— Что хорошего пишут? — спросил связной.
— Что может быть хорошего? Куусма опять взял тридцать два очка.
— Любите баскетбол?
— Обожаю.
— Здравствуйте. Как добрались?
— Жарко здесь.
— Лето уникальное какое-то. А у вас?
— Жаркое лето в мире. Везде так.
— Гостиница местная ничего?
— Неплохая. Полотенца настоящие.
— Вы по-русски говорите отлично.
— Я славист. Воспитывался в семье, где по-русски говорили всегда.
— Что с ними сейчас?
— Я бы не хотел говорить. Они погибли.
— Понятно.
— Мне в гостиницу возвращаться?
— Там есть вещи, которыми вы дорожите?
— Нет. Ничего.
— За ваш номер заплачено?
— У вас берут вперед.
— Ну и чудненько. Уезжаем прямо сейчас. Я встаю и ухожу. Вы идете вон до того гастронома, обходите его справа, туда подъезжает «девятка».
— Девятка — это что?
— Это «Жигули». Как «фиат», с двумя дверями. Номер — 33–41. Белая. Садитесь.
— Вас я еще увижу?
— Нет.
— Тогда до свидания.
Мужчина встал, ушел — медленно, спокойно.
В салоне «девятки» прохладно. Водитель эстонец. Почти не говорит.
— Куда теперь?
— В Тарту.
— В Тарту так в Тарту.
— Вот ваши документы. Другие дайте сюда. Вы Сидоров. Илья Ильич. Всего на три часа.
И более ни слова.
Срочно. Конфиденциально
Иса Бараев прибыл 27 июля рейсом из Хельсинки. Поселился в отеле «Олимпия», в номере 464. Номер покидал для прогулки, контактов ни с кем не имел, вернулся в отель. Утром вышел на связь, отправлен в Тарту. Принят, размещен на объекте воинской части, контакт состоялся. До отъезда находится в спецпомещении.
Второе сообщение ушло одновременно, только ведомство было другим.
Объект прибыл, первая процедура прошла успешно. Доктор убыл в офис, будет находиться там до назначенного срока.
Ночью на военном аэродроме Тарту совершил техническую посадку правительственный самолет Москва — Осло. На спецобъекте тот, кто был теперь Исой Бараевым, без свидетелей встретился с человеком из Москвы.
Когда самолет отбыл, «Иса» оказался в полной растерянности. Уровень контакта катастрофически высок.
Через два часа он вылетел в Грозный, там покинул самолет и на связь не вышел. «Иса Бараев» исчез при невыясненных обстоятельствах между аэродромом и предполагаемым местом пребывания. Срочные поиски по горячим следам ничего не дали.
Падал снег, и сходили лавины. Были дожди и талые воды. Медленно плыли ледники, и рождались на них ветры, и так было и год назад, и десять лет, и тысячу и много тысяч лет. Эти скалы видели гнев и тщету, ликование и печаль. И осыпи, и завалы были свидетелями этих печалей и радостей, их причиной и следствием.
Но силы природы и тщета человеческая не только пытались разрушить эти камни. Как катастрофа приходит после созидания, венчает его и подводит итог, так и солнце тысячи лет нагревало эти камни, а ночью приходил холод, и камень трескался, раскалывался, мельчал и становился песком и глиной.
Ветер приносил семена растений, и начинался великий круговорот: растения всходили, цвели и умирали, совсем как люди, удобряя собой скудную почву.
И становились останки трав, деревьев и людей, плодов труда их, ярости и любви тонким слоем, из которого всходила новая поросль, набухала завязь: начиналась жизнь и обрывалась, порой так не вовремя и некстати.
На озере Галан-Чож высоко в горах не бывал ОМОН. Редкие люди и спокойные звери приходили напиться к берегам его. Здесь пять веков, воплощенная в камне, стояла богиня Тушоли. В небесном реестре вайнахов она отвечала за плодородие. Двухтонная Тушоли высотой в несколько метров — мать людей. Вся нижняя часть статуи в следах сколов: женщины уносили с собой осколки пьедестала, чтобы забеременеть и родить сына.
В апреле, когда священные птицы удоды прилетали на равнины, выгонялись на пастбища стада и справлялся пышный праздник. Только в эту весну удоды не прилетели. А пастбища, противоестественные и мертвые, покрылись туманами, и на них упали черные дожди.
В день твой пришли мы,
Как в прежние годы,
К тебе, и ты счастья нам дай,
Избавь от горя, беды, недорода…
В том году на земле этой не должно было родиться ничего, а родившееся не несло в себе жизни, ибо круговорот вод был прерван и стал круговоротом беды. А люди, уходившие по перевалам, были оставлены своими богами, и чаша, что переполнилась, была чашей терпения, не отличимой от эмалированной солдатской кружки, привычной к поминальному столу.
…В древнейшие времена жители этих гор и равнин были христианами и находились в подданстве грузинских царей. Отпавшие от христианства, они обратились было к своим тотемам, потом христианство возвратилось, потом Магомет завладел их душами, но они праздновали и языческие, и христианские праздники, уже не помня их значения. А в горах и полях можно и теперь встретить множество маленьких медных крестиков.
Из Свято-Троицкого монастыря близ Владикавказа и духовного центра в Моздоке, где обучались дети их, шло христианство. Отсюда приносили материи на рубашку и штаны, и малую денежку.
В Великий пост, в известный вечер, собирались в доме недавно умершего, приносили кутью из пшена с медом, зажигали над ней свечу и, благословившись, ели. А в это время молодые женщины отправлялись подслушивать чертей, около речек и на пригорках, положив под пятку правой ноги горсть пепла или золы, и если в каком-то доме слышался плач, то это предвещало смерть хозяевам, а если где-то смеялись, то дом ждала радость.
