Окруженная королями, Маргарита бесспорно находилась и посреди необыкновенного цветника обоснованно прославленных королев, несомненно прекраснейшего из собраний могущественных женщин в нашей истории. Она была сестрой королевы Испании и герцогини Лотарингии. Она была золовкой трех королев Франции: неустрашимой Марии Стюарт, супруги Франциска И, ставшей после его смерти королевой Шотландии, честолюбивой и ученой женщины, наделенной теми же дарованиями, что и Маргарита, и тоже испытавшей превратности судьбы; нежной Елизаветы Австрийской, жены Карла IX, которая будет отправлять ей средства, позволившие выжить в первые, столь трудные годы пребывания в Оверни; и благочестивой Луизы Лотарингской, супруги Генриха III. Она была дочерью королевы Франции Екатерины Медичи, которая взяла в свои руки судьбу королевства с раннего детства Маргариты и отправляла здесь власть или делила ее с сыновьями почти тридцать лет. Она была невесткой Жанны д'Альбре, влиятельной королевы Наварры, которая ввела в своих землях протестантский культ и основала гугенотскую партию вместе с адмиралом Колиньи и принцем де Конде. Она была внучатой племянницей писательницы Маргариты Наваррской, «светоча» дома Валуа, которой была столь многим обязана и которую напоминала гораздо больше, чем думают сегодня. Она была правнучкой регентши Франции Луизы Савойской и дальней родственницей Анны Французской, дочери Людовика XI, тоже регентши и первой в том долгом ряду выдающихся женщин, где Маргарита была одновременно наследницей и продолжательницей.
Когда в Динане королева Наварры не устрашилась толпы, а потом собрания нотаблей, она была сильна и даже неуязвима благодаря всем этим родичам, которые творили и продолжали творить историю Европы. Но богатство смыслов этого эпизода этим не ограничивается, и нам следует их прояснить, прежде чем приступать к ее биографии, чтобы понять, в каком состоянии духа она переживала важнейшие эпизоды своей жизни и собственноручно писала тексты, которые будут служить нам отправными точками в течение всего исследования. Маргарита говорит здесь о «монархах вместе взятых, включая меня саму», а не о монархинях. Если этот факт рассматривать сам по себе, его можно было бы объяснить грамматикой французского языка (якобы она сказала «монархи», имея в виду «монархи и монархини», а у слова potentat нет аналога женского рода) или объективным соотношением сил между разными полами (якобы она упомянула только королей, потому что королевы менее значимы). Но этот эпизод — только один среди десятков других, где бросается в глаза, что она странным образом забывает о женском начале, говоря о своей крови, своей истории, своем глубинном «я». Она назовет себя «братом» Генриха и его альтер эго, назовет себя «государем», сравнит себя с Брутом, Юпитером, Фемистоклом, Кастором, Крезом, с моряками, купцами, святыми… в своих текстах она лишь очень редко будет упоминать женщин своего дома, за примечательным исключением матери, о которой немало говорит в «Мемуарах», но которая в «воображаемом» Маргариты занимала место короля в той же мере, что и место королевы. В то время, когда последняя дочь Екатерины записывала свои воспоминания, в середине 1590-х гг., она не всегда сознавала, что она женщина.
Наконец, в этом отрывке, где Маргарита желает описать лишь поразительный образ мыслей фламандских буржуа, заметим признание ею своей зависимости, хрупкости ее личного положения — несмотря на демонстрацию смелости и высокомерия. Пусть родственные связи Маргариты ставят ее выше прочих смертных, она, тем не менее, остается подданной, которая «принадлежит» тем, кто более могуществен. Талисман действует за пределами ее семейства, но не внутри него, она слишком часто убеждалась в этом на горьком опыте. Однако когда она взялась за перо, чтобы записать свои воспоминания, эти монархи были в большинстве мертвы, и некоторые — уже давно. Она была «последней из своего рода», как говорили современники, и, несомненно, могла спокойней отнестись к тому, чем была обязана этим монархам, могла гордо поднять знамя тех, кто когда-то имел над ней власть, — они были уже не опасны, даже если на некоторых она еще питала обиду. Она питала обиду на Генриха III, это очевидно, даже если часто пыталась оправдать его, обвиняя злых духов, которыми он был «одержим»: именно из-за него она оказалась в изгнании, в мрачном оверньском замке, обреченная на бездействие и нужду. Она питала обиду на Екатерину, которая недостаточно ее любила, которая всегда с излишней готовностью прислушивалась к любимому сыну: это по ее вине Маргарита, прибыв в свою крепость, натолкнулась на самое недостойное обращение, какое только могла встретить дочь Франции. И она питала обиду на Генриха IV, своего супруга, который пользовался ею, когда она была ему необходима, а потом бросил, как ставший ненужным предмет, который всегда вынуждал ее терпеть его любовниц и, главное, что было худшей трагедией, недостаточно усердно старался заиметь с ней детей… Если бы совместная жизнь могла продолжиться, она, может быть, в тот момент находилась бы на троне Франции, на который он только что взошел один.
