На ветру было холодно, и оба уселись впереди на брезенте, под защитой кабины.
— Так, — сказал Костя, — значит, всякая кнопка рассчитывает, что ей удастся мной командовать?
— Где кнопка? — вызывающе спросила девочка.
— Вот она, кнопка! — Костя легонько щелкнул Светлану по небольшому, чуть вздернутому носу.
Девочка с негодованием отодвинулась от него:
— Не деритесь!
Машину качнуло на ухабе. Костя схватился за больную руку.
— Вот видите, — сказала Светлана, — не послушались меня, растрясете руку, будет опять как ночью!
— То есть, что это «будет опять как ночью»? — удивился Костя.
— А вот то самое.
— Уж очень ты глазастая!
Они выехали на шоссе. Светлана опять привстала на колени.
— Ты что?
— Так. Посмотреть. Отсюда нашу школу видно.
Грузовик поехал быстрее. Светлана села и больше уже не оборачивалась.
— Ты здесь давно живешь?
— Нет. Маму как раз перед войной сюда перевели.
— А в Москве бывала когда-нибудь?
— Была один раз… папа поехал и меня взял.
Костя замолчал. Это было как с его рукой: с какой стороны ни дотронься — больно.
— Товарищ лейтенант, а вы в Москву в командировку едете?
— В командировку.
— А потом опять на фронт вернетесь?
— Потом опять вернусь.
Девочка кивнула головой, как бы успокаивая лейтенанта, что больше она его об этом расспрашивать не будет: мало ли что — может быть, военная тайна.
— А что у вас с ногой, товарищ лейтенант?
— С какой ногой?
— Вот с этой, на которую вы немножко хромаете?
— Ты и это уже разглядела, глазастая? Эту ногу я еще весной об немецкую мину ушиб.
— Это которые в земле лежат?
— Нет, которые с неба падают.
Светлана сейчас же поняла:
— Ага. Миномет. Товарищ лейтенант, вот, наверное, мама ваша обрадуется, когда вас в Москве увидит!
— Откуда ты знаешь, что у меня мама в Москве?
— А я ночью слышала, как тот, другой лейтенант сказал, что вы маму в Москве повидаете.
— Не совсем точные сведения, — возразил Костя, — мама моя не в Москве, а под Москвой живет — тридцать километров.
— Ну так что ж, увидитесь все-таки с ней?
— Увижусь, конечно.
— Вот я и говорю — обрадуется. Товарищ лейтенант, вы мне скажите, как вашего капитана зовут, и адрес дайте.
— Зачем тебе?
— А как же! Он сказал, чтобы я ему писала из Москвы.
— Дело важное, — согласился Костя. — Вот тебе блокнот, вырви страницу и записывай номер полевой почты.
В солдатских карманах всегда бывает тесно. Вместе с блокнотом Костя вынул и положил на колени фотографию и два письма.
— Это вашей мамы карточка? — спросила Светлана и вдруг покраснела и смутилась, как смутился бы взрослый человек, совершивший бестактность: девушка, снятая на фотографии, не могла еще быть ничьей мамой.
Костя засмеялся, тоже слегка покраснев:
— Нет, это просто одна знакомая. Нравится тебе?
— Нравится. Красивая очень.
— А мама моя вот.
Светлана долго и внимательно разглядывала фотографию. Наконец, вздохнув, сказала с глубоким убеждением:
— Она очень хорошая, ваша мама!.. А вашу знакомую Надей зовут?
— Ты что — цыганка или Шерлок Холмс?
— Нет, я просто глазастая. Вот здесь на конверте написано: «Надежде Сергеевне Зиминой». Написали письмо, а отправить не успели — сами поехали.
— Почему все-таки ты так уверена? Может, это маму мою Надеждой Сергеевной зовут?
— Не-ет! Вашу маму Зинаидой Львовной зовут. И фамилия Лебедева, как у вас. Ей вот это, другое письмо, без конверта, треугольничком сложено!
«Ну и бес эта девчонка!» — подумал Костя, расхохотавшись и краснея все больше и больше.
— Ладно, проницательная женщина, вот тебе карандаш, пиши: «Капитан Шульгин…»
Когда адрес был записан, Костя стал опять раскладывать по карманам свое имущество.
— Странно все-таки, — сказала Светлана: — вам руку только перевязали, и все. Когда рука ранена, ее полагается вот так еще чем-нибудь широким к плечу подвязать. А то вы ее и туда и сюда…
Костя усмехнулся:
— У нас в медсанбате врачи и сестры тоже очень опытные. Они так и сделали. Только я эту повязку снял.
