– Дрын, тебе! – Фред сорвал оранжевый пиджак и бросил ему. – Не позорь мундир!
Тот зарыдал, уткнувшись в пиджак.
– Мэл! – Фред снял длинный галстук, накинул на шею ему и Полли и завязал узлом. – Благословляю, дети мои!.. Боб! – он стянул тугие дудочки. – Есть повод похудеть!
Он бросил кому-то трактора и рубашку, взялся за трусы. Продавщицы завизжали, отворачиваясь. Фред поднял ладони: спокойно, граждане! – подтянул трусы и исчез за ширмой. Тотчас отдернул и важно вышел в синем костюме и шляпе.
Стиляги испуганно ахнули. Дрын повалился без чувств со всего роста, его поймали и поставили. Фред улыбнулся, жестом фокусника поднял шляпу – под ней обнаружился все тот же высокий желтый кок…
Потом он сидел, укутанный под горло белой простыней, в парикмахерской. Стиляги окружили молоденькую парикмахершу – расхватав разнокалиберные кисточки, прически и ножницы, помогали чем могли. Та, едва сдерживая смех, работала машинкой, срезая желтые волосы. Дрын кропил всех желающих “Шипром” из флакона с резиновой грушей, Бетси пудрила из картонной коробки. Пожилая уборщица замахнулась на них шваброй, стиляги с хохотом высыпали на улицу и прилипли к витрине, расплющив носы и языки о стекло.
Наконец благообразный Фред вышел из дверей. Шагнул было к своим – те в ужасе попятились. Еще шаг – и стиляги кинулись бежать от него как от нечистой силы.
– Чуваки! Это я!.. Это я, Фред! – помчался он вдогонку, размахивая шляпой.
Они сидели, сдвинув столы, в “Коктейль-холле”.
– Фред, жену-то нашел? – спросила Бетси.
– Нет еще. Сегодня у одной на улице спрашиваю: девушка, хотите замуж?
– Ну и что? – спросил Боб. – Согласилась?
– Да может, и согласилась бы. Не догнал…
– Красивую не бери, – поучительно сказала Полли. – С ней хлопот много – наряды, бирюльки! Ты попроще что-нибудь, поскромнее.
– Работящую! – посоветовал Дрын. – Чтобы щи варила, капусту солила!
– И политически грамотную, – вставил Боб. – А то на каком-нибудь приеме рот откроет – международный кризис!
– А главное, Фред, – никогда, ни-ко-гда не делай с ней э т о… – серьезно сказала Бетси. – Помни, что основа ячейки общества – идейная близость. Не оскорбляй советскую женщину низменными инстинктами!
Все захохотали. Мэлс постучал вилкой по бокалу и поднялся.
– Граждане! – укоризненно сказал он. – Серьезней, граждане! Что за смех в такой момент!.. Чуваки и чувихи! – прокашлявшись, с чувством начал он. – Сегодня, в этот скорбный день мы провожаем в последний путь нашего товарища – стилягу Фреда. Жизнь вырвала его из наших рядов, но память о нем навсегда сохранится в наших сердцах! Оглянемся же, товарищи, от этой трагической черты на пройденный им жизненный путь! Траурный митинг объявляется открытым! – Мэлс окинул взглядом собравшихся.
– Если б не он, я б так и дрынчал польку с мазуркой, как последний лабух, – сказал Дрын.
– Усопший нес в серые трудящиеся массы прогрессивные идеи джаза! – сформулировал подобающим моменту образом Мэлс.
– Если честно, одевались все под него, – сказал Боб.
– …Вносил в душную атмосферу советских будней живительное дыхание моды!..
– А сколько раз от жлобов спасал! – сказала Полли.
– …Подставлял плечо товарищам в тяжкую годину испытаний и невзгод…
– Процессы на хате устраивал! – хихикнула Бетси.
– …Делил свой кров с влюбленными сердцами…
– Да чего говорить, последний стакан портвейна мог разлить! – сказал кто-то.
– …И делился с ближними последним куском хлеба! – подытожил Мэлс. – Однако не будем закрывать глаза, товарищи, и на отдельные недостатки усопшего! – призвал он.
