ВЭЛ. Так примерно я и думал. Но эти маршруты не для меня. Пить без просыпу, курить до одурения, шататься бог знает где с первой встречной — все это хорошо для двадцатилетних оболтусов, а мне сегодня стукнуло тридцать, и я уже покончил с такими прогулочками. (Подняв на нее помрачневший взгляд.) Молодость прошла.
КЭРОЛ. К тридцати-то годам? Вряд ли. Мне и самой двадцать девять!
ВЭЛ. Если с пятнадцати лет начинаешь ходить на все эти сборища и гулянки, — к тридцати молодости как не бывало.
Аккомпанируя себе на гитаре, поет балладу «Райские травы».
Мои ноги ступали по райской траве,
И небесные песни звучали во мне.
Но настала пора по земле мне шагать,
И, рожая меня, громко плакала мать.
Много разных дорог предназначил мне рок,
Путь лежал мой на запад, бежал на восток.
Много дивных краев повидал я вдали,
Но куда бы дороги меня ни вели,
И какие бы страны ни встретились мне,
Мои ноги тоскуют по райской траве[2].
Кэрол достает из кармана пальто бутылку виски и протягивает Вэлу.
КЭРОЛ. Спасибо. Вы чудесно поете. Поздравляю вас с днем рождения, Змеиная Кожа. От души поздравляю. (Она совсем рядом с ним.)
ВИ. (появляется из кондитерской, резко). Мистер Зевьер не пьет.
КЭРОЛ. Простите — не знала!
ВИ. Если бы вы вели себя поприличнее, ваш отец не лежал бы в параличе!
Звук подъезжающей машины. Женщины бегут к двери, выкрикивая что-то на ходу. Входит Лейди и, кивнув им, останавливается у порога, чтобы пропустить Джейба, за которым идут Пес, Коротыш и шериф Толбет. Лейди здоровается с женщинами почти беззвучным шепотом: она слишком устала. Ей можно дать и тридцать пять и все сорок, но фигура у нее молодая и стройная. Лицо напряженное, нервное: потрясение, которое перенесла она еще девушкой, привело к тому, что порой она бывает на грани почти истерической взвинченности и в голосе ее проскальзывают резкие нотки. Но когда она спокойна, в ней снова появляется девичья мягкость, и она сразу лет на десять молодеет.
ЛЕЙДИ (в дверях). Входи, Джейб, входи. Нам тут устроили торжественную встречу. Даже стол накрыли.
Входит Джейб. Есть что-то волчье в его изможденной фигуре и желтовато-сером лице.
Женщины заводят идиотский галдеж.
БЬЮЛА. Смотрите, смотрите, кто это?
ДОЛЛИ. Да ведь это Джейб!
БЬЮЛА. Он, оказывается, и не думал болеть! Да уж не с курорта ли он? Видите, как посвежел, какой у него чудный цвет лица.
ДОЛЛИ. Клянусь всемогущим богом, прекрасно выглядит!
БЬЮЛА. Кого это он тут вздумал дурачить, скажите на милость? Ха-ха-ха, ну уж меня ему не разыграть.
ДЖЕЙБ. Ф-фу! Господи Иисусе!.. Как я… как я устал!..
Неловкое молчание. Все жадно уставились на этого полу-мертвеца с его напряженной волчьей улыбкой-оскалом и нервным покашливанием.
КОРОТЫШ. Послушай, Джейб, мы тут скормили твоим одноруким бандитам уйму денег.
ПЕС. А уж этот твой бильярдный автомат раскалился почище пистолета.
КОРОТЫШ. Ха-ха!..
ЕВА (появляется нз лестнице. Кричит). Сестрица! Сестрица! Кузен Джейб приехал!
Наверху грохот, сопровождаемый визгом Сестрицы.
ДЖЕЙБ. Господи!..
Кинувшаяся было к Джейбу Ева вдруг останавливается, разразившись плачем.
ЛЕЙДИ. Довольно, Ева Темпл. Что вы там делали наверху?
ЕВА. Не могу удержаться, я так рада его видеть! Какое счастье снова видеть нашего милого, дорогого кузена! Джейб, голубчик…
СЕСТРИЦА. Где же он, где наш бесценный Джейб? Где наш бесценный, любимый кузен?
