Столь пристрастная история требовала ответа. Его взяла на себя Зоя Ольденбург. В 1959 г. в «Костре Монсегюра» [8] Бельперрон получил отповедь, которой заслуживал; к красивому названию обязывал характер серии, начало которой положила книга [9]. Зоя Ольденбург по сути дела заново рассказала об этих трагических событиях. Она вложила в книгу все сочувствие, недостающее ее предшественнику, одновременно избежав фантазий Наполеона Пейра. Ее история точна, но она также и правдива той особой правдой, куда более глубокой, нежели формальная точность, которая дорожит именно сочувственным пониманием предмета. Думаю, г-же Ольденбург долго нечего было противопоставить, даже когда некоторые мелочные критики и находили в ее книге кое-какие неточности. Их допускают все, и было бы странно, если бы их не оказалось в такой важной работе.
Годом позднее в Барселоне на каталонском языке появилась еще одна серьезная книга, и можно только пожелать, чтобы ее перевели на наш язык: Жорди Вентура «Педро Католик и Симон де Монфор» [10]. Для Юга роль короля Педро Арагонского [11], убитого под стенами Мюре в 1213 г., известна. Видный каталонский историк задался вопросом: почему человек, ортодоксальность которого всегда была бесспорной, человек, считавший самого себя вассалом Святого престола, мог вступить в открытую борьбу с Симоном де Монфором и северными крестоносцами? Совершенно очевидно, что это произошло не по религиозным мотивам. Разве не упрекал Педро Арагонский своего вассала Пьера-Роже Транкавельского [12], виконта Безье и Каркассона, что тот оказался в подобном затруднении «из-за безрассудных людей и их безумной веры»?
Итак, мотивы Педро Арагонского были политическими. Его род правил в Провансе, он держал Монпелье и множество сеньорий на север от Пиренеев, его вассалами были Транкавели, для Педро речь шла о создании окситано-каталонского государства по обе стороны Пиренеев, от Эбро до Ниццы. Два препятствия стояли на пути: прежде всего французский король, суверенитет которого теоретически простирался вплоть до Пиренеев на все страны языка «ок»; затем — граф Тулузский, также желавший править суверенным государством. Сложность ситуации заключалась не только в соперничестве Тулузы и Парижа, но также Тулузы и Барселоны [13]. Жорди Вентура, не испытывающий никакой особой симпатии к катарам, но сожалеющий, что окситано-каталонское государство не было создано, написал книгу живую и хо рошо документированную, и она была мне хорошим подспорьем.
На следующих страницах не будет ни новой истории крестового похода против альбигойцев, ни истории сопровождавшей его инквизиции. В работе Жана Гиро [14], к сожалению, незаконченной, и в совсем недавнем труде каноника Анри Мезоннева [15] о последней сказано самое главное. Приверженцы катаров, называющие себя неокатарами и пишущие в «Ученых записках о катарах» («Cahiers d'Etudes Cathares»), Деодат Роше и некоторое другие писатели, среди которых в первую очередь следует назвать Рене Нелли, с определенной резкостью упрекают Жана Гиро в том, что он описал катаризм главным образом по протоколам инквизиции. Это правда, но протоколы — ценный источник и часто единственный, имеющийся в нашем распоряжении. Во всяком случае, можно утверждать, что Жану Гиро, тоже уроженцу Лангедока, хотя и пламенному католику (разве не был он главным редактором «Круа» [16]?), достало и понимания, и сочувствия к жертвам инквизиции. Я считаю, что историю инквизиции со времени Гиро и Мезоннева переделывать нечего.
Что же касается самого катаризма, то это предмет более тонкий. Книги катаров, за небольшим исключением, исчезли. Однако открытия еще возможны. Недавние находки пролили свет на проблему природы и происхождения катаризма. Прежде всего это манихейские тексты [17], прекрасно про комментированные и интерпретированные Эме Пюэшем [18]; затем «Книга о двух началах», открытая отцом Донденом [19]; наконец, недавно обнаруженная в Верхнем Египте гностическая библиотека [20] откомментированная Жаном Дорессом [21] Появились многочисленные работы, посвященные болгарским богомилам [22], несомненным предшественникам наших катаров. Наконец, работы, в течение десяти лет публикуемые «Обществом по изучению катаров» («Sociйtй des Etudes Cathares»), хотя порой и отличаются некоторой предвзятостью, заслуживают самого пристального внимания. Но, к сожалению, они чаще ставят проблемы, чем разрешают их. В самом деле, выдвигаются два положения, доказательства которых трудно привести: 1) катары принадлежат к гностическому и манихейскому течению первых веков церкви; 2) через розенкрейцеров [23], наследников уничтоженных тамплиеров, и философию Рудольфа Штейнера [24] их влияние дошло до наших дней. Это возможно, но не бесспорно.
Немецкий ученый Арно Борет [25] несколько лет назад посвятил катарам значительную работу, учитывающую все опубликованное до него. «Ученые записки о катарах» справедливо упрекали его в полном отсутствии сочувствия и, как следствие, понимания тех, кого он так тщательно изучал. И все же его книга — неисчерпаемый источник впервые собранных ценных сведений, и все, изучающие катаров после Борста, многим обязаны ему. Я сам хочу выразить здесь ему признательность.
Это лишь краткий обзор всего имеющегося на этом чудовищно загроможденном поле деятельности. Бросаясь в свой черед в битву, что же хотел сделать я? Рассмотреть эту трагедию в аспекте всеобщей истории, ее роль не только для нашей страны, но и для истории западноевропейской цивилизации в целом. Сразу же встают деликатные вопросы: каким именно было положение Юга Франции, когда над этим краем разразилась гроза? Действительно ли там расцвела подлинная культура? Каков был ее характер? Существовало ли на Юге что-то похожее на то, что мы, современные люди, называем национальным чувством? Каковы были действительные связи между Южной и Северной Францией до их жестокого противостояния?
Это, возможно, прояснит причины, по которым катаризм обрел на Юге оптимальные условия для существования. Затем мы могли бы спросить себя, чем же был сам катаризм, но при этом стараясь изучать его конкретно-исторически. Я полагаю, что историк — это тот, кто расставляет реалии по местам, которые они занимали в свою эпоху. Доктрина катаров интересна сама по себе и, разумеется, занимает свое место в истории мысли. Но историка занимает прежде всего то, как она жила, влияя на людей определенной эпохи и круга. И, как всегда в истории, именно так все было только один раз. Богомилы Болгарии и Константинополя вовсе не были катарами Окситании, даже если установлен факт тесных связей между ними. То же относится к позднейшим розенкрейцерам. И катаризм, такой, как мы его изучаем, расцвел только один раз.
Реакция церкви на катарскую угрозу, реакция Франции на южный сепаратизм назывались крестовым походом и инквизицией. Это тоже институты эпохи, которые должно оценить с ее точки зрения, а не с нашей. Пристрастные суждения о крестовом походе и инквизиции не учитывают феномена христианства, глубоко определяющего особенности средневековья в его апогее. Быть может, необходимость бороться средствами инквизиторов против катарского раскола обрекла на смерть само христианство и подготовило рождение наций. Все это мы собираемся рассмотреть.