– Батонов каких-то позорных на хату таскал! – сказала Бетси.
– …Обладая широкой душой и пылким сердцем, был чрезмерно любвеобилен…
– Чарли Паркера у меня заныкал! – вставил вдруг Боб.
– Да не брал я твоего Паркера! – возмутился Фред.
– Ты вспомни! С внематочной беременностью…
– Нужен мне твой беременный Паркер! У меня свой нормальный есть!
– Вам слова не давали, усопший! – постучал по бокалу Мэлс. – Что ж, живи спокойно, дорогой товарищ, да будет тебе служебный кабинет пухом! Нам будет тебя не хватать, но боль невосполнимой утраты заставит нас еще теснее сплотить наши ряды! Помянем, товарищи! По нашему обычаю, не чокаясь!
Все чинно выпили.
– Доступ к телу объявляется открытым! – провозгласил Мэлс.
Девчонки все разом бросились, пачкая помадой, целовать его, парни трепали по короткому ежику волос.
– Спасибо, чуваки!.. – расстроганно сказал Фред.
Они простились на улице.
– Не забудь, Фред, – сказал Дрын. – Первым делом, как прилетишь, – привет американским чувакам от нас от всех!.. Представляешь, – мечтательно вздохнул он, – выходишь на их Бродвей – и ни одного жлоба, только наши!
– Ну… пока, чуваки! – Фред улыбнулся через силу и пошел, отступая назад, подняв руку над головой.
Стиляги грустно смотрели ему вслед, пока он не слился с одноцветной толпой прохожих.
Мэлс вприпрыжку сбежал по гранитным ступеням института. На нижней стояла Катя, держа в опущенных руках портфель.
– Здравствуй, Мэлс.
– Привет, комиссар.
– У меня есть имя. Ты уже забыл?
– Здравствуй, Катя, – с расстановкой произнес он..
– А по-вашему как я буду – Кэтти? – усмехнулась она.
– Страшно представить! – засмеялся Мэлс. – Кого-то ждешь?
– Тебя… – Она замялась, опустила глаза. – Ты не мог бы мне помочь? По старой дружбе. Понимаешь, у нас дома проигрыватель сломался. Ты же лучше всех в этом разбираешься.
– Как это будет по-вашему – “Всегда готов!”, – отсалютовал Мэлс.
– По-вашему, по-нашему, – досадливо сказала она. – Будто в разных странах живем.
– Только одно условие, Кать, – без агитации, ладно?..
Они вышли на набережную. Прохожие во все глаза смотрели на странную пару – строго одетую девушку рядом со стилягой, обходили стороной, тыкали пальцем и оборачивались вслед. Катя мучительно неловко ощущала себя под перекрестными взглядами, шла опустив голову. Тетка в мужском пиджаке с орденом на груди догнала ее, гневно проговорила:
– Ну он-то стиляга – только в зоопарке детей пугать, но ты же девушка! Как не противно рядом-то идти? Хоть значок бы комсомольский сняла! – Она развернулась и пошла обратно.
Мэлс искоса с любопытством наблюдал за Катей.
– Не мучайся, Кать, – не выдержал он. – Хочешь, я по той стороне пойду? У дома встретимся.
– Нет, – не поднимая головы, упрямо сказала она. – Скажи, Мэлс, – спросила она через пару шагов, – просто хочу понять… что ты сам чувствуешь, когда на тебя вот так смотрят?..
– Мне нравится, – беспечно ответил Мэлс. – Весело же! – Он запрыгнул на чугунную решетку парапета и пошел над плещущей далеко внизу темной водой.
– Ты что, упадешь!
– Ну что, стрелять тех, кто не такой, как ты? Ведь здорово, Кать, если все будут разные – я такой, она такая, ты совсем другая! – широким жестом указал Мэлс. Потерял равновесие и взмахнул руками.
– Слезь сейчас же! – взвизгнула Катя.
Он спрыгнул и пошел перед ней спиной вперед.
– Я не хочу быть другой, – покачала она головой.
– Почему?
– Ты можешь идти нормально?
– Ну почему?
– Потому что не считаю себя лучше остальных.
– Да не лучше! И не хуже. Просто – другая. Понимаешь?