— Ага, — понимающе сказала Светлана. — Чтобы не так страшно было вашему капитану?
— Чтобы не так страшно.
— Вы бы хоть в карман ее положили, повязку. Теперь и подвязать нечем.
Светлана подумала с минуту, нагнулась к своему узелку, порылась в нем и решительным движением вытянула шелковый вязаный шарф.
— Согните руку. Держите так… Ну вот… — Она перекинула шарф ему на шею и завязала узлом. — Ведь лучше, правда?
— Красота! И шарф у тебя какой нарядный… шелковый… полосатенький. Откуда такой взялся?
Она ответила:
— Это мамин шарф.
— Как здесь уютно! Правда, товарищ лейтенант? Я так давно не ездила в поезде!
Светлана жадно смотрела в окно, сначала молча — уж очень грустно было видеть сожженные деревни, вырубленные леса, разрушенные станционные здания. Но поезд бежал все дальше и дальше на восток, и пейзаж менялся.
— Смотрите, смотрите, товарищ лейтенант! Здесь уже пашут! Трактором! Товарищ лейтенант, смотрите, а здесь новые дома строят!
Костя вставал, подходил к окну и с не меньшим любопытством и радостью, чем Светлана, смотрел и на трактор и на новые дома. Но день был свежий, от окна порядочно дуло через разбитое стекло, а Костю стало познабливать после бессонной ночи. Опять заболела рука. Он сел в углу, около двери, подложив под локоть вещевой мешок.
— Вы бы полежали, товарищ лейтенант.
— Вот что, Светлана, — сказал он, — хватит тебе меня лейтенантить. К тому же, заметь, ты каждый раз повышаешь меня в чине: я еще не лейтенант, а только младший лейтенант.
— Хорошо, товарищ младший лейтенант, буду называть младшим.
— И это не обязательно. Ты человек гражданский, и так строго соблюдать устав тебе ни к чему.
— Как же мне говорить? Товарищ Лебедев?
— Слишком официально.
— Тогда скажите, как вас по отчеству? Константин… а дальше?
— Вот отпущу себе бороду лет через пять, тогда мне отчество потребуется, а пока можно без него обойтись.
Так как же мне вас называть?
— Зови, как все люди зовут: Костей.
Ему хотелось пить. На столике у окна стоял жестяной чайник. Костя спросил у соседа:
— Это ваш?
Сосед показал на верхнюю полку. Там кто-то спал, накрывшись с головой. Виден был погон танкиста с тремя сержантскими лычками, и торчали из-под шинели широкие подошвы сапог.
Костя взял чайник, болтнул его, но чайник был пустой и легкий.
Они подъезжали к станции. Светлана прижалась к окну, высматривая что-то на перроне. Как только поезд остановился, она вдруг сорвалась с места, схватила чайник и, быстро сказав: «Я сейчас!» — исчезла в коридоре.
— Куда ты? Стой, стой!
Девочка уже мчалась по платформе, прямо к баку с кипяченой водой, около которого образовалась очередь.
Бежать за ней вдогонку? Впрочем, это было недалеко. Наполовину сердясь, наполовину забавляясь, Костя увидел, как девочка подошла к баку, стала пробираться вперед и как вдруг расступились перед ней со смехом парни в гимнастерках, а один взял у нее чайник и налил кипятку.
Осторожно обмотав платком ручку, Светлана понесла чайник назад.
Когда она вошла с сияющими глазами и, поставив чайник на стол, сказала: «Вот, пейте», — у Кости даже не хватило духу бранить ее.
— Ты все-таки так не делай другой раз, — сказал он: — поезд уйдет, а ты останешься. Ты что им говорила? Почему они вдруг тебя вперед пустили?
— А я им сказала: «Товарищи военные, пустите ребенка без очереди. А то поезд тронется, вы-то на ходу можете вскочить, а я-то нет!»
Костя засмеялся и стал развязывать свой мешок.
— Есть хочешь?
— Эге! — послышался голос сверху. — Я вижу, здесь чаевничать люди собрались?
С верхней полки наклонилось добродушное лицо, такое загорелое, что брови и усы казались светлыми полосками на медно-красном фоне.
— Присоединяйтесь, товарищ сержант, — сказал Костя. — Мы тут похозяйничали у вас немножко.
— Хозяюшка у вас уж больно хороша, товарищ младший лейтенант!
Светлана поела с аппетитом, а Костя только выпил две кружки горячего чаю и опять уселся в своем углу.