ЕВА. Вот он, вот он, Сестрица.
СЕСТРИЦА. Да будет над ним благословение господне! Смотрите, как он посвежел, какой румянец!
БЬЮЛА. Слово в слово, так я ему и сказала. У него такой вид, будто в Майами побывал и жарился под флоридским солнышком, ха-ха-ха!
Предшествующие реплики женщины произносят очень быстро, перебивая друг друга.
ДЖЕЙБ. Ни под каким солнышком я не жарился… Вы уж все извините, но праздновать я пойду наверх в постель — устал малость. (Едва волоча ноги двинулся к лестнице.)
Ева и Сестрица, всхлипывая и прижав к глазам платки, идут за ним.
А тут, гляжу, без меня перемены… Так-так-так… Что здесь поделывает обувной прилавок?
Вспыхнувшая между Лейди и Джейбом враждебность, видимо, обычна в их отношениях.
ЛЕЙДИ. Мы ведь всегда мучились из-за того, что мало света, и я…
ДЖЕЙБ. И потому ты отодвинула обувной прилавок подальше от окна? Разумно, ничего не скажешь. Очень разумно, Лейди!
ЛЕЙДИ. Я уже говорила тебе, Джейб, здесь будут лампы дневного света.
ДЖЕЙБ. Так-так-так… Ладно. Позовем завтра парочку черномазых — помогут мне перетащить обувной прилавок обратно.
ЛЕЙДИ. Как знаешь, Джейб. Магазин твой.
ДЖЕЙБ. Спасибо сказала, а то я и не знал.
Лейди резко отворачивается. Джейб идет наверх. Коротыш и Пес за ним. Женщины суетятся и шушукаются внизу. Лейди устало опускается на стул.
БЬЮЛА. Не сойти ему больше по этой лестнице, помяните мое слово.
ДОЛЛИ. Нет, не сойти.
БЬЮЛА. Его уж прошибает смертный пот. Заметили?
ДОЛЛИ. И желт, как лимон. До того желт, что…
Сестрица всхлипывает.
ЕВА. Сестрица! Сестрица!
БЬЮЛА (подходит к. Лейди). Милая Лейди, я, конечно, понимаю: вам неприятно говорить об этом, но мы с Песиком так озабочены…
ДОЛЛИ. Мы с Коротышечкой тоже. Прямо места себе не находим…
ЛЕЙДИ. О чем вы?
БЬЮЛА. Об операции Джейба. Она прошла успешно, да?
ДОЛЛИ. Или, может быть, нет, не успешно?
Лейди смотрит на женщин, словно не видя их. Все они, кроме Кэрол, обступили ее, изнывая от любопытства.
СЕСТРИЦА. Для хирургического вмешательства было уже поздно, да?
ЕВА. Операция не удалась?
Сверху слышен громкий размеренный стук.
БЬЮЛА. Поговаривают, его не стали даже оперировать.
ДОЛЛИ. Но мы верим и надеемся, что положение не безнадежно.
ЕВА. Мы надеемся всем сердцем, возносим за него молитвы.
На лице каждой из них блуждает неосознанная слабая улыбка. Лейди переводит взгляд с одной на другую.
Испуганно рассмеявшись, резко встает из-за стола и направляется к лестнице.
ЛЕЙДИ (словно спасаясь бегством). Извините. Мне надо наверх. Слышите, стук — Джейб зовет. (Поднимается наверх.)
Женщины смотрят ей вслед. Гнетущую тишину внезапно нарушает чистый и звонкий голос Кэрол.
КЭРОЛ. Кстати, о стуках. У меня стуки в моторе. Вдруг начинается: тук-тук-тук! Я спрашиваю: кто там? И не знаю, то ли дух кого-то из предков вызывает меня, то ли мотор забарахлил — вот-вот заглохнет, и мне предстоит очутиться среди ночи одной на шоссе. Вы разбираетесь в моторе? Ну конечно, что спрашивать. Прокатитесь, пожалуйста, со мной немножко. Послушаете этот стук и…
ВЭЛ. Некогда.
КЭРОЛ. Дела?
ВЭЛ. Мне обещали работу здесь, в лавке.
КЭРОЛ. А я вам не работу предлагаю?
