… Пусть жизнь у кого-то сложилась иначе,
а мы выбираем судьбу моряков, —
мы волки морские, джентльмены удачи,
и нет нам прощенья во веки веков!
Зрители оживились и начали активнее проявлять симпатии к приговоренным, что вызвало некоторую тревогу у представителя власти. Офицер, командующий стражей, приказал поторапливаться с казнью. К пылающим кострам добавили хвороста и масла. Даулинга подвели к его месту под перекладиной. Он продолжал орать песни до тех пор, пока на шею ему не надели петлю; почувствовав за ухом холодное прикосновение веревочного узла, он внезапно протрезвел и замолк. Глухой говор прошел по толпе, когда по лестнице легко взбежал Тауни, словно поднялся на квартердек[1] собственного судна. Сосед слева крепко прижал меня локтем, когда толпа хлынула вперед.
Мой сосед мог бы составить подходящую компанию бандитам на эшафоте. Он был одет в забрызганные грязью кожаные бриджи и куртку, перетянутую по животу широким кушаком; голова его под теплой шерстяной шапкой была повязана клетчатым носовым платком. Глаза этого плотно сложенного коренастого верзилы сверкали, как у волка, отражая пламя костров на эшафоте. Изборожденное морщинами лицо его цветом напоминало красное дерево; нос был перебит, ноздри возбужденно трепетали, а щеки и подбородок покрывала давно не бритая черная щетина.
— Эй, Том! — крикнул он простуженным басом. — Брось-ка мне подарочек на память!
То ли из уважения к его рангу, то ли выполняя его последнюю волю, но стражники оставили руки пиратского вожака свободными. Он повернул голову к окликнувшему его мужчине и, казалось, собрался ему что-то ответить, но передумал. Сняв с пальца золотое кольцо, он точным прицельным броском метнул его в сторону моего соседа. Тот обеими руками поймал драгоценный подарок;
когда массивное кольцо упало в его огрубевшие мозолистые ладони, я заметил, что на левой руке у него не хватает большого пальца.
Толпа завопила, и Тауни принялся срывать с себя ленты и разбрасывать их в качестве сувениров. Одна лента трепеща пролетела рядом с моей головой, и другой сосед жадно ухватил ее, уронив мне на ногу палку, на которую опирался до сих пор.
— Прошу прощения, сэр!
Голос принадлежал, как мне показалось, мальчику, и звучал он странно — чересчур изысканно и утонченно для окружающей нас компании. Однако лицо говорившего принадлежало взрослому мужчине с резкими чертами, свидетельствующими, что этот человек много страдал и многое перенес. Он глядел на меня большими блестящими глазами, а его необыкновенно красивая и благородная голова казалась приставленной волею злого волшебника к тщедушному телу карлика. Одна нога у него была тоньше другой и согнута в колене, в правой руке он держал костыль, а на искривленной спине между лопатками возвышался тщательно прикрытый лохмотьями горб — зрелище скорее жалкое, чем отталкивающее.
Вид хромого калеки всегда вызывал во мне чувство благодарности судьбе за мою стройную фигуру и прямые конечности, даже вопреки тем обстоятельствам, которые преподносила мне жизнь теперь; я наклонился и поднял палку — довольно дорогую трость из черного дерева с резным набалдашником из слоновой кости.
— Пустяки, — сказал я. — Зато вы поймали свою ленту.
— Да, да, — ответил он с просиявшим лицом. — Она ведь принадлежала самому Тауни! Слушайте же, он собирается говорить!
Мне очень захотелось узнать, что за странное извращение возбудило в его теле и сознании столь повышенный интерес к такому отнюдь не приятному зрелищу, как казнь троих преступников. Пожилой мужчина, стоявший позади хромого юноши, подергал его за рукав:
— Пойдем отсюда, мастер Фрэнк. Ваш дядя рассердится. Вы ведь уже получили свой сувенир. Пойдемте, иначе нам не добраться до дома в таком тумане!
Юноша раздраженно повернулся к нему:
— Я пойду тогда, когда захочу. Помолчи!
Пожилой слуга — во всяком случае, так я определил про себя его роль — повиновался, и в это время толпа зашумела, требуя тишины. Тауни заговорил. Я почувствовал, что слева на меня больше никто не напирает, и заметил, что человек, поймавший кольцо, исчез. Толпа опять заполнила освободившееся пустое место.
— Я вижу, — сказал пират, взглянув на неподвижно свисающий черный флаг, похожий в тумане на ворона, усевшегося на шесте, — что мне оказали честь, подняв на гафеле[2] цвета моего флага. Я многое пережил под этим флагом. И не боюсь умереть под ним. До меня дошли слухи, что Его Величество считал меня моровой язвой и карой Божьей. Что ж, я мог бы наказать его еще сильнее. От всей души сожалею, что не удалось сделать этого!
