— Неплохое виски, неплохое. Правда, крепковато без содовой или минералки… — Взгляд его будто невзначай упал на газету, лежавшую на столе.
— Я купил ее, когда возвращался домой… — не дожидаясь вопроса, сказал Любен. — Газеты только-только привезли в киоски. Понюхайте, она еще пахнет типографской краской. — И он, предварительно поднеся газету к носу, подал ее инспектору.
Что он хотел этим сказать? Зачем ему нужна была эта «реплика»?
Инспектор медленно, с «наслаждением» тянул прозрачную желтоватую жидкость. Прошло несколько секунд, и он как-то лениво, небрежно, будто без интереса, переспросил:
— Простите, как вы сказали? Вы купили эту газету на рассвете?
— Да-да. Было еще очень рано… Это, наверно, первая газета, которая вышла сегодня…
Инспектор взял газету, повертел ее в руках и снова бросил на стол.
— Прошу вас, пригласите сюда вашу супругу. Я задержу ее всего на несколько минут.
— Но она… она в ужасном состоянии…
— И все-таки попытайтесь привести ее сюда.
— Он очень любил нас… А жена была особенно сильно привязана к нему… Она слишком болезненно реагировала на все, что было связано с ним…
— Пожалуйста, помогите ей, приведите ее сюда ненадолго!
Наш молодой собеседник неохотно вышел из комнаты, всем своим видом демонстрируя недовольство давлением, которое оказывал на него инспектор.
И тут кто-то из оперативников — до этого момента я его не видел — вышел из спальни и приблизился к Пирину. В руках у оперативника был пистолет, завязанный в белый платок.
— Пошли его на дактилоскопию! Снять отпечатки пальцев у всех, кто был здесь вечером! Бегом!
— Слушаю, товарищ майор!
Из двери, ведущей в комнату Любена и его жены, стремительно вбежала в холл молодая красивая женщина с разгневанным лицом. Она была поразительно похожа на мертвого старика, и в этом ничего особенного не было — я заметил, что дочери чаще бывают похожи на своих отцов, чем на матерей. Глядя на ее необыкновенно красивое лицо, хотя оно подурнело и опухло от слез, я представил себе, каким благородно прекрасным был в молодые и зрелые годы ее отец.
Она резко устремилась к Пирину, но на ходу покачнулась и едва не потеряла равновесие.
— Юлия, не надо!.. — Любен попытался остановить ее. — Подумай о себе!.. Обо мне ты не думаешь, но пожалей хоть себя!.. Тебе нужны силы…
— Вы из милиции, да?! Инспектор, да?!
— Юлия, я сказал тебе…
— Что вам еще нужно? Почему вы не пускаете меня в спальню? Я хочу быть рядом с отцом! Я хочу его видеть!
Муж взял ее за плечи и слегка потряс.
— Посмотри на меня, Юлия. Это бессмысленно…
— Сейчас все бессмысленно!.. Все потеряло смысл!..
Она зашаталась, упала на стоящий рядом стул, закрыла лицо ладонями и тихо зарыдала. Потом вдруг резко вскочила и двинулась к двери спальни.
— Я…
— Юлия, куда ты?
— Оставь меня! Не прикасайся ко мне!
Я посмотрел на Пирина — ему явно пора было вмешаться.
— Прошу вас, остановитесь. — Он преградил ей путь рукой и мягко усадил на тот же стул. — Понимаю ваше состояние, но, поверьте мне, без крайней необходимости я бы не мучил вас вопросами…
— Мама, где мама?! Она знает, что случилось?! Где она? Скажите мне правду! Я должна знать правду!
— Ваша мать вне всякой опасности.
Я с удивлением поглядел на него. Когда он успел обо всем узнать? Когда успел вникнуть в эту драму? В те считанные минуты, которые он провел в спальне, оставшись наедине с мертвым?
— Я не верю вам! Что значит — «вне всякой опасности»? Не могу поверить… Всю ночь меня преследовал один и тот же кошмар… Будто я ползу по краю пропасти, земля осыпается, я хватаюсь за какие-то корни, но они вырываются из рук… и я лечу в пропасть… Я просыпаюсь, вскакиваю — дом наш погружен в гробовую тишину, будто кто-то заглушил все звуки. Я ложусь — и опять, и опять тот же кошмар… До утра не могла заснуть, ждала рассвета. А рассвет принес самое страшное…
— Что заставило вас войти в комнату к отцу? Он звал вас?
— Нет, он уже не мог ни кричать, ни звать на помощь… Не знаю, может быть, до этого… Но когда я вошла, было уже поздно… Голова едва держалась на подушке, вокруг лба — кровь… Я увидела пистолет. И убежала. Конечно, я струсила… Может быть, можно было еще чем-то помочь ему… Не помню, сколько времени я стояла в холле, меня колотила дрожь… Не было сил что-либо предпринять. Даже не помню, когда позвонила в милицию, как открыла им… Потом услышала из спальни голоса, голоса… И опять тихо, тихо… Потом пришли вы… Я, я виновата во всем! Я убила его!
— Перестань, Юлия, ты ни в чем не виновата. Это я должен был сдержаться. Но не мог, понимаешь, не мог! К чему было затевать этот скандал? Это его и убило! И я отвечу за это!..