ВЭЛ. Мне нужна оплачиваемая работа.
КЭРОЛ. За платой дело не станет.
В отдалении громко шепчутся женщины.
ВЭЛ. В другой раз. Завтра.
КЭРОЛ. Я не могу ждать до завтра. Мне не разрешают оставаться на ночь в этом графстве.
Шепот громче. Отчетливо прозвучало словцо «распутная».
(Не оборачиваясь, с безмятежной улыбкой.) Это обо мне? Вы не слышите, что там судачат?
ВЭЛ. Пусть их!..
КЭРОЛ. Как это пусть?.. Они говорят, что я распутная, да?
ВЭЛ. Не хотите пересудов, зачем же так размалевали себя? Зачем?..
КЭРОЛ. Чтобы бросаться в глаза!
ВЭЛ. Что?
КЭРОЛ. Я — эксгибиционистка: люблю быть на виду, хочу, чтоб на меня обращали внимание, чтобы смотрели на меня, прислушивались, что я скажу… Хочу, чтоб знали о моем существовании, знали, что я живу! А вам не хочется, чтобы знали о вашем существовании, знали, что вы живете?
ВЭЛ. Жить я хочу, а знают о том или нет, — наплевать.
КЭРОЛ. Зачем тогда играть на гитаре?
ВЭЛ. А зачем выставлять себя на посмешище?
КЭРОЛ. Вот-вот, все затем же.
ВЭЛ. Не вижу ничего общего. (Он все отходит от нее, но она следует за ним.)
КЭРОЛ (настойчиво и убеждающе). Я была когда-то реформисткой — Христовы болваны: так нас называли. Знаете, что это такое? Нечто вроде легкой формы эксгибиционизма. Выступала с пламенными речами, рассылала повсюду письма с протестами против истребления негров в нашем графстве — их у нас большинство. Как это так, думала я, почему они обречены на вымирание, почему гибнут от пеллагры, медленно умирают от голода, если из-за каких-нибудь жучков или червей или слишком дождливого лета случится неурожай хлопка? Я пыталась добиться организации бесплатных больниц, ухлопала на это все деньги, которые оставила мне мама. А когда судили Уилли Макги, — помните, тот негритянский мальчик, которого посадили на электрический стул по обвинению в недозволенной связи с какой-то белой шлюхой… (голос ее звучит страстным заклинанием)…я всех подняла на ноги, только этим и жила! Напялила на себя мешок из-под картошки и пешком пошла в столицу штата. Была зима, я шла босиком, одетая в эту дерюгу, чтобы заявить свой персональный протест губернатору. О, я знаю, во всем этом было, наверно, и показное, но только отчасти, только отчасти. Было в этом и кое-что иное. Знаете, сколько я прошла? Шесть миль. Только на шесть миль удалось отойти от городка. И на каждом шагу все глумились надо мной, вопили, улюлюкали, иные даже плевали в лицо!.. На каждом шагу, на каждом шагу, все эти шесть миль, пока меня не арестовали! Угадайте — за что? За бродяжничество в непристойном виде! Да-да, так и было сказано в обвинительном заключении: бродяжничество в непристойном виде — картофельный мешок, который был на мне, они сочли недостаточно приличным одеянием… Впрочем, все это было давным-давно, и никакая я больше не реформистка, просто «непристойная бродяжка». Но они у меня еще узнают, эти суки, до какой степени непристойности может дойти «непристойная бродяжка», если она всю себя посвятит этому, — вот как я!.. Ну, вот я и рассказала вам свою историю… Житие эксгибиционистки, девушки, которая любила быть на виду. А теперь знаете что? Садитесь в мою машину и везите меня на Кипарисовый холм. Послушаем, о чем толкуют покойнички. Они ведь там разговаривают, да-да!.. Сойдутся на Кипарисовом холме и тараторят как сороки… И все про одно, и на все одно только слово: «жить!..» Оно звучит без умолку: «жить-жить-жить-жить-жить!» Вот все, что они знают, другого от них и не жди… Жить — и все тут!.. (Открывает дверь.) Как просто!.. Не правда ли, как просто?.. (Выходит.)
Голоса женщин, сливавшиеся до сих пор в неясный гул, слышны теперь четче.