Сержант предложил ему лечь на верхнюю полку, но Костя отказался. Сержант подумал, покряхтел, спросил сам себя удивленно: «Сколько может человек спать?!», перевернулся на другой бок и очень скоро опять заснул.
Костя думал с досадой, что без доктора все-таки не обойтись. Придется сойти где-нибудь на станции и потерять несколько часов до следующего поезда. Сегодня уж как-нибудь потерпеть, а завтра с утра узнать.
Светлана сидела у окна, подперев руками подбородок.
Большое багровое солнце скрылось за лесом. Закат был тревожным. Лохматые тучи метались по небу, как языки пламени, раздуваемые ветром. На востоке небо было спокойное, прозрачно-синее, там медленно вставала луна, такая же большая и круглая, как солнце. И казалось, что поезд убегает от тревожного зарева войны и торопится навстречу спокойной луне, в мирную жизнь…
В вагоне темнело, соседи дремали в разных позах: кто сидя, кто лежа.
— Ложилась бы ты, — сказал Костя.
Светлана зевнула и спросила:
— А вы?
— Я здесь посижу.
Она стала устраиваться — подложила вместо подушки под голову узелок.
— Где шинель твоя? — спросил Костя. — Накройся. Ночью холодно будет.
— Какая шинель?
— Которую тебе Федя дал.
— Так она же в машине осталась.
— Эх, ты! — с досадой сказал Костя. — И я, дурак, плохой нянькой оказался.
— Я же не знала, что мне ее насовсем дали, — оправдывалась девочка. — Не могла же я взять… казенное имущество!
— Ладно уж, спи! — Костя накрыл ее своей шинелью и опять сел в угол.
— Что вы, зачем вы? Вам холодно будет.
— Не будет холодно. Спи.
— Нет, будет! Не возьму ни за что! У меня кофточка теплая.
Она села и отодвинула шинель.
— Вот что, Светлана, — сказал Костя. — Хватит тебе своевольничать. Говорят — так надо слушаться. «Кофточка теплая» — без единой пуговицы! Нужно же было так откромсать неаккуратно, прямо «с мясом»!
— Вы знаете, почему я их отрезала!
Она легла, повернувшись лицом к стене.
Костя молча закрыл ее шинелью до самого подбородка. Светлана молча отбросила шинель.
— Лежи смирно, кому говорят! — прикрикнул Костя. — Нянчиться с тобой!
На этот раз Светлана исчезла вся, с головой, и под шинелью стало совсем тихо. Потом послышалось приглушенное всхлипывание и начал вздрагивать левый погон, который пришелся сверху.
Сержант кашлянул на своей полке.
Костя поднял голову и встретил его неодобрительный взгляд. С независимым видом Костя закурил и вышел в коридор. Он вернулся очень быстро, не докурив папиросы.
Сержант молчал и деликатно смотрел в потолок. Костя присел на скамейку. Левый погон продолжал потихоньку вздрагивать. Костя положил на него руку и сказал:
— Ну, перестань, не обижайся на меня, Светлана!
Светлана всхлипнула судорожно и громко.
— Ну-ну! — Костя просунул руку под шинель, нашел и погладил горячую, мокрую щеку. — Честное слово, нечаянно вышло. Не сердись!.. Не сердишься?
Маленькая рука нашла его руку и ответила легким пожатием: «Нет!»
— Будешь спать, да? — спросил Костя.
Рука ответила: «Да, буду спать, вот доплачу еще немножко и буду спать».
Светлана действительно очень быстро заснула.
Заснул и сержант после того, как Костя решительно отказался воспользоваться его шинелью и верхней полкой.
А для Кости это была очень длинная и очень беспокойная ночь. В особенности холодно стало перед рассветом. Костя то сидел, поджав под себя ноги, то выходил в коридор и шагал от окна к окну. Впрочем, в коридоре казалось еще холоднее — от лунного света.
Костя старался думать о Москве, о скорой встрече, но рука болела так, что даже думать мешала.
К утру трава за окном стала серебряной, а картофельная ботва на полях почернела и съежилась.
Косте иногда казалось, что он засыпает. Он даже начинал видеть сны: поезд подходил к московскому вокзалу, мама и Надя встречали его и радостно говорили: «Костя! Костя!» И почему-то еще мужским голосом: «Товарищ младший лейтенант!»
Костя открыл глаза. Поезд стоял. Светлана теребила за плечо:
— Костя, идите, только сейчас же, как можно быстрее, идите на станцию! Больница совсем рядом — вот она, отсюда видно! Там очень хорошая докторша. Василий Кузьмич ей все рассказал про вас, что вы не хотите, чтобы вас в госпиталь… Она сказала: «Пускай приходит, я его не съем!»