Черт их подери совсем! Выходит, инспектор Йонков был прав — уже два человека заявляют, что они убийцы. Пьеса набирает высоту! Не успел я подумать так, как тут же почувствовал угрызения совести. Мародер несчастный! Люди тут страдают, а он, понимаете ли, заботится о будущей пьесе… С другой стороны, почему бы мне не заботиться о ней? Почему бы не пытаться писать ее мысленно, по ходу дела? Ведь самое страшное уже свершилось, и я лично ничего не могу изменить в судьбе персонажей.
Звонок у входной двери мелодично запел в веселом ритме, кто-то несколько раз игриво нажал на кнопку.
В те несколько секунд, что оставались до появления нового действующего лица, я успел внимательно оглядеть холл. Дом был старый, но довольно высокий. Отделка поражала великолепием. Гипсовый потолок, на дубовом паркете с замысловатыми узорами толстые пушистые персидские ковры, на одной стене — картина известного болгарского художника Штеркелова «Вид на Витошу», на другой — «Сельская мадонна» Васила Стоилова. В полутемной спальне, где шторы были лишь слегка раздвинуты, я заметил «Бурное время» Марио Жекова. На окнах холла шторы из тяжелого бархата с крупными цветами по низу, над бахромой, за ними прозрачные занавеси из легкого цветного тюля. Вполне гармонировала с ними мебель: резной буфет, старые ореховые кресла с обновленной обивкой из Дамаска, длинная изогнутая кушетка и большой раздвижной стол, тоже из великолепного ореха. На его блестящей коричневой поверхности валялась смятая газета — она никак не вязалась со всей обстановкой, вызывая какое-то странное ощущение тревоги.
Милиционер, дежуривший у входной двери, открыл ее. В холл быстро вошла красивая молодая женщина с ярко-рыжими крашеными волосами, одетая, пожалуй, чересчур броско. Это и было «новое действующее лицо».
— Доброе утро! — пропела она и свободно прошла к кушетке, сбросив с себя легкий плащ.
— Привет! Здравствуй, Юлия… Что такое? Что случилось?…
— Пожалуйста, уйди… — Юлия с каменным лицом двинулась на пришедшую.
— Господи, милая! Что это с тобой? — Женщина повернулась к нам. — Извините, не знаю, кто вы, но объясните, ради бога, что здесь случилось?
Тут же вмешался Любен и довольно резким тоном заявил:
— Мне кажется, товарищ инспектор, что ее присутствие здесь необязательно!.. Я за это отвечаю!
— Почему? Зачем? Я сама могу ответить, если это необходимо! Я не нуждаюсь в опеке! Вытаскивают тебя чуть свет из постели, и пожалуйста — «Я отвечаю»! Может быть, вы все-таки проявите учтивость и объясните мне наконец, зачем меня пригласили сюда?
Инспектор сдержанно усмехнулся:
— Прежде всего, мне кажется, неплохо было бы взять себя в руки. Хозяин дома, очевидно, предложит вам сесть…
— Я могу в этом доме сесть где и когда захочу! А что касается моей нервной системы, то она в полнейшем порядке!..
— Анна, веди себя прилично. И сядь, пожалуйста, не маячь перед глазами!
— Но, ради бога, что случилось?
Юлия смерила пришедшую презрительным взглядом (кстати, совсем не вяжущимся с обстоятельствами) и тихо, но твердо сказала:
— Папа умер.
— Боже мой, твой отец! Почему ты мне сразу не сказала, Юлия? Ну что вы за люди!..
— Товарищ инспектор, — снова вмешался Любен, — будет лучше, если она уйдет! Вы же видите…
Женщина сделала несколько нерешительных шагов к двери.
— Действительно… Прошу вас, извините меня…
— Очень сожалею, но отпустить вас не могу. По крайней мере сейчас. У меня есть к вам несколько вопросов…
— Понимаю… — покорно согласилась женщина.
— Лучше будет, если вы сядете.
— Уже села. Боже мой, действительно невозможно поверить! Я ведь видела его вчера вечером. Мы были здесь с одним… приятелем… Просто не могу представить себе…
Из спальни вышел фотограф.
— Ну что, закончили там? — Нервный тон инспектора порядком удивил меня. — Вы больше мне не понадобитесь, можете быть свободны! — резко заявил он, с явным нетерпением ожидая, когда наконец смущенный и сбитый с толку фотограф, пятясь, покинет холл. Прошло несколько секунд, пока инспектор успокоился и смог продолжать.
— Вы говорите, что вечером были тут. Не помните — до которого часа?
— Точно не помню. Но мы ушли рано, я должна была попасть вовремя на работу — я дежурила в типографии…
— Вы работаете в типографии?
— Да… то есть нет — в газете. Я журналистка.
— Ночные дежурства — довольно неприятная вещь. Знаю по собственному опыту.
— Рада, что мы с вами почти коллеги… в этом смысле…
— А после дежурства вы пошли домой? Извините за нескромный вопрос…
— Пожалуйста, пожалуйста. Я отправилась домой и тут же легла спать. Меня разбудил вот этот товарищ, — она со скрытой злостью кивнула в сторону вошедшего в этот момент оперативника.
— Так что почти не спала и поэтому так раздражена. Еще раз прошу меня извинить…
— Ты свободен, Монев! — Инспектор подождал, пока оперативник, четко отдав честь и повернувшись кругом, не вышел из холла. Но теперь и голос, и лицо его излучали терпение и доброту. Проводив глазами своего подчиненного, он как бы невзначай взял со стола смятую газету и стал просматривать ее.