Она только неуверенно пожала плечами.
Мэлс колдовал над разобранным проигрывателем.
– У тебя тонкая отвертка есть? – крикнул он.
– Сейчас посмотрю, – откликнулась Катя из другой комнаты. – Такая? – спросила она.
Мэлс обернулся – и замер, открыв рот. Катя стояла в дверях в светлом легком платье с фонариками на плечах, просвеченном сзади солнцем из окна. Волосы были уложены по-другому, свободнее. В одной руке она держала вазу с фруктами, в другой бутылку муската и зажатую между пальцев отвертку.
– Такая? – повторила она.
– Катя… – обрел наконец дар речи Мэлс. – Ты не представляешь, какая ты красивая!
Она сама непривычно ощущала себя в новом наряде.
– Мамино… Тебе нравится?
– Я первый раз вижу тебя в человеческом платье.
– Спасибо! – надулась она и прошла к столу.
– Нет, правда! Ну подожди! – Мэлс перехватил ее и подвел к зеркалу. – Посмотри, какая ты красивая!
Смущенная Катя, неловко расставив руки с бутылкой и вазой, смотрела на свое незнакомое отражение…
Потом она, раскрасневшаяся от вина, сидела с Мэлсом за столом, возбужденно рассказывала:
– Столько всего было за это время! Ты представляешь, Семен вооруженного преступника взял, один на один! Мы уже позже подоспели. На вокзале. Он с ножом был, а Семен прямо за лезвие голой рукой схватил. Теперь в гипсе ходит.
– А-а, а я-то думал, вы только за нами гоняетесь, – засмеялся Мэлс.
– Перестань… Про него даже в газете написали – “Герой нашего времени”! Вот такими буквами! Представляешь?
За столом возникла короткая пауза.
– А Иван женился, – торопливо сказала Катя. – Ты ее знаешь. Люба. Такая… большая… Она на спартакиаде ядро толкала… Тебе интересно?
– Конечно.
– А… давай еще выпьем?
– Давай, – Мэлс разлил мускат в рюмки.
– За что? – с неумелым кокетством склонила голову Катя.
– За самую красивую девушку в этом городе, – улыбнулся Мэлс.
Они чокнулись и выпили.
– Давай музыку поставим, – предложила она. – Мы же не проверили даже. Вон там пластинки.
Мэлс просмотрел сложенные в тумбочке пластинки.
– А хочешь, мою любимую поставлю? У меня с собой, – обернулся он.
– Хочу.
Мэлс достал из портфеля рентгеновскую пластинку.
– Танцы на костях?
– Ага, – он мельком глянул пластинку на просвет и опустил на диск проигрывателя. – “Шеф отдал нам приказ лететь в Кейптаун…” – подпел он, пританцовывая.
– А научи, как стилем танцевать?
– Изучаешь идеологического противника? – засмеялся Мэлс.
– Просто интересно.
– Иди сюда. Это надо канадским танцевать. Давай руки, – он взял ее за руки. – Смотри, вот так. А теперь так. И вокруг… Свободнее, Кать! – он встряхнул ее. – Плечи расслабь. Вот так… И снова!..
Они кружились по комнате. Мэлс подпевал, Катя с деревянной спиной неумело, но старательно двигалась, тесно прижимаясь к нему в танце. Потом села на диван, не выпуская его рук. Мэлс сел рядом.
– У меня получается? – спросила она.
– Лучше всех! Еще пара уроков – и можно на Бродвей!
Они засмеялись, глядя друг на друга. Лица их были совсем рядом, Катя вдруг потянулась к нему и поцеловала в губы.
– Ты что? – удивился Мэлс.
Она снова прижалась к его губам, задышала чаще и с силой обхватила за плечи.
– Катя!.. – Мэлс осторожно, чтобы не обидеть, попытался ее отстранить. – Ка-атя… – укоризненно протянул он. – Ка-тя! – строго сказал он.
Она не давала ему говорить, быстро целовала, прижимаясь всем телом.
– Ну что ты делаешь, Кать! А вдруг мама придет? – состроил он испуганную физиономию, еще надеясь перевести все это в шутку.
