— Стивен, ты не сойдёшь вниз? Думаю, ты вот-вот понадобишься в кубрике.
Капитан Гриффитс обернулся и со старательным спокойствием произнёс:
— Мистер Берри, передайте сигнал. Я собираюсь…
В этот момент линейный корабль выстрелил из пушки и вслед за тем пустил три синих ракеты, взлетевших и сгоревших в призрачном сиянии на фоне рассвета. И прежде чем погасли последние искры, отнесённые в сторону ветром, французы выпустили в воздух ещё серию ракет — ни дать ни взять ночь Гая Фокса[2] в открытом море.
«Какого чёрта! Что они этим хотят сказать?» — подумал Джек Обри, прищурившись, и по кораблю эхом его изумления прокатился удивлённый говор.
— На палубе! — закричал дозорный с фор-марса. — Там куттер выгребает у него с подветра.
Подзорная труба в руках капитана Гриффитса описала дугу.
— Нижние паруса на гитовы! — крикнул он и, когда грот и фок подтянули, чтобы дать ему обзор, увидел, как на куттере — английском куттере — подняли парус, он наполнился ветром, судно набрало скорость и помчалось по серому морю к фрегату.
— Куттер на подходе, — сказал Гриффитс. — Мистер Боуз, просигнальте ему пушкой.
Наконец после всех этих часов ожидания на холоде посыпались чёткие приказы, пушку осторожно навели, раздался грохот двенадцатифунтовки, едкий дымок быстро отнесло ветром, и когда ядро проскакало по волнам поперёк курса куттера, раздались радостные крики команды. С куттера им закричали в ответ и замахали шляпами, и суда стали сближаться с общей скоростью пятнадцать миль в час.
Куттер был быстроходен и прекрасно управлялся — явно контрабандистское судно. Он подошёл к «Чаруэллу» с подветренной стороны, сбросил скорость и пристроился у борта словно чайка, вздымаясь и опадая на волне. Ряд лукавых загорелых лиц весело скалился на пушки фрегата.
«Я бы с него забрал полдюжины отличных матросов за пару минут», — подумал Джек, когда капитан Гриффитс окликнул шкипера куттера через полосу воды.
— Поднимитесь на борт, — подозрительно сказал капитан Гриффитс, и после некоторой возни и попыток удержать куттер на расстоянии от борта фрегата с криками «Поаккуратнее, чтоб ты провалился!», шкипер куттера взобрался по кормовому трапу с пакетом под мышкой. Он ловко перебросил своё тело через гакаборт, протянул руку и сказал:
— Позвольте поздравить вас с миром, капитан.
— С миром? — вскричал капитан Гриффитс.
— Да, сэр. Я так и думал, что вы удивитесь. Трёх дней не прошло, как подписан мир. Ещё ни на одном корабле, что идут издалека, об этом не слыхали. У меня всё судно набито газетами — лондонскими, парижскими, провинциальными — все какие есть статьи, джентльмены, все подробности, — сказал он, обводя взглядом квартердек. — Полкроны, и по рукам.
Причин не верить ему не было. На квартердеке воцарилась мёртвая тишина. Но вдоль палубы, начиная от расчётов карронад, пробежал говорок — и чьи-то радостные восклицания послышались уже на баке. Несмотря на капитанское машинальное «Отметьте его имя, мистер Куэрлс», говорок пробежал обратно к грот-мачте и распространился по всему кораблю, разразившись наконец громогласными восторженными криками: свобода, жёны и возлюбленные, безопасность и радости земли.
В любом случае, в голосе капитана Гриффитса вряд ли было много злости: любой, заглянув попристальнее в его глубоко посаженные глаза, мог бы прочесть в них нечто вроде экстаза. Его миссия окончена, растаяла утренней дымкой, но зато теперь никто на свете не узнает, что за приказ он собирался отдать. Несмотря на то, что он изо всех сил сохранял бесстрастное выражение лица, в голосе его зазвучала непривычная учтивость, когда он пригласил своих пассажиров, первого лейтенанта, офицеров и вахтенного мичмана пообедать с ним сегодня пополудни.
— Восхитительно видеть, насколько эти люди чувствительны, чувствительны к провозглашению благословенного мира, — сказал Стивен Мэтьюрин преподобному мистеру Хэйку любезности ради.
— Так точно. Благословенный мир. О, конечно, — ответил капеллан, у которого не было средств, чтобы уйти на покой — никаких личных сбережений — и который знал, что команду «Чаруэлла» распустят, как только они достигнут Портсмута. Он неспешно покинул кают-компанию и отправился в задумчивом молчании мерить шагами квартердек, оставив капитана Обри и доктора Мэтьюрина одних.
