Лишь спустя некоторое время комиссар медленно подошел к распростертому телу в плаще, так же медленно склонился над ним. Словно то был его друг или родственник, рассказывал позднее Лекё.
Когда Мегрэ выпрямился, лицо у него было хмурое, сердитое. Словно обвиняя в чем-то присутствующих, он произнес:
— Кто это сделал?
Определить, чем были нанесены удары — кулаками или ногами, — было невозможно. Однако не то до того, как несчастный был заколот, не то после его жестоко избили: губа рассечена, лицо распухло, став почти неузнаваемым.
— Жду труповозную машину, — объяснил Лекё.
До того как беднягу изувечили, лицо его было вполне обыкновенным, моложавым и, вероятно, довольно жизнерадостным. Даже мертвое, оно сохранило выражение какой-то наивной простоватости.
Почему же женщину в норковом манто особенно потрясло зрелище ноги в сиреневом носке? Рядом с другой ногой в черной замшевой туфле нога выглядела нелепой, точно голой. В зрелище было что-то интимное, как бы принадлежавшее вовсе не мертвецу. В шести-семи метрах Мегрэ нашел и вторую туфлю.
После этого он не проронил больше ни слова. Лишь ждал и курил. Шепотом переговариваясь, подошло еще несколько любопытных. Потом у тротуара остановился труповозный фургон, двое работников погрузили тело убитого. На мостовой не оказалось ни единого пятна крови.
— Пришлите мне протокол осмотра, Лекё.
Тогда-то, верно, Мегрэ, забравшийся на переднее сиденье фургона, и решил заняться трупом.
Работа продолжалась всю ночь и все утро. Можно было подумать, что тело было его собственностью, что убитый принадлежал лишь одному комиссару.
Мерсу, одному из специалистов технического отдела, Мегрэ велел приехать в институт судебно-медицинской экспертизы. Мерс был молод, худощав, высок и неулыбчив. Под толстыми стеклами очков прятались застенчивые глаза.
— За работу, мой мальчик…
Послали и за доктором Полем. Его приезда ждали с минуты на минуту. Если не считать сторожа и замороженных трупов неизвестных, обнаруженных в Париже за последние несколько дней, они тут были одни.
При свете дня все казалось кричаще грубым. Работали без лишних слов и движений, похожие на прилежных рабочих из ночной смены, занятых особенно сложным делом.
В карманах обнаружили лишь пачку крепкого табака, папиросную бумагу, коробок спичек, дешевый перочинный нож, допотопный ключ, карандаш, платок без инициалов. В кармане брюк немного мелочи. Ни бумажника, ни удостоверения личности.
Предметы одежды — сорочку, а потом туфли, носки — Мерс аккуратно сложил в пакет из пергаментной бумаги. Вещи среднего качества. На пиджаке этикетка магазина готового платья, что на Севастопольском бульваре. Брюки поновее и другого цвета.
Когда появился доктор Поль — борода аккуратно расчесана, глаза ясные, хотя его среди ночи подняли с постели, — труп был раздет донага.
— Ну, Мегрэ, что-то расскажет нам этот бедолага?
И действительно, задача заключалась в том, чтобы заставить мертвеца заговорить. Такова обычная процедура. Комиссару можно было бы поехать домой и лечь спать: результаты всевозможных анализов доставят ему утром в кабинет.
Однако он остался наблюдать за работой эксперта, с задумчивым видом посасывая трубку и засунув руки в карманы.
Доктору пришлось ждать: фотографы мешкали. Воспользовавшись паузой, Мерс занялся ногтями убитого — на руках и на ногах. Материал для исследования он складывал в два мешочка, на которых начертал какие-то кабаллистические знаки.
— Не так-то просто будет навести на него марафет, — рассмотрев лицо убитого, заключил фотограф.
По инструкции полагалось сделать сначала снимки тела и раны. Затем — лица: надо раздать фотографии представителям прессы с целью опознания личности. Надо добиться того, чтобы лицо убитого как можно точнее походило на лицо живого человека. Вот почему технический эксперт гримировал труп, в холодном свете ламп казавшийся особенно бледным, зато щеки и губы были раскрашены словно у уличной женщины.
— Теперь дело за вами, доктор.
— Вы останетесь, Мегрэ?
Комиссар остался. До самого конца. А затем вместе с доктором Полем отправился выпить кофе с ликером в небольшом бистро, только что распахнувшем ставни.
— Вы, верно, не захотите ждать, пока я напишу свое заключение? Скажите, дело важное?
— Пока не знаю…
Рядом ели свои круассаны рабочие. Глаза у них были еще сонные. На пальто осели капельки утреннего тумана. Было свежо, у прохожих изо ртов вырывались облачка пара. Одно за другим на разных этажах освещались окна домов.
— Для начала скажу, что человек этот скромного достатка. Судя по костяку и состоянию зубов, детство его прошло в бедности, заботились о нем плохо. Руки не указывают на принадлежность к какой-либо определенной профессии… Сильные, но довольно холеные… Рабочим он быть не мог. Служащим тоже: на пальцах отсутствуют характерные деформации от продолжительного письма или работы на машинке… У него налицо плоскостопие — им страдают люди, привыкшие весь день стоять на ногах…
Записей Мегрэ не делал: услышанное врезалось ему в память.
— Теперь важный вопрос: время совершения преступления… Могу с уверенностью сказать, что убийство случилось между восемью и десятью часами вечера…
Мегрэ уже сообщили о показаниях ночных гуляк и о желтом «ситроэне», замеченном на площади Согласия сразу после часа ночи.
— Послушайте, доктор, неужели вы ничего больше не заметили?
— Что вы имеете в виду?
Доктор Поль, обладатель знаменитой бороды, тридцать пять лет работал медицинским экспертом и в уголовных делах разбирался лучше многих полицейских.
— Убийство не было совершено на площади Согласия.
— Очевидно.
— Вероятно, это произошло в каком-нибудь закоулке.
— Возможно.
— Когда в таком городе, как Париж, идут на риск и тело убитого перевозят с одного места в другое, делают это обычно с целью скрыть его, чтобы труп обнаружили как можно позднее.
— Вы совершенно правы, Мегрэ. Об этом я не подумал.
— На этот раз мы имеем дело с лицами, которые рискуют. Их могут схватить. Во всяком случае, они могут навести на свой след. Ведь делается это в самом сердце Парижа, в людном месте, где даже глубокой ночью труп и десяти минут не пролежал бы незамеченным…
— Иными словами, убийцы хотели, чтобы тело обнаружили. Так я вас понимаю?
— Не вполне. Да и не в этом дело.
— И все-таки они постарались, чтобы труп нелегко было опознать. Удары по лицу наносились не голыми кулаками, а каким-то тяжелым предметом… Каким именно, сказать затрудняюсь…
— До смерти?
— После. Спустя несколько минут…
— Вы уверены, что это произошло всего несколько минут спустя?
— Пожалуй, не позднее чем через полчаса… Потом, Мегрэ, есть еще одна деталь. По-видимому, я опущу ее в своем заключении, поскольку не уверен в ней. Кроме того, не хочу, чтоб мои выводы оспаривал адвокат, когда дойдет до суда… Я тщательно обследовал рану, сами видели. За свою практику мне довелось видеть сотни ножевых ран. Готов поклясться, что этот удар нанесен чересчур уж расчетливо.
Представьте себе: стоя лицом друг к другу, ссорятся два человека. Один из них наносит удар… Так вот, рану, которую я осматривал, никак нельзя было нанести таким вот образом. На удар сзади тоже не похоже.
Но представьте, человек садится или даже встает, поглощенный каким-то делом. Убийца подкрадывается сзади, обхватывает жертву рукой и наносит сильный точный удар. Более того, у меня такое впечатление, будто жертву во время убийства связали или держали за руки и буквально прооперировали. Улавливаете?
— Улавливаю…
Однако Мегрэ хорошо знал: мужа Нины не могли застать врасплох, ведь все последние сутки он бегал от своих убийц.
Вопрос, который для доктора Поля представлял чисто теоретический интерес, по-человечески волновал Мегрэ.
Комиссар слышал голос этого человека. Следуя за ним шаг за шагом из одного бистро в другое во время его лихорадочного бега по улицам все одних и тех же кварталов района Шатле-Бастилия, Мегрэ почти видел его наяву.
Оба шли по набережной. Мегрэ сосал свою трубку, доктор Поль выкуривал сигарету за сигаретой. Во время вскрытий он тоже безостановочно курил, утверждая, что табак — лучшее антисептическое средство. Забрезжил рассвет. Одно за другим плыли по Сене суда. С трудом передвигая окоченевшие ноги, вылезали на свет божий бродяги, проведшие ночь под мостами.
