось и то, как тогда говорилось и писалось в газетах, что белый барон Унгерн был захвачен в бою, а чёрному барону Врангелю удалось-таки удрать за границу.
Поэтому Унгерна не пристрелили партизаны Щетинкина и не зарубили шашками в чрезвычайке. Его не прятали с утра до вечера за решёткой, а всюду выставляли напоказ. Новая власть после красного террора (который всё не кончался) хотела показать свою гуманность. Унгерна хорошо кормили, ему давали читать газеты. Самое главное — демонстрация моральной силы над побеждённым врагом из числа самых отъявленных, кровавых и непримиримых.
Из приносимых газет пленный вычитывал достаточно много о себе. Так, писали: «...железная метла пролетарской революции поймала в свои твёрдые зубья одного из злейших классовых врагов...»
Унгерн не раз пытался узнать от следователей о судьбе своей Азиатской конной дивизии. Но было приказано не говорить, что белое войско барона, пусть и с большими потерями, всё же прорвалось через заслоны красных в монгольских степях и ушло в Маньчжурию. И сейчас унгерновские «азиаты» сражались в Приморье в рядах каппелевцев.
Литератор Владимир Заварзин, написавший впоследствии роман «Два мира», в то время редактор многотиражной газеты «Красный стрелок» 5-й армии, был свидетелем пребывания пленного генерала Унгерна в Иркутске и даже присутствовал на одном из его допросов. Заварзин писал:
«Он сидим в низком мягком кресле, закинув ногу на ногу. Курит папиросы, любезно предоставленные ему врагами. Отхлёбывает чай из стакана в массивном подстаканнике...
Ведь это совсем обиженный Богом и людьми человек! Забитый, улыбающийся кроткой виноватой улыбкой. Какой он жалкий! Но это только кажется. Это смерть, держащая его уже за отвороты княжеского халата. Это она своей близостью обратила волка в ягнёнка...»
Вряд ли барон строил иллюзии насчёт своего конца. Поэтому, когда на последнем допросе в Иркутске ему сказали, что его сегодня отправляют в Новониколаевск, он спросил следователя, вызывая на откровенный ответ:
— Там будет мой конец?
— Там будет суд над вами. С соблюдением всей законности.
— Почему именно в Новониколаевске, а не здесь, в Иркутске?
— Новониколаевск — столица советской Сибири. Там уже всё готово к вашей встрече...
С судом над бароном Унгерном торопились не в Сибири, а прежде всего в Москве. 26 августа председатель Совета Народных Комиссаров В.И. Ульянов-Ленин посылает телефонограмму в Политбюро ЦК РКП (большевиков) следующего содержания:
«Предложение в Политбюро ЦК РКПБ(б) о предании суду Унгерна. Следует обратить на это дело побольше внимания, добиться проверки солидности обвинения и в случае, если доказанность полнейшая, в чём, по-видимому, нельзя сомневаться, то устроить публичный суд, провести его с максимальной скоростью и расстрелять».
Почему же Ленин «срочно» вмешался в судьбу пленённого белого генерала? А ларчик открывался просто: 17 января 1920 года ВЦИК и Совнарком приняли широко опубликованное постановление об отмене смертной казни в отношении врагов советской власти. Но это был пропагандистский шаг: «красный террор» в отношении «классовых врагов» продолжался, и Ленин с высоты своего положения уже выносил белому генералу смертный приговор ещё до законного суда над ним.