ГОЛОСА ЖЕНЩИН.
— Какое там виски? Наркотики!
— Конечно, ненормальная!
— Союз бдительных предупредил ее отца и брата, чтобы она не появлялась в графстве.
— Совсем опустилась!
— Какой позор!
— Разврат!
И, словно выведенный из себя их гусиным шипением, Вэл хватает гитару и выходит.
На лестничную площадку спускается Ви Толбет.
ВИ. Мистер Зевьер! Где мистер Зевьер?
БЬЮЛА. Ушел, дорогая.
ДОЛЛИ. Придется примириться, Ви. Такой прекрасный кандидат в спасенные и — перехватила оппозиция.
БЬЮЛА. Отправился на Кипарисовый холм с этой девкой Катрир.
ВИ. (спускаясь). Если уж кое-кто из вас, пожилых женщин, ведет себя неподобающим образом, чего же ожидать от молодежи?
БЬЮЛА. О ком вы?
ВИ. О тех, кто устраивает попойки! И допиваются до того, что уж и не разбирают, где свой муж, где чужой! О тех, кто прислуживают у алтаря, а сами не считают зазорным играть по воскресеньям в карты! О тех…
БЬЮЛА. Стойте! Хватит! Теперь мне ясно, кто распускает эти грязные сплетни.
ВИ. Ничего я не распускаю. Я только повторяю то, что говорят другие. Я никогда не бывала на этих ваших сборищах.
БЬЮЛА. Еще бы! Кому вы там нужны! Вы только отравляете людям жизнь! Ханжа по призванию.
ВИ. Я пытаюсь исправить людские нравы. А вы, с вашими пьяными оргиями, сеете безнравственность! Я ухожу от вас! Ухожу! Я иду наверх. (Поспешно поднимается по лестнице.)
БЬЮЛА. Как я рада, что высказала ей все, что думаю. Просто с души воротит от этакого лицемерия! Поставим все в холодильник, чтоб не испортилось, и уйдем! Никогда еще не чувствовала такого омерзения!
ДОЛЛИ. О боже милосердный! (Кричит наверх.) Коротышка! (Взяв тарелки с ужином, несет их к холодильнику.)
СЕСТРИЦА. Как они обе вульгарны!
ЕВА. Родители Долли из Блу-Маунтин. Простые голодранцы. Лолли Такер рассказывала мне про отца Долли — сидит на крыльце, разувшись, и хлещет пиво прямо из ведра… Захватим эти цветы, Сестрица, украсим алтарь.
СЕСТРИЦА. Да, а в приходской книге отметим, что это дар Джейба.
ЕВА. И бутерброды с маслинами тоже возьмем. Пригодятся для чаепития у служки епископа.
Долли и Бьюла проходят через магазин.
ДОЛЛИ. Теперь в самый раз собраться своей компанией.
БЬЮЛА (кричит). Песик!
ДОЛЛИ. Коротыш!
Обе быстро выходят.
СЕСТРИЦА. Сидит на крыльце босиком?
ЕВА. И пьет пиво прямо из ведра!
Берут свои зонтики и прочие вещи и выходят. По лестнице спускаются мужчины.
ШЕРИФ ТОЛБЕТ. Похоже, что Джейб пойдет на удобрение еще под нынешний урожай!
КОРОТЫШ. Да он всегда выглядел так, словно одной ногой уже в могиле.
ПЕС. А сейчас и вторая вот-вот ступит туда.
Идут к выходу.
ШЕРИФ. Ви!
ВИ. (на площадке). Тише! Что за базар! Мне надо переговорить с Лейди об этом молодом человеке, но только не при Джейбе: он ведь думает, что сможет еще работать сам.
ШЕРИФ. Брось дурака валять! Идем!
ВИ. Я, пожалуй, подожду, пока он вернется…
ШЕРИФ. Стоит только забрести в город бездомному бродяге, и на тебя тут же находит дурь! Надоело до смерти!
Громкий автомобильный гудок. Ви идет вслед за мужем. Шум отъезжающих машин. Отдаленный лай собак.
Медленно меркнет свет, обозначая разрыв во времени между первой и второй картинами.
