— Ладно, забудь.
А она, повесив голову еще ниже, печально ответила:
— Я не могу забыть.
Она милая, милая девочка, подумал я.
Потом несколько секунд прошло в молчании и я понял, что она скучает. Вот почему я спросил:
— Так что же было в той посылке? Что-то важное?
И она не ответила. Смотрела на меня и не отвечала. На ее свежем маленьком личике ничего не отражалось. Потом, когда я уже подумывал, что она меня не услышала, она спросила:
— Вы счастливы?
— Ты о чем? — спросил я. — То есть… счастлив ли я своей жизнью?
Она кивнула. Закусив нижнюю губу и снова смутившись.
— Если не хотите отвечать… — начала она, но я сказал:
— Нет.
Я сказал:
— Нет, я не счастлив.
Сказал через забор. Говоря с абсолютным незнакомцем, я признавался:
— Последнее время просто тьма всего по-настоящему сосет меня. Если хочешь знать правду.
— Хочу, — ответила она. — Очень хочу.
Потом она сказала:
— Посылка, которую вы мне принесли… она связана с моей работой. С работой моего брата. Мы относимся к группе думающих созданий. Мы поняли теперь, что ИИ-технологии были трагической ошибкой. Трагической. — И повторила снова, в третий раз: — Трагической. — Потом покачала головой, говоря: — Очень немногие люди счастливы. Даже мое поколение страдает. Нам здесь скучно. С новыми технологиями возникли тонкие, неожиданные проблемы. Людей с воображением это заставляет задуматься: не будет ли лучше, если мы сможем откатить все к прежнему состоянию? Ко времени до Большого Скачка?
Девочка прилагала большие усилия говорить медленно. Но я словно не мог понять, что она говорит мне. Мне пришлось заново прокрутить ее слова у себя в голове, чтобы вычленить из них смысл. Прошло еще несколько секунд молчания, пока я наконец спросил:
— Что ты мне говоришь? Что можешь действительно все изменить?
— Сама не могу, нет.
Она глубоко вздохнула, явно пытаясь найти наилучший способ, чтобы сказать последующее.
— Как откатить назад? — спросил я. Мне хотелось знать. И она объяснила.
— Думаю, именно так, как это звучит. Буквально откатить назад. Время — это летящая стрела, и удивительно легко обмануть эту стрелу, заставив ее повернуться. Но, конечно, никому не станет лучше, если мы просто доставим ее назад, к месту, где начали. Туда, где Большой Скачок неизбежен, если хоть кто-то построит хоть одну дешевую и простую думающую машину…
Я продолжал смотреть на нее. Выжидая.
— Самое сложное, — сказала она, — это изменить некоторые существенные законы вселенной. Конечно, не везде. Это так же невозможно, как и аморально. Нет, то что мы хотим — это сделать невозможным никому в нашем мире и вокруг него… скажем, на расстоянии светового месяца от Земли… сделать для них невозможным построении ИИ-машинерии, которая работает. — Она оглянулась, убеждаясь, что здесь их только двое. — Конечно, у такой громадной проблемы имеется не одно решение. Существует тысяча маленьких способов, и если воспользоваться ими всеми с осторожностью, это даст человеческим существам еще одну тысячу лет, чтобы подготовиться к подобному моментальному изменению. Что должно быть добрым делом. Вы тоже так думаете, добрый сэр?
Я сказал: «Конечно», слегка задохнувшись.
Тогда она снова вздохнула, посмотрела на меня и ничего не сказала. Потому я спросил:
— Если это произойдет, что случится с вами?..
И она ответила прямо:
— Меня не будет. Земля отпрыгнет назад на семь лет от сегодняшнего дня, никогда не произойдет Большого Скачка, компьютеры останутся быстрыми, но глупыми, и никто, вроде меня, никогда не родится. Никогда.
— Как скоро? — спросил я.
— Думаю, очень скоро, — ответила она. И на следующем выдохе добавила:- Думаю, сегодня ночью.
— И вы сможете сотворить с собой такое? — спросил я. — Сможете заставить себя не быть и даже не сморгнете?
Девочка долго смотрела на меня. Маленький рот подрагивал. Потом замер, и она сказала мне тихим голосом:
— Если что-то верно, то это и делаешь. Какой здесь может быть выбор, добрый сэр?
Она обнаружила меня перед телевизором, попивающим холодное пиво.
— Кто играет? — спросила она, и я ответил:
— «Кардиналы» и «Кабсы».
И она спросила:
— А кто лучше?
Я ответил:
— В этом году «Кабсы».
Что заставило ее спросить:
— Тогда почему же они проигрывают… на три очка?
Я не ответил. Тогда она взглянула на мое пиво, но ничего не сказала о времени дня. Я понимал, о чем она думает, но она молча села рядом и долго смотрела игру, прежде чем в конце концов сказать:
— Так ты не дашь девушке попробовать?
Я наклонил банку. Пиво запенилось и наполнило ее рот, она покатала его язычком, перед тем как выплюнуть обратно в банку.
При следующем глотке я почувствовал вкус пластика. Или мне так показалось.
Она вытерла рот уголком диванной подушечки. На ней моя жена вышила картинку толстого кота.
— Это ее первая вышивка, — сказал я своей подружке. — Черт побери, даже я вижу затяжки.
Девочка-птичка кивнула, не глядя на подушку. И на игру по телевизору. Когда я наконец взглянул в ее зеленые глаза, она сказала:
— Такой приятный день сегодня. — И когда это ни к чему не привело, добавила: — В той стороне есть игральная площадка, — и показала, махнув рукой. — Пойдем вместе, если хочешь. Или я пойду сама. Но я не останусь здесь с тобой взаперти. Ты же знаешь, что ты не слишком большое развлечение.
— Знаю.
Мы пошли гулять. Конечно, шел я, а она ехала. Она стояла на моем поясном ремне, обеими руками держась за ворот моей рубашки. Пара соседей увидели меня, узнали и помахали руками. Но я прошел мимо, и они увидели девочку-птичку, плотно прижавшуюся ко мне. Мне не понятно, почему это было так забавно. Но я тоже засмеялся. По крайней мере, это интереснее, чем в одиночестве наливаться пивом.
Игровая площадка ныне не используется. Уж сколько лет, как ее не ремонтировали. Городские власти, или кто-то другой, установили вокруг нее оранжевую пластиковую изгородь да знаки, говорящие, что там опасно и запрещено находиться. Надписи угрожали вызвать полицию. Я погрозил знакам. Потом отогнул изгородь там, где это делали другие, перебросил через нее ноги, и Женевьева спрыгнула с меня и побежала, смеясь и подпрыгивая, и оглядываясь на меня.
— Попробуй съехать с горки! Я встану внизу и поймаю тебя!
Я не стану доходить до точки, решил я, однако с изумлением потом следил, как дохожу до этой точки, только другим способом. Я взобрался на деревянную башню и через ее дверной проем, слишком узкий для меня, пропихнул свою жирную задницу на серебристый скат, который на летнем солнце раскалился до тысячи градусов. Он меня изжарил. Но она внизу смеялась и махала мне, приговаривая:
— Вниз! Съезжай вниз! Разве ты не играл в эти штуки раньше?
И я пустился вниз, гравитация тащила меня по горячему металлическому скату, и, наверное, я тоже смеялся. То есть, это несколько напоминало смех. Но потом я оказался внизу, сидя на жарком конце ската, я молчал и тяжко думал про себя, а она дергала меня за руку, гладила и говорила:
