А весна еще не оперилась
И на дне иссохшего дупла
В листья прошлогодние зарылась,
Из сухих ветвей гнездо свила.
И не подгадать, как яркой ранью
Опустеет теплое дупло.
Вновь — листва, кипенье, щебетанье,
Вспенилось, запело, зацвело.
Снова кислой глиною дувалов
Пахнет ветер, пыльный и шальной.
Снова тополевым, небывалым
Мой Ташкент встает передо мной.
Будто лишь деревья, а не люди
В тесных двориках живут.
Против шерсти гладя, ветер будит
Заспанную, смятую листву.
А навстречу буйному рассвету
Тополя, сомкнувшие ряды,
Все передают, как эстафету,
Дворики, арыки и сады.
Поют сады
На все лады,
Хоть полон рот воды.
Тупики замыкаются слепо,
Где нависли слепые дома,
Глинобитная сбитая крепость,
Замурованной Азии слепок…
На задворках стоит полутьма.
Ветер ветви чинары колышет.
И зеленые плоские крыши,
Как ступеньки, сбегают с холма.
День рождался вместе с апрелем,
Утро стряхивало испуг
Синей ночи. И детским весельем
Разливался флейтовый звук.
Этот воздух, поющий тонко!
Сыплют бубны грохот и звон.
Так приветствовали ребенка.
Нынче ночью родился он.
И какой-то скуластый, бойкий,
Гуттаперчевый акробат
Щелкал пальцами, делал стойки,
На земле расстелив халат.
В цветы заползают тяжелые пчелы.
Как перышко, тополь ушел в высоту.
Какой-нибудь прутик, корзиночно-голый,
Торчит, чуть заметный, а тоже в цвету.
И маки на плоских на глиняных крышах
Цветут, будто нету им места милей,
И смотрят, смеясь, из-под ног у мальчишек,
Как по небу реет и мечется змей.
Мне до́роги асфальты матовые
И неба злая белизна,
Когда Москву до слез прохватывает
Стекающая с крыш весна.
Еще чуть брезжит вышина,
И чужды ей аэростаты.
А в жизни все еще война,
И рядом с ней идет весна,
И обе молча, как солдаты.
И все еще не дни, но даты,
Затишье, но не тишина.
Мальчишки, выскочив из школ,
Звенят и скачут, как капели.
И каждый, сам себе щегол,
Свои высвистывает трели.
И в птичьем гаме детворы
За лодочками из коры
Весна плывет по всем ручьям,
Во все леса, во все дворы,
И раскричавшимся грачам
Открылись рыхлые миры —
Из снега вылезшие грядки,
Земли чернеющие складки,
Где им готовятся пиры.
Круговая порука берез,
И пронзительный отблеск небес,
И нависший под тяжестью гнезд
Лиловатый, отчетливый лес.
Переливаются и розовеют полосы
Снегов играющих. Настала их пора.
И словно ото всех деревьев по лесу
Отскакивает эхо топора.
Здесь начинается Москва
С оврагов и грачей,
С кудрявой ивы у мостка,
С приезжих москвичей,
С антенн, церквушек, облаков,
Горчичной желтизны,
Грохочущих грузовиков
И сельской тишины.
О этот день, до полуночи утренний!
Вышли на улицы всею Москвой.
Можно ли было еще целомудренней
По-деревенски встречать торжество!
Когда леса еще таят
Оцепененье ночи,
Березы тучею стоят,
Лиловые от почек.
И облака белее дня,
И чисты ветра струи,
И зеленеют зеленя
Сквозь дымку дождевую.
Опять сугробы выросли на крышах,
И облака спускаются все ниже,
И снегом вновь облеплены холмы,
И вышли дети пробежать на лыжах
В последний день зимы.
Я на крыльце, где мокрые ступени,
Оттаивая, сохнут. Здесь весна.
И горизонт чернеет в отдаленье,
Чуть дышащим снежком прикрытые поленья
И чуткая, живая тишина.
Мне хочется тревоги и труда,
Чтоб дни мои недаром проходили,
Чтоб мужество стремлений и усилий
Меня не покидало никогда,
Чтоб стали настоящие преграды
Передо мною, на моем пути,
Чтоб мелкие обиды и досады
Окрепнувшей душой перерасти,
И чтоб не растворялся день любой
В бессильном, смутном сне воспоминанья,
Чтоб был он полон света и сознанья,
Куда-то вел и что-то нес с собой,
Чтоб жизнь моя, и мысль моя, и слово
Упрямо и уверенно росли,
Чтоб стать частицей разума людского,
Творящего историю Земли.
На два дня расставшийся с Москвою,
Я иду по улице своей,
По булыжной, устланной листвою
Низеньких калужских тополей.
Слишком ненадолго отпуская,
Ждет меня ревнивая Москва.
Помогу отцу пилить дрова
И воды для мамы натаскаю.