Однако написать «Мемуары» Маргариту побудили не озлобление, не желание свести счеты, не стремление восторжествовать на бумаге над врагами, которые некогда были слишком сильны. Она намеревалась пересказать свою жизнь, исправить ошибки, которые вкрались в «Жизнеописание», посвященное ей старым другом Брантомом, тоже находившимся в изгнании, недалеко от ее жилища. Раны Франции как раз заживали, устанавливался новый порядок, подходило время для подведения итогов. Кроме труда Брантома она задумывала поправить нечто большее, — она должна была объясниться перед потомством, чтобы не оставить ему образ, замаранный двадцатью годами братоубийственной борьбы в королевском семействе и десятилетием гражданской войны. Делая это, Маргарита опять-таки поступала по-мужски: ни одна женщина до нее не отваживалась рассказать о своей жизни. Но у ремесла мемуариста есть свои законы: рассказывать о своей жизни часто значит переживать ее заново, а ведь эта жизнь была увлекательной и славной, даже в несчастье. При этом желание оправдаться отходит на второй план, уступая место чистому удовольствию от процесса письма, — именно это удовольствие мы и ощутим на столь многочисленных страницах этого исторического документа и в то же время настоящего произведения литературы.
Впрочем, жизнь Маргариты еще не кончалась, и ее «Мемуары» представляют собой отнюдь не способ попрощаться с миром — в крайнем случае, их составление было занятием в ожидании лучших времен. Если это была пора подведения итогов, то они подводились ради того, чтобы удачнее начать следующий период, когда последняя из Валуа сделает всё, чтобы вернуться в первый ряд, как никогда умело воспользовавшись тем, что она представляет собой, то есть своим именем, своей кровью, своим родом, «всеми монархами», которые ей предшествовали. Но тут не надо заблуждаться. Главное она унаследовала от Екатерины — смелость, стойкость, оптимизм, чувство юмора, вкус к политике, умение вести переговоры… Именно благодаря этим исключительным способностям ей удастся выправить свое положение и ловко избавиться от единственной опеки, еще тяготевшей над ней, — опеки ее супруга, единственного «государя», которому она все еще принадлежала.
Маргарита Валуа была седьмым ребенком и третьей дочерью Екатерины Медичи и Генриха II. Она родилась 14 мая 1553 г. в Сен-Жермен-ан-Лe, одной из любимых резиденций Валуа. Это рождение, которое в традиционной форме приветствовал официальный поэт Оливье де Маньи, секретарь Франциска I, оставило след лишь в очень немногих документах. Екатерина в своей переписке его не упомянула, и сама Маргарита в «Мемуарах» о нем умалчивает. Надо сказать, у французской монархии тогда хватало дел: она только что отбила Мец у войск императора Карла V и готовилась завоевать Корсику, чтобы упростить планируемое наступление на Сиену, в центральную Италию, на которую французы притязали уже лет сто, то завоевывая, то теряя там земли.