— Какой Василий Кузьмич? — спросил Костя.
Ах да, сержант с верхней полки. Уже подружиться успели!
— Спасибо, товарищ сержант, только как же я пойду? Тогда пойдем вместе, Светлана, и возьмем вещи, ведь поезд…
— Здесь долго будем стоять, — сказал сержант, — часа два…
Светлана перебила:
— Василию Кузьмичу сам начальник станции сказал. А докторша говорит, что у вас, должно быть, остался осколок в руке и может начаться нагноение. Она говорит, что это опасно!
Костя встал, сержант накинул ему шинель на плечи:
— Оденьтесь, мороз был утром. Вот этот белый дом, вторая дверь. Видите?
Костя только сейчас заметил, что на Светлане надет ватник, в котором она совсем утонула, как в шубе.
— Откуда это у тебя?
— Докторша дала. Она очень хорошая.
— Ты говорила — Василий Кузьмич к ней ходил?
— А мы вместе.
Костя не возвращался так долго, что Светлана уже начала опасаться, не опоздал бы он на поезд. Наконец он вошел и, улыбаясь, протянул Светлане руку, ладонью кверху:
— Вот, посмотри: на память мне дала. Правда, что хорошая докторша.
На ладони лежал крошечный зазубренный кусочек металла. Светлана осторожно взяла его. Лицо ее было очень серьезно.
— Такой маленький, а как больно от него было!.. Костя, как по-вашему, кончится когда-нибудь война?
Костя спал. Он отсыпался за обе эти бессонные ночи и за много других бессонных ночей. Спал то сидя, то лежа; просыпаясь, удивленно повторял слова соседа-сержанта: «Сколько может человек спать?!» — и сейчас же засыпал еще крепче. Окончательно проснулся Костя, когда кто-то громко сказал в коридоре:
— Через два часа Москва!
Светлана, аккуратно причесанная, с подвернутыми рукавами нового ватника, наглухо зашивала свою кофточку без пуговиц, превращая ее в джемпер. Потом стала смотреть в окно.
Костя узнавал и не узнавал подмосковные дачные места. Тут налево должна быть станция — нет станции, один фундамент, над которым колышутся седые травинки. Поредели леса. Далекие деревни стали видны теперь из окна поезда. Вплотную к большим колхозным полям жмутся маленькие кусочки земли, прямоугольные и квадратные. Женщины, одетые по-городскому, неумело копают картошку. Это индивидуальные огороды москвичей. А подальше, на холме, — скромный памятник. Много их уже встречалось и раньше. Они все одинаковые: небольшая пирамидка и красная звезда наверху.
Вот и кончились поля, уже Москва начинается.
Все высокие здания изуродованы грубыми пятнами камуфляжа, чтобы казаться издали (и сверху) чем-то менее значительным.
В городе совсем нет заборов; только по линии деревьев и кустов можно понять, где они были прежде. Сады выходят прямо на улицу. А в садах больше грядок, чем клумб, и всюду, где должна была расти просто трава, и даже там, где ничего никогда не росло, растет картошка.
Сосед-сержант, услышав, что Светлану нужно устраивать в детский дом, сказал:
— Эх, знаю я один детский дом в Москве! Товарища моего ребятишки там живут. Заведующая уж больно хороша… Какие письма отцу на фронт писала! Вот бы тебя, Светлана, туда устроить.
— А вы адрес знаете? — спросил Костя.
— Как же, знаю, конечно. Сколько раз на конвертах видел… Какой же адрес-то?.. — Он посмотрел в потолок и задумался. — Сейчас вспомню, товарищ младший лейтенант… Директора Натальей Николаевной зовут… Душа человек!
…Вечером того же дня директор детского дома Наталья Николаевна сидела у себя в кабинете с книгой в руках. Неожиданный поздний звонок. Она прислушалась. В дверь постучала дежурная няня:
— Наталья Николаевна, вас какой-то военный спрашивает… молоденький совсем… с девочкой.
Наталья Николаевна вышла в переднюю и увидела лейтенанта с подвязанной рукой и черноглазую девочку в ватнике.
Костя, козырнув, почтительно сказал:
— Разрешите обратиться, товарищ директор!
— Пожалуйста.
К ней совсем не подходило официальное слово «директор». Серебряные волосы, белый пушистый платок, накинутый на плечи. Спокойное, внимательное лицо. Она казалась бабушкой в большом и тихом доме, странно тихом, потому что ведь это был детский дом. Но дети набегались днем и теперь спят, а бабушка охраняет их сон.
