— Ты про болты в петлях клетки? Ну да, я их вытащил.
— А может, я тебя дурачила? Может, я сама могла просунуть руку через прутья и их вытащить? — игриво сказала она.
Я понимал, чего она добивается, но идти у нее на поводу не собирался.
— Может, и дурачила.
Там было три петли, и с первой я провозился почти час. На две остальные пришлось потратить по двадцать минут, хотя я уже знал, что с ними делать.
— Я тоже волнуюсь. За тебя. Это плохо, да? Очень плохо.
Я был тронут.
— По меньшей мере глупо…
— Нет, не глупо, просто плохо. Я боюсь сделать тебе больно. — В ее голосе слышалось искреннее беспокойство.
Полоска нежного пушка тянулась от ее лобка к пупку. Я гладил ее, продолжая разговор.
— Мне уже причиняли боль. Но я жив, как видишь.
— Зачем ты приехал в Африку?
— Я много читал о ней и решил, пока еще молод, увидеть все это собственными глазами.
Я вспомнил, как тяжело далось мне это решение и какое облегчение я почувствовал, когда корабль отплыл. Мне вдруг показалось, что я могу все — даже взлететь.
Она молчала, и я продолжал:
— Я хотел поохотиться на крупную дичь. На слонов, носорогов, гиппопотамов. Львов и леопардов. Мечтал, что развешу по стенам головы животных. Ну и все в таком духе…
Она засмеялась:
— И долго бы ты ел убитого слона?
— Ты права. Убивать надо только того, кого собираешься съесть. Я охотился на антилоп, чтобы накормить своих спутников. Нас было шестеро: четверо носильщиков, Джакада и я. Обратно вернулись всемером. С тобой.
— Ты стрелял в бабуинов. Я навсегда перед тобой в долгу.
— Они могли убить тебя.
Я говорил правду — они бы ее убили, если бы я им не помешал. Когда они бросились врассыпную, последними бежали те, кто подобрался к ней ближе всего. Израненные. Истекающие кровью. Хромые. Притихшие. Те, кто уцелел, громко галдели. Но не эти. Одному из них оторвало лапу. Но не моей пулей и не пулей Джакады.
— О чем ты думаешь? Ты все время думаешь. И молчишь.
— Да, пожалуй.
Мы лежали рядом в темноте, пот выступал на наших телах.
— Когда станешь старый-старый, захочешь говорить, но никто не станет слушать. Скажут — он старик. А старики ничего не понимают.
Что ж. Сегодня я и вправду чувствую себя старым. Вы даже представить не можете, каким старым. И вот что я скажу: старики понимают одно. Они понимают, как многого не знают. Была ли Кей одержима духом леопарда? Или душой леопарда? Что она такое, эта так называемая душа, если ее, например, можно передать другому как носовой платок? Или, может быть, она уходит сама, как человек, покидающий родительский дом?
Действительно ли Кей (или Марта?) могла превращаться в леопарда? Звучит смешно, но человеческие глаза не отражают свет. Его отражают только глаза животных.
— Ты убивал слона? Много мяса отдал тем, кто помогал на охоте?
— Нет. Ни разу не убивал.
— Для целого племени слон — хорошая добыча. Там много голодных ртов. Дети заползают в слона, а потом выползают из него с полными животиками слонятины.
Она тихо засмеялась.
— Я не убивал слона, — повторил я.
— Стервятники, гиены, шакалы придут к тебе. Скажут: «Накорми нас, бвана. Мы дети твои!»
Точно, подумал я. Они придут и будут правы. Они — наши дети, наследники человечества.
— Леопарды чистоплотнее нас, — сказал я, обращаясь сам к себе. Я часто говорю сам с собой, если знаю, что прав. — Они убивают, когда голодны, и съедают всю свою добычу. А мы убиваем, чтобы сделать очередной пылесборник, который служит пищей разве что моли. А для наших детей это уже просто мусор.
— Я рада, — почему-то промурлыкала Кей.
— Львы и леопарды боятся нас, как честные люди боятся преступников, а мы их — как преступники боятся полиции.
Я долго молчал, пока Кей не спросила:
— О чем ты думаешь?
Она гладила меня, но было ясно, что это не могло продолжаться вечно.
— Я думал о бабуинах. Они все время галдят, но в их гомоне нет никакого смысла. Наверное, люди когда-то так же галдели, а потом в их гомоне постепенно проступил смысл. Многие ломают голову над тем, как же появилась речь. Вот тебе и ответ на эту загадку.
— В детстве было то же самое. Родители уехали из Англии во Францию. Отправили меня учиться. Готовиться к дошкольной школе.
— К детскому саду, — поправил ее я.
— Это по-немецки. Киндергартен. В Англии так говорят?
— Насколько мне известно, да.
— Тогда я знала по-английски всего несколько слов, которые помнила еще с тех пор, как жила в Англии. Я очень старалась их не забыть. Повторяла перед сном как молитву.
— Потому что в них был смысл. Во французских словах смысл тоже был. Но ты тогда этого не понимала.
— Я люблю тебя, — прошептала Кей, и я задумался, понимает ли она смысл этих слов и что они для нее значат.
И что они значат для меня.
Вскоре, покинув меня, она прошла по коридору в маленькую ванную и вернулась (чего, как я боялся, могло и не произойти), а затем и я покинул ее по той же причине и, вернувшись в тихонько покачивающуюся кровать, застал Кей уже спящей. И она замурлыкала — тихо, раскатисто и глубоко.
Я снова и снова повторял себе, что сплю, а потом встал, быстро оделся и вышел. Ее мурлыкание преследовало меня, пока я не закрыл за собой стальную дверь нашей каюты. На небе к тому времени уже появились звезды.