Прошло два часа. Пустынный пейзаж за большим окном освещен призрачно-тусклым мерцанием луны, проглядывающей сквозь гонимые ветром облака. Доносится звонкий и чистый девичий смех — это Кэрол — и вслед за тем шум быстро отъезжающей машины.
Еще не затих вдалеке гул мотора и не умолкла кинувшаяся за машиной собака, как в лавку входит Вэл.
«О боже!» — произносит он шепотом и, подойдя к столику, стирает бумажной салфеткой следы помады с губ и лица. Берет гитару, которую оставил на прилавке. Звук шагов на лестнице. На площадке появляется Лейди. Она дрожит от холода в своем фланелевом капотике. Нетерпеливо щелкает пальцами, успокаивая дряхлую собаку Беллу, которая, прихрамывая, плетется за ней. Не замечая Вэла, присевшего в тени, на прилавке, Лейди подходит к телефону у нижних ступенек лестницы. В движениях ее отчаяние, голос хрипл и резок.
ЛЕЙДИ. Дайте аптеку!.. Знаю, что закрыта: мой магазин тоже закрыт, — это миссис Торренс, у меня муж в тяжелом состоянии, только что из больницы… да-да, неотложный вызов! Разбудите мистера Дубинского, звоните ему, пока не ответит — неотложный вызов!.. (Пауза. Бормочет чуть слышно.) Porca la miseria[3]! Хоть бы сдохнуть скорее!.. Умереть!.. Умереть!..
ВЭЛ (тихо). Что вы, хозяйка? Зачем?
Она испускает сдавленный крик, оборачивается, замечает его и, не выпуская трубки, выхватывает что-то из ящика кассы.
ЛЕЙДИ. Что вам здесь нужно? Вы что, не знаете, что магазин закрыт?
ВЭЛ. Дверь была отперта, горел свет, вот я и решил вернуться, чтоб…
ЛЕЙДИ. Видите, что у меня в руке? (Поднимает над прилавком револьвер.)
ВЭЛ. Хотите пристрелить меня?
ЛЕЙДИ. Да, если не уберетесь!
ВЭЛ. Успокойтесь, Лейди, я зашел за гитарой.
ЛЕЙДИ. За гитарой?
Он приподнимает с серьезным видом гитару.
Ф-фу!..
ВЭЛ. Меня привела миссис Толбет. Помните, я был здесь, когда вы вернулись из Мемфиса?
ЛЕЙДИ. Аа-а!.. Да-да… И вы все время были здесь?
ВЭЛ. Нет. Я уходил и вот вернулся.
ЛЕЙДИ (в трубку). Я же просила давать звонки, пока не ответят!.. Звоните еще! Еще звоните!.. (Вэлу.) Уходили и вернулись?
ВЭЛ. Да.
ЛЕЙДИ. Зачем?
ВЭЛ. Знаете эту девушку, что была здесь?
ЛЕЙДИ. Кэрол Катрир?
ВЭЛ. Она сказала, что у нее в машине мотор забарахлил, и просила исправить.
ЛЕЙДИ. Исправили?
ВЭЛ. Мотор в полном порядке, ничего у нее там не барахлило, — то есть у нее-то самой что-то забарахлило, только…
ЛЕЙДИ. Что у нее забарахлило?
ВЭЛ. Зрение, наверно. Обозналась. Приняла меня за кого-то другого.
ЛЕЙДИ. За кого же?
ВЭЛ. За кобеля.
ЛЕЙДИ. Она решила, что вы… (Внезапно, в трубку.) Мистер Дубинский? Простите, что разбудила, но я только что из Мемфиса — привезла мужа с операции. Я где-то посеяла коробочку со своими таблетками, а они мне нужны сегодня! Я не спала три ночи и с ног валюсь… Слышите — меня ноги не держат, я три ночи не спала, мне необходим сегодня люминал, и если вы не пришлете, ноги моей не будет в вашей аптеке!.. Так принесите сами, черт бы вас подрал, извините за изысканное выражение! Я ведь едва на ногах держусь, меня всю трясет! (С яростью вешает трубку.) Mannage la miseria! О господи! Вся дрожу! Как холодно! Точно в леднике! Здесь почему-то совсем не держится тепло. Потолок, что ли, слишком высок или еще что… Совсем тепло не держится… Ну, что вам еще? Мне надо наверх.
