Такими носителями культуры и государственности считали разные народы — от североафриканских берберов до неких выходцев из Сирии и Палестины, которых будто бы изгнали с их родины римские завоеватели и которым якобы и была обязана своим возникновением Древняя Гана. Препятствием на пути к окончательному утверждению таких концепций служило, правда, то, что арабоязычные авторы в один голос и совершенно однозначно утверждали: Гана — страна черных людей и правители ее тоже были черными по цвету кожи. Да и общая логика развития науки вместе с изменением всего социально-политического климата в мире после 1945 г. заставляли ученых на Западе с определенной долей осторожности и скепсиса относиться к тезису о «белых» основателях Ганы.
Правда, одно из исторических сочинений, созданных гораздо позднее времен существования Ганы, в XVI—XVII вв. (об этом труде, его авторах и обстоятельствах создания нам еще предстоит говорить подробно), донесло до нас предание о каком-то перевороте, будто бы происшедшем в Гане, когда Аллах-де уничтожил власть ее правителей «и воца-рил самых низких из них над великими их народа». Автор этого сообщения склонен был считать прежних ганских правителей выходцами из берберского племени, точнее — группы племен, чаще всего именуемой санхаджа (хотя весьма вероятно, что это искаженная в арабской передаче форма названия знага, или азнаг). Он, впрочем, не скрыл и того, что иные относили правившую в Гане династию к народам с черным цветом кожи — уакоре (одно из названий современного народа сонинке) или вангара (так обычно именовалась часть народа сонинке, занимавшаяся торговлей). Но все же предпочел в конечном счете сказать, «что они не были из числа черных», однако завершил этот пассаж типичной для средневековой арабо-язычной литературы формулой: «а Аллах лучше знает». И пояснил: «ведь время их и место удалены от нас. И не способен историк этих дней представить истину о чем-либо из дел их».
Основываясь на этом тексте, французский ученый Морис Делафосс, один из основателей научной истории Западного Судана, предположил, что речь идет о свержении и истреблении белых потомков основателей Ганы и о приходе к власти правителей из народа сонинке. События эти он относил к рубежу VII—VIII вв. — времени, когда арабы начинали знакомиться с Сахарой и с ее южным «берегом».
Археологические исследования Дар-Тишита позволили дать этому преданию более рациональное истолкование. Оно, по всей видимости, отразило усилившиеся еще в последние столетия до нашей эры столкновения землевладельцев с надвигавшимися с севера кочевниками-скотоводами. Возможно, на какие-то периоды гегемония в этих местах действительно оказывалась в руках пришельцев. Но те же археологические материалы позволяют утверждать, что у оседлых носителей земледельческого хозяйства развитая общественная организация и относительно крупные и сложно построенные структуры власти (назовем их условно политическими) возникли еще между 900—700 гг. до н.э., а по мнению некоторых исследователей, даже раньше. Общественное развитие оседлого населения шло быстрее, чем у кочевников. И в итоге созданные гангара (ибо речь идет о них), или, если угодно, «протосонинке», структуры власти оказались достаточно развитыми и действенными, для того чтобы надолго воспрепятствовать продвижению кочевников-берберов в эту часть Сахеля и Судана. Именно на базе этих единиц и выросло в первые века н.э. и окончательно оформилось к рубежу IV в. первое крупное раннеполитическое образование — Гана. Его и застали, придя в Западный Судан, арабы. Его-то и прозвали они «страной золота». И именно рассказы арабских путешественников составили основу фонда наших знаний об этой стране в пору ее расцвета — в VIII—XI вв.
Арабы начинали «осваивать» маршруты через Сахару довольно рано. Первое конкретное предприятие такого рода, известное по сочинениям историков и географов, относится уже к 20-м годам VIII в., когда наместник омейядского халифа Хишама — Убейдаллах ибн Хабхаб — отправил из Марокко военную экспедицию на юг, в сахарские оазисы. Вероятно, это было не единственное предприятие военного характера. И все же не военные походы стали основным источником сведений о народах, обитавших к югу от Сахары.