Африка — прекрасное место, чтобы наблюдать за звездным небом. Если, конечно, делать это не из-под деревьев, а в саванне или на плантации. Море тоже подходит, когда совсем стемнеет и корабль кажется черным. Ходовые огни не мешают. Луч прожектора блуждает во мраке как сияющий карандаш, а потом гаснет. Корабль движется сквозь неподвижный горячий ночной воздух. Звезды не мерцают, а горят ровным светом, как далекие костры, — да, в сущности, они ведь и есть далекие костры.
— На корабле большая кошка, — раздался голос у меня за спиной.
Я обернулся, но вместо лица увидел только бледное пятно с темными усами. Мне захотелось сразу сказать этому человеку, что он ошибается.
Но вместо этого я сказал:
— Думаю, на всяком корабле есть кошка, а то и не одна.
— Эта будет побольше домашней.
— То есть это очень большая кошка? — спросил я. Вопрос прозвучал глупо, но я не знал, что еще сказать.
— Ну да.
— Вы хотите сказать, вроде льва?
— Ну да.
— Может быть, вроде тигра? — Я хотел, чтобы мои слова прозвучали как шутка.
Он покачал головой. Я едва разглядел это, хотя он стоял всего в двух шагах от меня.
— Мы только что отплыли из Африки. Тигров в Африке нет. Они водятся в Азии — в Индии, Китае и еще нескольких странах.
Я молчал, и он продолжил:
— Зато и в Азии, и в Африке водятся леопарды.
— Вероятно, так и есть.
— Вы, сэр, и сами интересуетесь леопардами. Очень интересуетесь. Простите, что я касаюсь такого личного вопроса.
— Ничего. — Я отвернулся и посмотрел на море.
— Один пассажир погиб. Двое детей пропало.
— Я слышал об этом, — кивнул я, не глядя на него.
— Вы интересовались всеми тремя пассажирами. Расспрашивали миссис Боуэн и матерей пропавших детей.
— Интересовался, — ответил я, — но что в этом такого? О них весь корабль говорит.
— Но никто не касался вашего интереса к пропавшим.
Это было утверждение, а не вопрос, но я все равно ответил.
— Нет, насколько мне известно. А разве об этом следовало говорить?
— Вы не сказали тем женщинам о том, что вам удалось узнать.
— А вот это уже неправда, сэр. — Я повернулся к нему. — Вижу, вы много обо мне знаете. Я же о вас не знаю ничего.
— Я доктор Майлз Раднер. На корабле нет судового врача. Вам, должно быть, об этом известно.
Я пожал плечами:
— Я не болел.
— Я единственный врач на борту, — вполголоса продолжал доктор Раднер. — На пассажирских судах часто служат судовые врачи, вот только найти подходящего нелегко.
Казалось, он не ждал от меня ответа.
— Женатый врач едва ли согласится надолго оставить семью. Кроме того, случись что, судовой врач не может отправить пациента в больницу. И пациенты на корабле часто умирают — не из-за того что врач не справился со своим делом, а потому что на борту нельзя оказать необходимую помощь.
— И наш погибший… — я не договорил.
— Нет. Когда меня пригласили осмотреть Боуэна, он был уже мертв. Но я бы не смог его спасти, будь он даже жив. Ему перегрызли горло и повредили позвоночник. Так убивают львы и леопарды. И рыси.
— Вы хорошо в этом разбираетесь, — заметил я.
— Благодарю вас. Четыре года назад я осматривал туземца, на которого напал леопард. Мне приходилось видеть детей, которых тоже загрыз леопард. Растерзал и сожрал. Волки и собаки нападают спереди. А большие кошки — сзади.
Я не стал отворачиваться к морю, но промолчал.
— Это ваше первое путешествие в Африку? Простите, если лезу не в свое дело, — спросил меня доктор.
— Да. Но я прожил там два года.
— Вы богаты, а я нет. Зато я двадцать с лишним лет копил деньги, чтобы осуществить мечту и поохотиться в африканской саванне.
— Надеюсь, вам понравилось.
— Понравилось, хотя охотился я недолго. И почти ничего не подстрелил. Но увидеть Африку мне хотелось не меньше, чем поохотиться. К тому же в каждой деревне есть больные. Так мне, во всяком случае, показалось. И я не мог пройти мимо.
— Вы ведь дали клятву, — кивнул я.
Доктор Раднер покачал головой.
— Дело не в этом. Я делал, что мог, и часто мне удавалось помочь. Переломы, зараженные раны…
— Трофеев не добыли?
— Ничего достойного занесения в Книгу рекордов. Однажды Дэн Хардвуд подбросил мне новую идею. Дэн — мой друг, профессиональный охотник, он очень мне помог. Чертовски трудно найти животных, убив которых, можно побить чужой рекорд. Профессиональный охотник за всю жизнь встречает не больше дюжины таких. Но Дэн услышал по радио то, что могло меня заинтересовать. Мне еще не приходилось охотиться на леопарда, а в Сарабане тогда заметили леопарда-людоеда. Может, он и не годится для рекорда, но зверь очень большой, сказал Дэн.
Вы понимаете, что я почувствовал, услышав эти слова. В темноте доктор едва ли мог различить выражение моего лица, и я всем сердцем надеялся, что он ничего не заметит.
— Чтобы стать известным охотником, не обязательно ставить рекорды. Достаточно убить людоеда, и о тебе заговорят все журналисты, пишущие об охоте. Твое имя попадет в дюжину книг и будет появляться на страницах газет и журналов и через сто лет после твоей смерти. Я сказал Дэну, что мне это интересно и я готов сделать все, что от меня потребуется.