– Она нескоро придет. Я ее в театр отправила, – Катя, тяжело дыша, глядя бессмысленными плоскими глазами, быстро расстегивала пуговицы на платье.
– Ты что, с ума сошла, Кать? – уже всерьез сказал Мэлс, хватая ее за руки. – Перестань!
– Тебе же только это от нее нужно, да? Ну чем я хуже?
– Так ты спасать меня решила? – понял наконец Мэлс. – Грудью на амбразуру? А я-то думаю – что с тобой сегодня? – засмеялся он. Торопливо ударил себя ладонью по губам. – Извини… Не надо меня спасать, Катя! Со мной все в порядке!
– Ну почему? Ты же сам сказал, что я самая красивая!
– Ты очень красивая, Катя. Но я ее люблю, понимаешь?
– Кого? – закричала она. – Эту тварь?! Эту проститутку?!
– Ты же ее не знаешь!
– Еще не хватало, чтобы я ее знала!!
– Все, Катя, – решительно сказал он. – Я лучше пойду, – он попытался разжать ее руки.
– Не уходи… Пожалуйста… – Катя, в расстегнутом наполовину платье, с растрепанными волосами, жалко цеплялась за него, сползла с дивана на пол.
– Все, Катя, все. Успокойся, – он наконец освободился и отступил.
– Скотина! – Катя схватила вазу и запустила в него. – Пошел вон! Убирайся отсюда! Видеть тебя не хочу! – Она металась по комнате, швыряя в него все, что попадалось под руку.
Мэлс, приседая и уворачиваясь, проскользнул к столу, схватил портфель, снял с проигрывателя пластинку и попятился к двери.
– Извини, Катя… Давай все это забудем, хорошо? Давай останемся друзьями… – Он едва успел отпрянуть и захлопнуть дверь, как об нее разбилась бутылка, забрызгав все вокруг красными пятнами муската.
Катя бессильно села на пол и заплакала, уткнувшись в ладони. Потом глубоко вдохнула и затаила дыхание. Ее снова прорвало рыданиями. Она сжала кулаки, вдохнула глубже и заставила себя замолчать. Медленно застегнула платье. Вытерла слезы. И наконец подняла лицо с ледяными глазами.
Мэлс ждал на Броде около Елисеевского гастронома. Наконец появился Нолик. Преувеличенно внимательно разглядывая витрины, он прошел дальше, стрельнул глазами по сторонам, вернулся и встал рядом вполоборота. Мэлс вытащил из кармана деньги и протянул в опущенной руке.
– Ключ… Адрес… – глядя в сторону, сунул ему Нолик ключи и обрывок папиросной пачки. – Заходить по одному. Музыку не включать. Ванной не пользоваться, – сообщил он в пространство и, посвистывая, удалился.
Под взглядом бдительных соседей Мэлс неторопливо, уверенно прошел по коридору незнакомой коммуналки и отпер комнату. Закрыв за собой дверь, молниеносно огляделся в скудной обстановке, подхватил со стола и отправил за шкаф остатки чужого пиршества, смахнул крошки, выставил бутылку портвейна, схватил из серванта два бокала, дохнул и протер рукавом, придвинул два стула, скомкал забытый кем-то на спинке чулок, расправил плед на продавленном диване – тот зыбко качнулся на трех ножках, Мэлс упал на колени, увидел в пыльной глубине под диваном недостающую деталь, с трудом дотянулся, судорожно вставил на место, попрыгал задом, проверяя на прочность, глянул в зеркало, отряхнулся, поправил кок – все это за несколько секунд – и нетерпеливо встал перед дверью. Потом принял вальяжно-расслабленную позу, потом сосредоточенно-деловитую…
Вошла Полли, захлопнула за спиной дверь. Мгновение они смотрели друг на друга, потом бросились навстречу и стали целоваться, переступая по комнате. Налетели на стол, опрокинув бокалы, потом на шкаф, с которого повалились на них рулоны чертежной бумаги, и, наконец, запнулись о край дивана. Они глянули на диван, потом друг на друга. Мэлс осторожно нащупал застежку ее лифчика, попытался расцепить крючки. Застежка не поддавалась. Он дернул сильнее. Полли оттолкнула его руки и одернула блузку.