О раннем детстве Маргариты мы знаем немного. Один из первых ее биографов, отец Иларион де Кост, сообщает, что «первоначально она воспитывалась в Сен-Жермен-ан-Ле со своими сестрами»[5], Елизаветой и Клод, которые были старше соответственно на семь и шесть лет. Замок, перестроенный Франциском I, славился красотой, и двор, в ту пору скорей кочевой, чем оседлый, часто посещал его. Маленькие принцессы были окружены кормилицами и гувернантками, которым было поручено их воспитание в раннем детстве и которые следовали за ними повсюду. В самом деле, предназначение дочерей высшей аристократии состояло в том, чтобы выйти замуж, то есть быть отданными в другие семьи, которые ищут своим сыновьям супруг, способных рожать законных детей. Вся их ценность — цена на брачном рынке — заключалась в девственности, которая одна лишь, незапятнанная и бесспорная, гарантировала передачу по наследству крови и достояния славных предков. Поэтому с раннего детства они находились под непрестанным и усердным надзором, тем более что тогда, в эпоху, для второго пола еще мало в чем ставшую «возрождением», по-прежнему считали, что похотливость дочерей Евы безмерна и что их природа сводится к тому, чтобы либо «идти к самцу, либо сгорать заживо»[6]. Нет никаких оснований думать — как делало столько историков без каких-либо доказательств, следуя только злопыхательской традиции, — что этим требованием пренебрегли в отношении Маргариты, к которой Екатерина для выполнения этой задачи приставила женщину безупречной нравственности из старинного рода, г-жу де Кюртон.
Под таким жестким контролем юные принцессы получали, в Сен-Жермен-ан-Ле или в любом другом месте, куда их переселяли, приличное образование, которое начиналось с самого раннего возраста. В самом деле, дочерей высшей аристократии нередко выдавали замуж в тринадцать-четырнадцать лет; конечно, они могли продолжать учиться и дальше, но основные знания должны были получить в начале отрочества. А ведь в багаже принцесс — единственных женщин, имевших в эпоху Возрождения «право» на хорошее образование, — ничто не было скудным, как показывают примеры всех этих дам, удивлявших современников ученостью. Чему их учили? Об этом приходится делать выводы самого общего характера на основе свидетельств и текстов, которые они оставили, — хотя последние больше говорят о культуре, усвоенной дамами в течение ряда лет, чем о первых познаниях. Действительно, Возрождение придавало очень большое значение вопросам просвещения и в эту эпоху появилось множество педагогических трактатов, но всех интересовало исключительно образование мальчиков из аристократии[7]. Для них и открывались школы и коллежи, тогда как девочки учились дома: иногда им давали уроки наставники братьев, как Маргарите Наваррской и Елизавете Английской, или же выделяли собственных учителей, как Марии Тюдор и ее матери Екатерине Арагонской, которых обеих учил Вивес[8]. Трех младших дочерей Екатерины Медичи обучали Клод Сюбле, сеньор де Сент-Этьен, и Анри Ле Меньан, будущий епископ Диньский[9].
Большинству из этих девочек давали классическое и гуманитарное образование. Обучение древним языкам, почти всегда латыни, иногда греческому, было для них едва ли не обязательным этапом, к которому добавлялось изучение грамматики и риторики, благодаря чему принцессы Франции, Испании или Англии, как правило, с тринадцати-четырнадцати лет умели сочинять стихи или торжественные речи как по-французски, так и на латыни. Непохоже, чтобы Маргарита в юные годы была сверходаренным ребенком или особо блестящей ученицей — не осталось ни одного упоминания о ее достижениях, подобных тем, на какие были способны Екатерина Арагонская и ее сестра Хуана, Елизавета Тюдор, Джейн Сеймур и ее сестры или та же Мария Стюарт. Но мы знаем, что в двадцать лет она в совершенстве понимала латынь и что она читала по-гречески. По ее сочинениям мы также видим, что она, как и все дети, обучавшиеся в то время, была воспитана на культе героев благодаря чтению римских и греческих историков — Цезаря, Тацита, Плутарха, — а также рыцарских романов, столь модных в ту эпоху, включая неизбежного «Амадиса Галльского» Монтальво. Все принцессы также отличались широкой религиозной культурой и, наконец, все говорили на нескольких живых языках. Маргарита не стала исключением из этого правила: узнав очень рано азы итальянского и испанского, она освоит эти языки, по словам Брантома, владевшего ими, настолько, «словно родилась, была вскормлена и росла всю жизнь в Италии и в Испании»[10]. Одновременно с этими «науками» принцессу и ее сестер обучали дисциплинам более социального характера — музыке, танцам и верховой езде, трем сферам деятельности, в которых Маргарита позже будет отличаться.