Арабское завоевание, как уже говорилось, не разрушило давнюю традицию торговли с Западным Суданом — те, кто ею занимался раньше, продолжали это и при новых правителях, приняв, во многих случаях чисто формально, новую религию. И более того, с установлением на Севере власти завоевателей в торговле наступило несомненное оживление. А в этом оживлении немалая роль выпала на долю людей, представлявших одно из трех важнейших политико-религиозных течений в раннем исламе — хариджитов, грандиозное восстание которых в 40-е годы VIII в. на время привело к фактической ликвидации власти халифата Омейядов на всей территории Северной Африки к западу от границ современной Ливии.
Многочисленные общины ибадитов — одного из крупнейших (а главное, не отличавшегося склонностью к военному решению спорных вопросов политико-правового характера) внутри мусульманской общины ответвлений хариджитства оказались на протяжении VIII в. в конечном счете оттеснены к южной, сахарской, окраине нынешних Алжира и Марокко. Они-то, рассеянные на этой огромной территории, и вступили первыми из мусульман в торговые связи с западными областями Судана и поддерживали эти связи достаточно тесными в течение как минимум трех столетий — пока в Северной Африке не восторжествовал окончательно один из четырех главных толков «правоверного» ислама, маликитский. Можно почти уверенно утверждать, что и самый-то ислам как вероучение впервые появился в торговых поселениях Западного Судана в форме ибадитства.
Во всяком случае, уже в конце VIII в. в сахарских оазисах, а очень скоро и в сахельско-суданской зоне жило множество ибадитов. А придя в Западный Судан, мусульмане (и ибадиты и неибадиты) застали на востоке региона, там, где Нигер чуть выше города Гао поворачивает к юго-востоку, уже сложившееся княжество сонгаев — княжество, которому предстояло шесть столетий спустя вырасти в одну из могущественнейших держав доколониальной Африки, а к северо-западу от большой излучины реки — крупное и сильное политическое образование — Гану. Еще западнее, по обоим берегам среднего и нижнего течения Сенегала, располагалось еще одно политическое образование, привлекавшее внимание арабоязычных авторов, — Текрур. Правители этих стран, в первую очередь, конечно, Ганы, держали в руках ту отрасль торговли, которая больше всего интересовала новых хозяев Северной Африки, — торговлю золотом (в последующие века заметно увеличилась роль такой статьи экспорта, как невольники, но первое место все-таки неизменно оставалось за золотом). Как раз это и обеспечило Гане такое усиленное внимание арабских географов. Больше всего и прежде всего старались они подчеркнуть в своих сочинениях обилие драгоценного металла в «Билад ас-Судан» — «Стране черных», как с самого первого знакомства прозвали арабы необозримые пространства к югу от Сахары. Золото надолго стало для них главным отличительным признаком Западной Африки вообще и Ганы в частности. Вот что писал, например, один из ранних и самых серьезных историков и географов Ахмед ибн Якуб ал-Якуби в 70-х годах IX в.: «Затем государство Гана. Царь их также велик достоинством. В его стране есть золотые рудники, а под его властью находятся многочисленные цари... И по всей этой стране — золото».
Здесь, наверно, следует сделать оговорку. Только что мы встретились и будем встречаться во многих местах последующего текста с такими понятиями, как «царь», «царство», «княжество» и им подобные. В нашем языке все эти слова имеют многовековую традицию употребления, и мы почти подсознательно связываем с ними определенный комплекс черт и особенностей, присущих данным понятиям. ,Так вот, те средневековые африканские правители, которых мы привычно ими обозначаем, за редкими исключениями имели мало общего с тем образом, что возникает в нашем с вами сознании, например, при слове «царь». Уж слишком разным был уровень развития африканских обществ средневековья и тех, которые соответствуют привычному нам понятию. И о такой «условности» терминологии придется помнить все время.
